Быт и нравы царской России - В. Анишкин

Около этих убежищ, а также у дворцов, театров и везде, где происходило какое-либо празднество, зажигали большие костры, вокруг которых обогревались слуги. Тем не менее зимой не проходило ни одного бала без того, чтобы два-три человека не замерзли на улице.

Де Кюстин рассказывает еще о егерях: «Тележка, в которой несется этот железный человек, самое неудобное из всех существующих средств передвижения. Представьте себе небольшую повозку с двумя обитыми кожей скамьями, без рессор и без спинок всякий другой экипаж отказался бы служить на проселочных дорогах… На передней скамье сидят почтальон или кучер, сменяющийся на каждой станции, на второй — курьер, который ездит, пока не умрет. И люди, посвятившие себя этой профессии, умирают рано»{272}.

Дороги

Де Кюстин говорит о дороге от Петербурга до Шлиссельбурга, что она плоха. «Встречаются то глубокие пески, то невылазная грязь, через которую в беспорядке переброшены доски. Под колесами экипажа они подпрыгивают и окатывают вас грязью. Но есть нечто похуже досок. Я говорю о бревнах, кое-как скрепленных и образующих род моста над болотистыми участками дороги… все сооружение покоится на бездонной топи и ходит ходуном под тяжестью коляски. При той быстроте, с которой принято ездить в России, экипажи на таких дорогах скоро выходят из строя; люди ломают себе кости, рессоры лопаются, болты и заклепки вылетают. Поэтому средства передвижения волей-неволей упрощаются и, в конце концов, приобретают черты примитивной телеги»{273}.

Путешествие же на почтовых из Петербурга в Москву де Кюстин сравнивает со спуском с «русских гор» в Париже. «Шоссе, нужно сказать, содержится в порядке, — признает де Кюстин, — но оно очень твердо и неровно, так как щебень достаточно измельченный, плотно утрамбован и образует небольшие, но неподвижные возвышенности. Поэтому болты расшатываются, вылетают на каждом перегоне, на каждой станции коляска чинится, и теряешь время, выигранное в пути, где летишь в облаке пыли с головокружительной скоростью урагана… Чугунные перила мостов украшены императорским гербом и прекрасными гранитными столбами, но их едва успевает разглядеть оглушенный путешественник — все окружающее мелькает у него перед глазами, как бред больного».

«Жизнь пассажира зависит от акробатической ловкости возницы и лошадей», — утверждает де Кюстин и еще предостерегает: «Путешественников подстерегает в России опасность, которую вряд ли кто предвидит: опасность сломать голову о верх экипажа… коляску так подбрасывает на рытвинах и ухабах, на бревнах мостов и пнях, в изобилии торчащих на дороге, что пассажиру то и дело грозит печальная участь: либо вылететь из экипажа, если верх опущен, либо, если он поднят, проломить себе череп…»{274}.

Увеселения и обеды

«При русском дворе праздники следуют один за другим», — пишет Гагерн. Иностранец описывает один из обедов в Петергофе в присутствии Николая I и императорской фамилии: «Дамские туалеты очень просты, но свежи и изящны; модные цвета — белый и лиловый… За обедом я ел прославленную стерлядь, волжскую рыбу величиною со щуку; доставленная к императорскому столу, говорят, стоила от 300 до 400 рублей; она должна быть очень вкусна, но это уже переходит мое понимание, и мой язык говорит мне только одно, что это действительно рыба».

При дворе в любое время года на столе были в изобилии даже редкие фрукты: ананасы, виноград, вишня, персики, земляника, дыни. Частично что-то получалось из теплиц, частично привозилось с юга. В Ропше, которая принадлежала императрице, были большие теплицы, в которых выращивались превосходные фрукты. Однако садоводство в Петербурге не развивалось из-за неблагоприятного климата.

Среди забав в России при дворе все еще оставалась охота на медведей. Причем для этого медведей держали в клетках, а потом выпускали. Причем стреляли медведей и дамы.

«Надо быть русским, — пишет де Кюстин, — мало того, самим императором, чтобы противостоять усталости от петербургской жизни в настоящее время. Вечером — празднества, какие только в России и можно увидеть, утром — поздравления во дворце, приемы, публичные празднества, парады на суше и море, спуск 120-пушечного корабля на Неву в присутствии двора и всего города. Все это поглощает мои силы…».

Де Кюстин пишет, как он после прогулки по иллюминированному парку в Петергофе в завершение празднования тезоименитства императрицы едва добрался до своей комнаты, но едва успел раздеться и лечь в постель, как ему пришлось снова встать и бежать во дворец для присутствия на смотре кадетов, который устраивал Николай I. «Каково же было мое удивление, — пишет де Кюстин, — когда оказалось, что весь двор уже в сборе и ожидает императора. Дамы были в свежих утренних туалетах, мужчины — в парадных мундирах. Все казались бодрыми и оживленными, как будто великолепие и тяготы вчерашнего вечера утомили только меня одного»{275}.

Русские офицеры и немцы на русской службе

Иностранцы отмечали, что русские офицеры за редким исключением отличались предупредительной вежливостью и учтивостью по отношению к ним и охотно общались с ними.

Гагерн пишет: «Я просидел насколько часов с одним офицером, хорошо знающим шведские дела… Офицер высказывал в следующих словах неудовольствие на немцев, находящихся в русской армии: «Немцы нелюбимы в нашей армии, всего же менее курляндцы и лифляндцы; они интриганы, эгоисты и держатся друг за друга, как звенья одной цепи… Большой ошибкой является то, что им покровительствуют; это пробуждает много зависти и неудовольствия… мы, русские, ненавидим прусские экзерциции, как заразу; этим сражения все-таки не выиграешь.

Правда, немцы служат пунктуально, имеют образование, но они горды, скупы, боязливо-осторожны, чтобы не сказать ни слова, могущего не понравиться, и водворись однажды немец в каком-либо полку, скоро все его семейство со всеми двоюродными братьями будет там обеспечено.

Русские обладают другим характером; они необразованнее и обращаются со своими подчиненными с беспощадной суровостью, но на другой день все это опять загладят, приветливо обратившись к солдатам. Русские воруют, но они не копят денег и живут открыто; они более естественны и при известной безалаберности (фр.) не руководствуются холодным расчетом»{276}.

В российской гвардии отмечался недостаток офицеров, и это объяснялось просто. Для того чтобы служить в гвардии, нужно было иметь значительное состояние. Пехотный гвардейский офицер должен был иметь не менее 5000 рублей дохода, кавалерийский — 15 000, а кавалергард — еще больше. Гвардейские офицеры не стесняли себя в расходах. У всех было по несколько экипажей, в которых они приезжали в полки.

Кстати, хорошая лошадь стоила очень дорого. Обычная цена за красивую и сильную лошадь составляла 2500 рублей; особенно красивая и выезженная лошадь могла стоить 5000 рублей и даже 8000.

Хороших конных заводов в России при Николае I не было. Сам император ездил на английских лошадях.

Смерть или самоубийство?

Николай умер 18 февраля 1855 г. Ходили слухи, что он отравился. Это сразу же получило официальное опровержение. Уже 24 марта на четырех языках вышло издание II Отделения собственной канцелярии «Последние часы жизни императора Николая Первого», принадлежавшее графу Д.Н. Блудову.

Вопрос о смерти Николая остался неразрешенным, хотя немецкий биограф русского императора Теодор Шиманн, как и Блудов, считает, что самоубийство слишком противоречило бы религиозным убеждениям Николая.

Всевозможные слухи породила внезапная смерть императора. Кто-то считал, что он покончил с собой из-за неудач Крымской кампании, другие были уверены в том, что Николая отравил его врач Мандт. Подробно обстоятельства смерти Николая I рассматривает доктор исторических наук А.Ф. Смирнов в очерке «Разгадка смерти императора».

Авторы многих мемуаров, появившихся после кончины императора, не сомневались в его естественной смерти и говорили о простуде, которая и явилась истинной причиной смерти Николая.

И все же для историков в смерти Николая I многое остается непонятным и загадочным. «Колокол» Герцена, например, в 1859 г. прямо сообщал, что Николай I отравился с помощью врача Мандта.

Император, как свидетельствуют современники, остался верен своей роли, которую он играл и в преддверии смерти. Он умирал на простом солдатском тюфяке на железной кровати под старым военным плащом. Прощаясь с императрицей, он попросил одеть его в военный мундир, а внуку будто бы сказал: «Учись умирать!».

Титулы и символика

Титулы, как усопшего, так и здравствующего Российского императора столь длинны, что полностью не умещаются на одной странице. В воспоминаниях Савицкого, которые приводит А.Ф. Смирнов, автор с сарказмом говорит об обширных владениях империи, повелителями которых считались все Романовы: