Охотник - Тана Френч

— Джонни это понимает, — говорит Март. — Поэтому-то и валандается здесь. Не высовывается, не вваливается к Норин, чтоб шармом своим окропить всякого бедолагу, кого туда занесет, но он все еще там. — Кивает на окно. Снаружи угасает свет, насупленно проливается сквозь витражное стекло.

Кел думает о Джонни, загнанном в угол, дребезжащем от напряжения где-то на темнеющем горном склоне, и о Трей, планомерно занятой тем, чему сама придала хода.

— И он продолжит тут болтаться, — говорит Март, — пейзаж собой марать, пока не случится одно из трех. — Он выставляет палец: — Нилон выволочет его в наручниках. И тут Джонни запоет, как птичка. — Второй палец. — Джонни испугается покрепче — Нилона или еще кого-то — и удерет. — Третий палец. — Или же Нилон выволочет кого-то еще, и Джонни решит, что ему ничего не грозит, и уметется.

— Если Нилон возьмется за него жестко, — говорит Франси, — Джонни уметется как миленький.

— Жизнь — весы, Миляга Джим, — говорит Март Келу. — Мы всегда взвешиваем то, чего крепче всего боимся, и смотрим, что весит тяжелей прочего. Вот чем Джонни Редди сейчас занят. Хотел бы я, чтоб его личные весы качнулись в нужную сторону. А ты?

Кел в силах измыслить то-се, чего ему хочется больше, чем пустить Нилона по следу Джонни. Кел не сомневается, что у мужиков уже имеется заготовленная превосходная стратегия, а участие Кела поможет глаже впихнуть ее Нилону. Он обнаруживает, что ему насрать на перспективу вранья следователю, лишь бы избавиться от этой подтирки Джонни раз и навсегда, закрыть всю эту бодягу с Рашборо, пока не вышла из берегов, и выхватить из рук Трей ее затею, пока та не рванула.

Трей дала Келу понять со всей отчетливостью, что это не его территория и никакого права заходить на нее он не имеет. Это ее места, не его, ее семья, ее усобица. Невзирая на то, какое дерьмо она баламутит, Кел не может заставить себя переть против Трей. Она больше не малая, чтоб он принимал решения отдельно от нее и сам во имя ее же блага. У нее есть замысел, Кел может лишь идти за Трей в надежде, что, если все пойдет наперекосяк, он окажется под рукой.

— Уволился я в том числе для того, — говорит он, — чтобы перестать возиться с людьми, которые мне не нравятся. Джонни Редди — говнец, и он мне не нравится. Это означает, что я не собираюсь иметь с ним впредь никаких дел. Насколько смогу, я собираюсь не обращать никакого внимания на то, что он в этой округе вообще появился.

Никто из мужиков на это не откликается. Все пьют и смотрят на Кела. Тусклые цветные пятна от окон скользят по их рукавам и лицам, когда те двигаются.

Март потягивает свою пинту и созерцательно смотрит на Кела.

— Знаешь что, братец, — говорит он. — У меня на тебя зуб. Ты тут сколько уже? Два года?

— Два с половиной, — говорит Кел, — почти.

— И по-прежнему отказываешься играть в «пятьдесят пять». Я собирался спустить тебе это на тормозах, пока ты обживаешься, но вот на этом этапе ты просто место впустую занимаешь — и изрядно того места. Пора отрабатывать постой. — Он возится в кармане и с трудом выуживает обтерханную колоду карт. — Ну-ка, — говорит он, шлепая колодой по столу, — какие б там деньги Джонни тебе ни оставил, готовься их спустить.

— Знаешь, что хорошо идет под «пятьдесят пять»? — спрашивает Малахи, тяня руку под стол.

— Ох блин, — произносит Кел.

— Бросай ныть, — говорит Малахи, извлекая двухлитровую бутылку из-под «Люкозэйда», наполовину полную невинной с виду прозрачной жидкости. — Эта штука отлично заостряет ум, вдвое быстрее выучишься.

— А иначе никакой помолвки, — говорит Март. — Незаконно выйдет. Барти! Дай нам стопок сюда.

Кел смиряется с тем, что любые планы на завтра у него сорваны, — к счастью, их немного. Дело сегодняшнего вечера было достаточно серьезным, раз Малахи приберег потин на потом, чтобы все наверняка оставались при относительно свежих головах, но теперь с делом покончено и оно отложено — во всяком случае, пока. Март тасует карты — куда ловчее, чем можно было б ожидать при его распухших пальцах; Сенан осматривает потин на просвет и щурится, оценивая возможное качество напитка.

— Ты звал Лену в жены? — спрашивает Пи-Джей у Бобби, внезапно вскидывая голову, осмыслив сказанное. — Саму Лену Дунн?

Все принимаются куражиться над Бобби и его предложением, а над Пи-Джеем за то, что он такой тормоз, Келу же достается еще один круг стеба — просто чтоб уж наверняка. В нишу опять проникает теплота — сильнее всякого прежнего. Кела пронимает: как и все остальное, происходившее в нише этим вечером, теплота эта настоящая.

18

Со двора Джонни не выбирается. Днем урывками спит, раз в пару часов вылезает, чтобы стребовать себе чашку кофе или сэндвич, который оставляет почти нетронутым, и потоптаться на границах двора, куря, вглядываясь в деревья и подергиваясь от пронзительного стрекота кузнечиков. Иногда на диване смотрит с малышней телик и подает звуки Свинки Пеппы, чтобы повеселить Аланну. Разок берется попинать во дворе мячик с Лиамом, но шорохи в деревьях начинают его нервировать, и он возвращается в дом.

Ночью бодрствует: Трей слышит приглушенную настырную болтовню телика, треск половиц, когда отец расхаживает по дому, как открывает входную дверь — выглянуть наружу — и закрывает снова. Трей неясно, кого он боится. Может, Кела, а может, местных мужиков. По ее мнению, правильно делает, что боится и того и других — или вообще всех.

По-прежнему боится он и Нилона, пусть беседы с ним прошли как по маслу. Шила наскребла по сусекам остатки сил и внезапно стала такой обыкновенной, какой Трей ее никогда не видела, — учтиво предлагала чай и стаканы с водой, смеялась, когда следователь шутил о погоде и дорогах. Мэв и Лиам, наученные считать Гарду врагами с того самого первого раза, когда Норин пригрозила им за воровство сластей, отчитались перед Нилоном не моргнув глазом, что Джонни в воскресенье не выходил из дома; Аланна робко выглядывала из-под руки Трей и пряталась, стоило Нилону на нее глянуть. Все вели себя идеально, будто с этим родились и выросли. Когда шум автомобиля следователя затих ниже по склону, Джонни чуть из штанов не выскочил от восторга, обнимал каждого, кого удавалось поймать, восхвалял их мозги и отвагу, убеждал их, что уж теперь-то все позади и совершенно не о чем беспокоиться. Сам же, стоит заслышать шум мотора, вздрагивает до сих пор.

Трей на дворе не остается. Ей, как и отцу, неймется, но не от страха, а от ожидания. Неоткуда ей знать, поверил следователь ее байке, действует ли согласно ей, добивается ли чего или пренебрег ею полностью. Трей не догадывается, сколько времени понадобится, чтоб байка ее подействовала — и подействует ли она вообще. Кел мог бы ей сказать, но Кела у нее нет.

Она выходит, но не вниз, в деревню, и не к Келу, а к своим приятелям — вечером. Они влезают на стену чьего-то разрушенного дома и сидят там, делятся ворованной пачкой сигарет и несколькими бутылками сидра, которые им купил брат