Наследство - Владимир Топорков

Лариса ещё раз взглянула вслед машине Дунаева, подумала: а ведь Егор, похоже, разозлился, увидев её довольной и счастливой. Нет, Дунаев, теперь я со своим счастьем ни за что не расстанусь, как случилось однажды, в далёкой-далёкой юности…

О статье в институте долго молчали, и Артюхин даже подумал, что, наверное, на неё никто просто не обратил внимания. Но однажды на лекции студенты неожиданно спросили:

– Николай Александрович, а кто такие Белов и Бобров?

Пришлось рассказать ребятам, что это за люди, и тогда опять раздался вопрос:

– А нельзя их к нам пригласить?

– Почему нельзя? Можно, – пожал плечами Артюхин и вдруг подумал, что, похоже, поспешил с ответом. А что скажут кафедра, деканат, партком, наконец? Ведь с ними обязательно надо согласовывать приглашения, таков порядок. Значит, запросто и отказ можно получить. Но слово было сказано, и теперь отступать нельзя.

– А вот по поводу пласта чернозёма, что в парижском музее хранится, это правда? – спросил студент Алексей Копылов.

Артюхин рассказал о том, как метровый срез тучного чернозёма поместили в парижском музее, а потом из-за нехватки площади выбросили на чердак.

– Выходит, у нас такого музея нет? – опять спросили ребята.

Ну что ответить? Конечно, нет, да и не будет никогда, наверное. Может быть, рассказать им о мытарствах Боброва? Ведь будущим агрономам, стражам плодородия, полезно будет знать о его судьбе. Но, вспомнив, что решил звать Евгения Ивановича в институт, Артюхин перевёл разговор на другую тему.

Однако этот эпизод не прошёл мимо внимания руководства. Декан факультета, Иван Романович Чуликов, круглолицый здоровяк, вызвал Артюхина в кабинет, поинтересовался с самым добродушным видом:

– Скажите-ка, Николай Александрович, а что это за разговор у вас шёл со студентами о приглашении каких-то людей для встречи?

Кабинет Куликова был маленький, квадратный, с огромным столом, на котором установлено несколько телефонов. Из-за этого стола Иван Романович торчал как толстый гриб, и Артюхину даже стало смешно от этого неожиданно возникшего сравнения. Да и вопрос вызвал, правда невесёлую, но улыбку – неужели Артюхин теперь представляет для института опасность и каждый шаг его контролируется?

Он подумал, что на лекции никого, кроме студентов, не было, и вздохнул: значит, кого-то из ребят в стукачах держат. Но ведь это же подло!

– И вам не стыдно, Иван Романович, – сказал Артюхин, – среди студентов осведомителей иметь, а? Как-то несовременно, по-моему…

Но Чуликов не смутился, глянул на Артюхина колючим взглядом.

– Вы меня в чём-то подозреваете?

– В самой элементарной слежке.

– Ну, это ты, братец, погорячился, – безразличным голосом протянул Чуликов. – Какая же это слежка? Просто как декан факультета я должен знать всё, что у нас происходит…

– И даже если речь о таких мелочах?

– Я повторяю: всё.

Наверное, говорить больше не было смысла. Артюхин встал, и Чуликов тоже поднялся из-за стола, почти заслонив своей широкой спиной окно. А на прощание декан тихо сказал:

– Да, чуть не забыл. Я вас очень прошу, Николай Александрович, никаких встреч в институте не проводить. Хорошо? – И, не дожидаясь ответа, протянул руку.

Артюхин как ошпаренный выскочил на улицу и зло выругался. Но день был солнечным, блестящим, как перламутровая ракушка, и от этого сияния и блеска неба Артюхин немного успокоился. А потом вдруг в голову пришла мысль: нельзя в институте – значит, надо пригласить Боброва в общежитие, там студентов соберётся ещё больше…

Через два дня он поехал в Осиновый Куст, зашёл в контору, но председателя не застал. Ждать пришлось долго, часа три. Евгений Иванович приехал пропылённый, от него ощутимо пахло степным полынным духом. Он обнял Николая, провёл в кабинет, угостил ледяной минеральной водой из холодильника.

Они заговорили о колхозных делах, и Бобров пожаловался: как бы установившаяся жара не повредила посевы. Правда, влага в почве ещё есть, но совсем мало. Да, такая уж вечная судьба у крестьянина – всю жизнь смотреть на небо, ждать милости Божьей. Пойдёт дождь – и нальются колосья, будет добрый хлеб.

Хотя иногда и дождь в тягость становится. Бобров вспомнил, как в один год, кажется, семьдесят третий, вроде и урожай хороший вырастили, а вот взять весь не смогли – закупали дожди, как прохудилось небо, лило каждый день. Даже свёклу не удалось убрать полностью…

– А ты посевы пробороновал? – спросил Артюхин.

– Да, правда, не все…

– Зря, лучший способ удержания влаги – сухой полив, так мужики называют.

Они поговорили ещё немного, и Артюхин перешёл к делу, по которому приехал. Рассказал о впечатлении, которое произвела их статья на студентов, позвал в институт на встречу.

– Да что ты, Николай! – Бобров испуганно посмотрел на друга.

– Разве я могу? У меня дел сейчас – во, по горло! Проси Николая Спиридоновича – тот человек свободный…

– Нет, – покачал головой Николай. – Как хочешь ругайся, но без твоего обещания не уеду, понял? Разве могу я ребят обмануть?

Делать нечего, пришлось соглашаться, и Артюхин предложил зайти к Белову. Друзья шли по пыльной сельской улице, над которой, как туман, вставала белёсая полоса, и Николай вздохнул:

– Да, ты смотри, что делается! Если дождь не пойдёт – и правда беда будет…

Николая Спиридоновича они увидели возле дома. Хотя и палило солнце, старик сидел на скамеечке в валенках, в тёплом пиджаке. Гостям он обрадовался, на Николая поглядел с нескрываемым интересом:

– Так вот ты какой, Артюхин! А то и в глаза не видел соавтора…

– Ну и как, ничего? – шутливо спросил Николай.

– В самый раз, – в тон ответил Белов.

И здесь Артюхину пришлось долго уговаривать Озяб Ивановича.

– Не могу, ноги болят, – отнекивался тот. – Видишь, жара, а я в валенках парюсь.

Наконец, узнав, что на встречу поедет и Бобров, старик махнул рукой.

– Ну, с Евгением Ивановичем – куда ни шло, ладно!

Они договорились подъехать в субботу во второй половине дня, и Артюхин засмеялся:

– Только не очень поздно. А то мои ребята на свидания убегут.

– В три часа – пойдёт? – спросил Бобров.

– Пойдёт…

В субботу Бобров не узнал Николая Спиридоновича. Тот встретил его у крыльца в белом парусиновом костюме, начищенных до блеска ботинках, аккуратно причёсанный. К пиджаку были приколоты ордена, и Бобров даже удивился.

– Ну, чего глядишь? – усмехнулся старик.

– Да в орденах не видел.

– Говорят, Женя, Тютчев когда-то сказал, что он орденами не оконфужен. Я вроде свои тоже честно отработал. Хотя и вперемежку с выговорами. Тех, правда, больше, да, может, и они мне были как ордена, а?

Николай Спиридонович был настроен приподнято и всю дорогу до города рассказывал Боброву разные забавные истории.

– Понимаешь, Женя, ведь каждый человек по-своему ценен, у каждого свой талант, своя искорка есть. Помню, был у нас председателем колхоза знаменитый Григорий Филиппович Шахов. В пятидесятых пошло это увлечение – создавать колхозы-гиганты, вот один из таких и появился у меня на родине. Возглавил его Шахов. Был он мужик высокого роста, с густыми бровями, пышной седой шевелюрой. Но самое главное, работал от темна до темна, и колхоз процветал, что очень удивляло начальство – грамотей-то Григорий был известный, всего четыре класса закончил. И если честно, то почти все успехи колхоза были только за счёт огромного трудолюбия председателя и его железной воли.

Ну и вот появилась однажды в его кабинете корреспондентша молодёжной газеты и прямо с порога:

– Интересно с вами познакомиться, очень наслышана! Говорят, вы совершенно безграмотный, а таким большим хозяйством руководите. Как это:

Богат и славен Кочубей,Его поля необозримы…

Григорий Филиппович вытаращил глаза, привстал из-за стола:

– Кто-кто богат?

– Кочубей, Кочубей, Григорий Филиппович! Классику знать надо…

Тогда Шахов зыркнул на неё из-под лохматых бровей:

– Знаешь, девушка, меня вообще-то по-всякому обзывают, но так, как ты, первый раз…

Девица засмущалась, покраснела и так бочком-бочком – к двери. А Григорий сидел минут десять, а потом как трахнет кулаком по столу.

– Ну, мать твою! Сегодня Кочубеем назовут, а завтра какой-нибудь Мазепой – и будешь на старости лет, как кобель какой на кличку отзывается. – Помолчал и добавил: – А вот если мадам эту взять да и не покормить с недельку, на много стихов у неё памяти хватит?..

Бобров рассмеялся, а Белов спросил:

– Хочешь ещё про этого самородка?

– Давай.

– Ну так вот, собираются по утрам у Гришки в прокуренном кабинете бригадиры, специалисты всякие, прочий колхозный актив, а потом, когда наряд отдан и люди направляются в поле или на ферму, председатель принимает граждан по личным вопросам: кому надо лесом помочь, кому кирпичом, тому грузовик нужен съездить за дровами, тому сена не хватило…