Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля - Макс Фрай

- Почти восемнадцать. Две недели всего оставалось до дня рождения. Я думал, мы его вместе отметим.

- Прости, мой хороший. Но мне все равно уезжать надо было. Не исчезла бы в тот день, уехала бы на следующий. Ничего не могла поделать, такая жизнь. Это я только с виду была такая волшебная девочка, вертихвостка, ветер в голове, а от работы никуда не денешься, и сына надо было от бабушек-дедушек забирать, ему же в школу... Ты бы упал, наверное, если бы тогда узнал, да?

- Я и сейчас упал бы. Но уже сижу. Хорошие у тебя кресла. Ты мне скажешь, куда ты тогда исчезла? Я так ничего и не понял. Потом отец приехал и тоже не понял. Сперва думал, в окно, но потом увидел, что оттуда никак не выберешься. Шестой этаж все-таки.

- Тем не менее он угадал. Подумаешь, шестой этаж, ты просто не знал, а я же цирковая девочка была, Мишенька, воздушная гимнастка, мне этот твой шестой этаж - тьфу. Я бы и сейчас с закрытыми глазами все повторила, только где он, твой дом, снесли уже небось или стоит?

- Стоит, что ему сделается. Так ты циркачка? С ума сойти.

- Не с чего тут с ума сходить, Мишенька. Подумаешь, циркачка. Еще и не так люди на хлеб зарабатывают. Мы в твой город на гастроли приехали, а я потом осталась еще на месяц, договорилась, что без меня обойдутся, я перед этим пять лет без отпуска, света белого не видела, ай, неважно! Важно, что они уехали, а я осталась, сняла комнату, валялась на пляже, а тут вдруг ты, такой красивый. Какой же ты красивый был, Мишенька, никогда таких не видела, ни до, ни после, я по уши втюрилась, сразу и навсегда, сказал бы: летим со мной в космос, - и полетела бы не раздумывая.

- Как же, в космос. Ты на земле-то со мной оставаться не стала, сбежала. Неужели просто по стене вниз спустилась? Как-то не могу представить.

- Да ну тебя, зачем вниз. Я к твоей соседке Вере в окно залезла, вернее, в форточку, у нее форточка была открыта, я заранее посмотрела. Ее, слава богу, дома не было, а если бы и была, не стала бы шум поднимать, она же меня знала, ни одного нашего выступления не пропустила, потом за кулисы приходила знакомиться, тосковала без цирка, а я одна из всей труппы язык глухонемых знаю, - представляешь, как она меня полюбила? Ни за что не выдала бы, хоть режь ее. Она вечером домой вернулась, я ей все объяснила, мы посидели тихонько, до ночи, и я пошла к себе, собираться, у меня же билет на поезд был, отпуск заканчивался, а тут еще Тима в школу надо отдавать, в первый класс, значит, дома без меня никак, и что прикажешь делать?

- Например, все это мне рассказать. Не приходила в голову такая идея?

- Приходила, конечно. Я собиралась и все откладывала, потому что - ну, расскажу я тебе, и что дальше? Ты же маленький еще был, Мишенька. И глупый. Потому что умных семнадцатилетних мальчиков вообще не бывает.

- Глупый так глупый. И что? Все равно не понимаю, зачем было убегать?

- Ну как - зачем. Ты сам подумай. Все равно ничего бы у нас не получилось. Такие романы хороши, если вокруг вечное лето и мама никогда не приедет, а в кармане всегда есть мелочь на мороженое. Или на необитаемом острове - о, на необитаемом острове мы были бы очень счастливы... и умерли бы в один день, так и не справившись с постройкой хижины. А в реальной жизни все закончилось бы быстро и печально, а даже если не очень быстро, все равно печально, поверь мне на слово. Я все время об этом думала, хорошо, что ты мысли читать не мог, потому что безмятежно улыбаться я, знаешь, приучена в любой ситуации, даже когда висишь под куполом цирка вниз головой и готовишься прыгать на другую трапецию... Неважно, Мишенька. Важно вот что. Меня вдруг осенило: если я ничего не стану объяснять, а просто исчезну, так будет лучше для всех. Ты был такой красивый и такой глупенький, я любила тебя больше жизни и хотела - раз уж все равно ничего нам не светит - остаться в твоей памяти необъяснимым чудом, а не симпатичной взрослой теткой, с которой было прикольно трахаться, пока не закончились каникулы.

- Ерунду ты говоришь. Ты осталась бы в моей памяти необъяснимым чудом, даже если бы выяснилось, что у тебя пять классов образования, три мужа, семеро детей и свиноферма под Брауншвейгом. Ты - это ты, достаточно было на тебя посмотреть, и все остальное утрачивало значения.

- Это ты сейчас так говоришь, - смеется Рада. - После того, как пятьдесят лет вспоминал девочку Надю, которая была прекрасна, как волшебная фея, и исчезла бесследно, как фее и положено.

- Мне, между прочим, в ту ночь отец дал почитать китайские народные новеллы. Про бессмертных фей, лисиц-оборотней и прочую прекрасную нечисть. Сказал, может, это и есть разгадка. И кажется, не шутил. Я, знаешь, тоже поверил, или почти поверил, по крайней мере, к концу книги окончательно понял, что ты не вернешься, нет у меня больше никакой Нади, и никакой надежды тоже нет. Но к тому моменту так влюбился в эти китайские истории, что перевелся в другой университет, где была хорошая кафедра востоковедения. Кстати, ни разу об этом не пожалел.

- Ну и дела, - смеется Рада. - Так и знала, что от моего исчезновения тебе будет больше пользы, чем вреда! У тебя же была хорошая жизнь, правда, Мишенька?

- Хорошая, да. Была и до сих пор есть. - И, помолчав, добавляет: - Никакой надежды, но очень, очень хорошая жизнь.

- Вот видишь, - говорит она. - Вот видишь.

ТАТЬЯНА ЗАМИРОВСКАЯ

ПРЕКРАСНЫЙ И РАДОСТНЫЙ ДЕНЬ

Каждое утро, проходя мимо их квартиры, он слышит запах лимонного пирога; наверное, снова Эльза испекла пирог, думает он, и наверняка в связи с этим Ида скоро потеряется навсегда, исчезнет и начнет доставлять им страдания своим небытием, и что тогда?

"Что тогда?" наступает уже вечером - следовательно, это утро было не "каждым", а вполне конкретным.

- Ида носила синий пуховый платок, желтые цыплячьи носочки и сарафан в разноцветные жирафики, - диктуют они.

- Дорогой, дорогой Ээ! - всхлипывает Анна, обмакивая выпачканные в слезах тоненькие мушиные пальчики в сахарную пудру, оставшуюся от утренних блинчиков с абрикосовым джемом. - Вы должны, должны найти ее, она старенькая, она может выйти за угол и потеряться под колесами грузовика, превратиться в огромную глупую птицу и улететь на северный конец города, чтобы сидеть там под мостом и ждать, пока приплывет баржа, которая никогда не приплывет; нам без нее ох, нам без нее о господи, еще утром она пекла лимонный пирог, а сейчас лежит на дне замерзшей реки и улыбается форелям.

Ээ - полицейский. Он не может игнорировать подобные заявления. Несмотря на то что он точно знает, что именно происходит на дне замерзшей реки, водится ли в этой реке форель (ловили прошлым летом там с сотрудниками златокудрого сазана), вернется ли Ида (в этом месте он хватается за голову потными, пухлыми руками и начинает тоненько рычать) и кто исчезнет следующей, - они вечно исчезают, они вечно теряют друг друга, и это нормально, это жизнь.