Сталинизм и война - Андрей Николаевич Мерцалов

который получил широкое освещение в литературе, был лишь одной стороной ситуации, сложившейся под влиянием агрессии и поражений РККА. Характерны в этом отношении недавно введенные в научный оборот документы из секретных архивных фондов. В эти месяцы, особенно в октябре 1941 г. даже в Москве участились проявления антисоветизма и антисемитизма, растерянность руководства и обывателей, панические настроения. Показательно, что некоторые современные заблуждения живо перекликаются с высказываниями лета — осени 1941 г.: «Гитлер русским ничего не сделает, только будет бить евреев»; «для меня все равно, что Гитлер, что Советская власть»; «скоро всех коммунистов перевешают, Советской власти будет конец». Была распространена ложная оценка фашизма и его целей в Восточной Европе: «Война идет между нашим и немецким правительством, а народ с обеих сторон воюет по принуждению»; «в Москве надо поступить так же, как поступили во Франции, открыть ворота и впустить немцев. Правительству будет плохо, пусть оно и спасается»; «немцы не так жестоки, как говорят об этом». Документы отражают также слухи об «измене» Тимошенко, Павлова, даже самого Сталина. Тезис о Павлове мог быть инспирирован Сталиным. Нельзя считать источником многих из приведенных суждений лишь фашистскую пропаганду. Сами военные события приводили людей по меньшей мере к антиправительственным выводам. Память одного из авторов этих строк сохранила гневные слова молодой учительницы из г. Новохоперска, где формировался 1110-й полк 329-й стрелковой дивизии: «Где ваши обещания воевать на чужой территории, немцы вот-вот возьмут Воронеж?»

Последствия нападения не ограничиваются 1941 г., как пытаются представить. Такое начало войны лихорадило народ вплоть до мая 1945 г. Необходимо в принципе отвергнуть тезис приказа НКО от 23 февраля 1942 г. о том, что «момент внезапности и неожиданности, как резерв немецко-фашистских войск, израсходован полностью», что судьба войны теперь будет решаться «постоянно действующими факторами: прочность тыла, моральный дух армии, количество и качество дивизий, вооружение армии, организаторские способности начальствующего состава армии». По Сталину, «стоило исчезнуть в арсенале немцев моменту внезапности, чтобы немецко-фашистская армия оказалась перед катастрофой» (ситуацию «перед катастрофой» он без особого труда обнаружит и после Курской битвы). Заметим вскользь, что из числа этих «постоянных факторов» войны доморощенный стратег вычеркнул пространство и время, хотя их признание является аксиомой военной науки. Чем это объяснить? Может быть, тем, что времени до и в период войны Сталину постоянно и остро не хватало, а огромное пространство страны много раз решительно компенсировало грубейшие просчеты «вождя».

Кстати, «момент» внезапности — не частный ли случай фактора времени? Не время ли и пространство уступил Сталин Гитлеру 22 июня?

Тенденциозная оценка не была случайной. В приказе НКО 1 мая она повторяется: «после временного отхода, вызванного вероломным нападением немецких империалистов, Красная Армия добилась перелома в ходе войны и перешла от активной обороны к усиленному наступлению на вражеские войска». Итак, речь пошла даже о «переломе». Во всех этих построениях верно лишь то, что в 1941 г. РККА окончательно сорвала план скоротечного похода, тем самым предрешила и конечное поражение Германии. Но фактор внезапности отнюдь не был исчерпан, хотя Сталин и пытался отнести его к «второстепенным», «привходящим». К сожалению, эта мысль и 50 лет спустя остается не ясной многим военным историкам. В. Золотарев почти буквально повторяет текст приказа Сталина: «Действие фактора внезапности сошло на нет, и во всю силу развернулись постоянно действующие факторы войны, ситуация на советско-германском фронте резко изменилась»[232].

Пагубные последствия внезапного нападения оказали влияние на руководство войной в целом. В первую очередь необходимо отметить, что главный источник внезапности — неадекватная оценка противника — не исчезал вплоть до Берлинской операции 1945 г. Особенно ярко проявилось это во второй половине 1941 г. Но первая половина 1942 г. в основном прошла под знаком того же авантюризма, того же незнания противника. Несостоятельность решения Сталина наступать по всему фронту становится особенно очевидной в свете только что приведенных данных о потерях РККА в 1941 г. Неожиданно для Ставки противник осуществил наступление не на Западном направлении, где она сосредоточила резервы, а на Юго-Западном, и Красная Армия вновь отступила, теперь уже до Волги и Кавказа. Весьма показательно, что этому просчету, как и год назад, снова значительно способствовала дезинформация, организованная противником (план «Кремль»).

Предстоит еще изучить, как порожденная сталинизмом внезапность в свою очередь повлияла на обострение наиболее худших его черт. Однако уже сейчас есть основания утверждать, что после потери кадровых соединений летом 1941 г. профессиональный уровень РККА вновь резко упал, как это уже было после репрессий 1937–1938 гг. Крайняя нужда заставила, в частности, резко снизить требования, предъявляемые к подготовке командного состава. Военные академии и училища фактически были заменены краткосрочными курсами, вступительные экзамены по существу отменялись. Упало качество руководства в целом от Верховного Главнокомандующего до командира отделения. Цена, которую заплатила армия за формирование новой полководческой школы в 1941–1945 гг., была чрезвычайно высока. С самого начала войны усилились не только непрофессиональность, но также бюрократизация, жестокость и другие черты сталинистской системы управления.

«Победоносная сталинская стратегия», — писал Минц в «Известиях» 22 февраля 1946 г. Однако ни победный результат, ни высокие эпитеты не могут заслонить от исследователя вопрос о том, во что обошелся этот результат. Внезапность во многом определила огромную цену, которую заплатили за победу. Страшный шлейф внезапного нападения тянется через все послевоенные десятилетия. В долгосрочном плане пагубные последствия внезапности и вызванных ею жертв и материальных потерь необходимо исследовать специально. Но уже сейчас можно сказать, что нет ни одной области общественной жизни страны, в которой не просматриваются следы той страшной катастрофы. Сошлемся, в частности, на «синдром 1941 года», под влиянием которого в СССР (и не только в СССР!) в послевоенные десятилетия развивались военная теория и практика. Происходило постоянное наращивание количества танков и другого тяжелого оружия. При истощенной экономике страна содержала 4-миллионную армию (на 10 000 населения в СССР — 138 военнослужащих, в США — 83, в ФРГ — 63). Это явно превышало не только наши возможности, но и пределы разумной достаточности[233].

Внезапность была в определенной степени нейтрализована исключительными духовными силами народа и армии. Вопреки все новым и новым просчетам высшего руководства их ожесточенное сопротивление спасло страну. Особую роль в 1941–1942 гг. сыграли геополитический фактор СССР, в частности, огромная территория, развитая экономика. В последующие годы увеличилось влияние на ход войны западных союзников, антифашистских движений народов. Из поля зрения наших военных историков до сих пор выпадает очень важный вопрос: почему ряд ведущих политиков и генералов Германии в сентябре — октябре 1941 г. перестали считать возможным решить «восточноевропейскую проблему» военными средствами; почему японское руководство примерно в это же время отдает предпочтение