Три сердца и три льва (сборник) - Пол Андерсон

Глава 9

Небо было заполнено метлами. Полиция теряла голову, пытаясь справиться с движением. Игры выпускников университета всегда вызывали большой наплыв публики. Мой довоенный «шеви» еле плелся за огромным, в двести драконьих сил, «линкольном», рукоятка небесно-голубого цвета, полиэтиленовые прутья плюс радио. Пассажир «линкольна» принялся скалить зубы, но к вешалке для метел я прорвался первым. Сунув ключ в карман, я слез с метлы и принялся мрачно слоняться в толпе.

На все время игр Бюро погоды оказало нам любезность. Воздух был прохладен, свеж и звонок. Над темными зданиями университетского городка желтой тыквой поднималась полная луна. Мне подумалось, что за городом – поля и леса Среднего Запада. Там пахнет мокрой землей и струится туман. И волчьей составляющей моей натуры захотелось бежать отсюда и оказаться там, чтобы гоняться за кроликами. Но по-настоящему тренированный оборотень может контролировать свои рефлексы, и поляризованный свет вызывает у него не более чем приятную нервную почесуху.

Что касается меня, то порыв скоро угас в унылых раздумьях. Джинни, любимая! Если бы она оказалась сейчас рядом! Я представил ее лицо, узор изморози на длинных рыжих волосах. Да, единственная моя спутница – нелегальная фляга в заднем кармане. Какого дьявола я вообще явился на эти игры?

Миновав Дом союза «Тет-Каф-Самет», я обнаружил, что нахожусь уже на территории университетского городка. Трисмегистовский университет был основан, когда родилась современная наука, и сей факт был отражен в его планировке. Самые большие здания принадлежали факультету языкознания – экзотические языки необходимы при создании более мощных, чем обычные, заклинаний. Вот почему так много студентов приезжает сюда из Африки, Азии – изучать американский сленг.

Но есть здесь и два английских здания – искусствоведческий колледж и колледж инженерного стихосложения. Поблизости – здание Торбантропологического факультета, где всегда демонстрируются интересные выставки, посвященные иностранной технике. В этом месяце – техника эскимосов, в честь приезда шамана антекоков, доктора Айингалака. В стороне – заботливо обнесенный пятиугольной оградой факультет зоологии. За забором были помещены длинноногие бестии, которые вряд ли могут быть названы приятными соседями.

Медицинский факультет обзавелся великолепным новым исследовательским центром – дар фонда Рокфеллера. Из этого центра уже вышло такое изумительное изобретение, как поляроидные фильтрующие линзы, дающие возможность тем, кто поражен дурным глазом, вести вполне нормальный образ жизни.

И это только начало!

Юридический факультет казался безлюдным. Юристы всегда работают в ином мире.

Я пересек бульвар, миновав мрачное здание корпуса физических наук. Меня поприветствовал доктор Грисволд. Он медленно спускался вниз по ступенькам – маленький высохший человек с козлиной бородкой и веселыми голубыми глазами. В блеске этих глаз таилось смешанное с болью недоумение. Он походил на ребенка, который никак не может до конца понять, почему никто, кроме него, не интересуется игрушками.

– А, мистер Матучек, – сказал он. – Пришли поприсутствовать при игре?

Я кивнул (не особенно любезно). Но мы шли вместе, и приходилось быть вежливым. Он вел у меня занятия по физике и химии, но это как раз не важно. Мне просто не хотелось обижать милого и одинокого старого чудака.

– Я тоже, – продолжал он. – Насколько понимаю, организаторы что-то задумали. Впервые ожидается нечто захватывающее.

– Вот как?

Он дернул головой и по-птичьи посмотрел на меня:

– Быть может, у вас проблемы, мистер Матучек? Если в моих силах помочь вам… Знайте, я сделаю все, что смогу.

– Все прекрасно, – соврал я. – Во всяком случае, благодарю вас, сэр.

– Человеку зрелого возраста нелегко вернуться к учебе. Да еще когда его окружают хихикающие юнцы. Я не забываю, как вы помогли мне в этом… мм… инциденте в прошлом месяце. Поверьте, я вам очень благодарен.

– О, пустяки, черт возьми. Я здесь, чтобы получить образование.

Мне не хотелось перекладывать груз своих забот на его плечи. У него был достаточный запас собственных.

Грисволд вздохнул. Очевидно, он чувствовал мою отчужденность.

– Я часто ощущаю себя таким беспомощным, – сказал он.

– Что вы, сэр, – ответил я, старательно имитируя искренность. – Как стала бы в Мидгарде алхимия практической наукой, не основывайся она с начала и до конца на ядерной физике? Ведь в противном случае алхимик мог бы неожиданно для себя получить смертоносный радиоактивный изотоп. Или вещество, которое уничтожило бы половину округа.

– Разумеется, разумеется… Вы прекрасно все понимаете. Вы знаете многое о нашем мире. Во всяком случае, больше, чем я. Но студенты… ладно, думаю, что это естественно. Им хочется сказать несколько слов и получить то, чего желаешь. Именно таким образом. Не докучая себе ни изучением санскритской грамматики, ни периодической таблицы. Они не понимают, что никогда нельзя получить что-то из ничего.

– Поймут. Они повзрослеют.

– Даже администрация в этом университете просто не понимает потребностей физической науки. Как раз сейчас в Калифорнийском университете установлен философский камень на биллион вольт. А здесь… – Грисволд пожал плечами. – Извините меня. Жалость к себе вызывает только презрение.

Мы вышли к стадиону. Я отдал свой билет, но очки ночного видения брать не стал. У меня сохранилось колдовское зрение, полученное во время базисного обучения. Мое место оказалось в тридцатом ряду, между студенточкой с мордочкой первокурсницы и старшекурсником. Мимо проплыл одушевленный лоток, и я купил горячих сосисок и взял напрокат хрустальный шар. Но шар был мне нужен не для того, чтобы в деталях видеть игру. Я побормотал над ним, заглянул внутрь и увидел Джинни. Она сидела напротив меня, в пятидесятом ряду. На коленях у нее покоился черный Свартальф. Вызывающие огненные волосы Вирджинии выделялись ярким пятном на бесцветном фоне окружающей ее толпы. Это колдовство, эта ее особая магия была чем-то более древним и более сильным, чем Искусство, но Джинни знала в ней толк.

Ее отделяло от меня поле, в руках у меня был всего лишь дешевый стеклянный прибор, и все же сердце мое екнуло. В тот вечер с ней был доктор Алам Аберкромби, ассистент-профессор сравнительной магии: холеный, красивый блондин, светский лев. Он обхаживал Джинни изо всех сил. А я кипел…

Думаю, что Свартальф ставил мои моральные качества не выше, чем у Аберкромби. Я искренне намеревался хранить верность Джинни, но… Узкая улочка, ты ставишь на стоянку метлу, и к тебе прижимается хорошенькая девушка. В этом случае желтые круглые глаза, сверкающие с ближайшего дерева, как-то сковывают и окончательно отрезвляют. Я скоро сдался и посвящал вечера учебе или пил пиво.

О-хо-хо… Я плотнее запахнул плащ. Под свежим ветром меня пробирала дрожь. В воздухе пахло какой-то бедой.

«Вероятно, – подумал я, – во всем виновато мое скверное настроение…»

И все же я чуял: в недалеком будущем быть беде.

От воплей старшекурсников чуть не лопнули барабанные перепонки. В лунном свете показались команды – «Трисмегистские грифоны» и «Чародеи Альберта Великого». Глубокие старики недовольны тем, что в наше время в командах так много измученных образованием очкастых коротышек. Такие игроки кажутся им бесполезными в американском футболе. Вероятно, до эпохи магии команды комплектовались из динозавров. Но, разумеется, неотъемлемая и основная составляющая Искусства – интеллект, и он придает спорту характерную окраску.

В этой игре были интересные моменты. «Чародеи» взлетели над землей, и их защитник превратился в пеликана. Душанович, в образе кондора, закогтил его на нашей двадцатке. Андриевский был лучшим в линии оленей-оборотней (он входил в большую десятку). Он держал их так, что мяч дважды оказывался вне игры.

На третий раз мячом завладел Пилсудский, тут же превратившийся в кенгуру. Его игра была изумительной. Как он увернулся от игрока, пытавшегося отобрать мяч! (Малый был в шапке-невидимке, но можно было наблюдать по отпечаткам его ног, как он несся вперед.) И отпасовал мяч Мстиславу.

«Чародеи» опустились пониже; они ожидали, что Мстислав превратится в ворона, чтобы забить мяч с поля. Но это было как гром среди ясного неба! Он превратился в… свинью. В жирного борова! (Естественно, это были мелкие превращения. Быстрый жест – и игрок превращается в заранее намеченное животное. Там не использовались те великие и страшные слова, которые мне, бывало, приходилось слышать в предрассветной мгле.)

Чуть позднее явная грубость с нашей стороны стоила нам пятидесяти ярдов. Доминго случайно наступил на афишу, которую ветер занес на поле, и затоптал несколько имен «Чародеев». Но большого ущерба наши не потерпели, а «Чародеи» получили точно такой же пенальти, когда Троссона в азарте вынесли с поля, да еще метнули вслед молнию.