Европа в эпоху империализма 1871-1919 гг. - Евгений Тарле

6. «Голодная блокада». Продовольственная нужда в Германии. Начало недовольства и раздражения в рабочем классе. Отделение независимых социал-демократов от шейдемановцев. Циммервальд-Кинталь

Таковы были главные условия, которые смущали радость, не позволяли предаваться розовым надеждам, несмотря на все видимые военные успехи, внушали глухую тревогу широчайшим мелкобуржуазным слоям, да и средней буржуазии также. Что же касается рабочего класса, то в его среде изменение первоначального настроения было еще заметнее. Уже в 1915 г. левая часть социал-демократии начала поднимать голову; уже в 1915 г. позиция Шейдемана и его товарищей, все еще до поры, до времени крепкая, стала тем не менее подвергаться упорному, хотя пока отчасти и скрытому, систематическому подкопу и обходу. Кроме провала плана Шлиффена, кроме перспективы длительной и страшной бойни, начинающегося недоедания, тут действовало еще и то, что, несмотря на военную цензуру, в течение первого года войны в Германию просачивались постепенно сведения неофициального характера об обстоятельствах, непосредственно приведших к войне. Не только Карл Либкнехт, но и Гаазе и даже Бернштейн склонны были теперь совершенно отбросить официальную версию о нападении на Германию в августе 1914 г., о «состоянии законной самообороны» и т. д. Нужно сказать, что во Франции, в Англии, даже в Италии социалисты гораздо позже стали проявлять, в свою очередь, сомнения в абсолютной «невинности» их правительств.

Раздражение против шовинистской позиции громадного большинства социал-демократической партии сближало в эти годы людей, стоявших во всех других отношениях чуть не на диаметрально противоположных флангах. В конце мая 1915 г., например, Карл Либкнехт явился к Эдуарду Бернштейну с просьбой написать разъясняющую брошюру по вопросам внешней политики, чтобы бороться с дурманом, распространяемым цензурой, с одной стороны, и прессой (всей без исключения, в том числе социал-демократической), с другой стороны. Брошюра должна была быть напечатана нелегально. И осторожный, умеренный, законопослушный Бернштейн, отец ревизионизма, согласился[111]. Но, конечно, борьба была неравная; это было время, когда партийное издательство («Vorwarts») печатало брошюры вроде книжки Лэнша, социал-демократа, обвинявшего только Англию в алчности, в завоевательских целях и т. д., но ни единым звуком не поминавшего при этом о каких бы то ни было грехах германского императорского правительства.

Уже 2 декабря 1914 г. Либкнехт с 19 товарищами по убеждению открыто разошелся с парламентской фракцией социал-демократии при голосовании новых военных кредитов[112]. 10 марта 1915 г. за ним последовал уже 31 человек, из 111 социал-демократов, которые числились в парламентской фракции. Правда, из них только 2 открыто голосовали против кредитов, остальные воздержались от голосования. В том же 1915 г., особенно к концу его, Либкнехт занялся вместе с Розой Люксембург агитацией против войны в нелегальных листовках, в которых он разоблачал руководителей большинства («социал-шовинистов») и всю игру руководителей финансового капитала, приведших Европу к войне. Но все-таки в 1915 г. еще сравнительно очень медленно нарастало движение против войны в Германии. В странах Антанты оно росло еще гораздо медленнее.

Первой попыткой организации в международном масштабе левых элементов социалистических партий на почве борьбы против войны следует считать международную социалистическую конференцию, созванную по инициативе итальянских социалистов и при участии Р. Гримма (редактора «Berner Tagwaht») в Циммервальде, близ Берна, в Швейцарии. По первоначальной мысли устроителей имелось в виду пригласить все партии и фракции, которые отвергали голосование за военные кредиты. Потом обнаружилась тенденция пригласить также не только левых, по и «центр» (Каутского, Гаазе и т. п.). Но фактически центр не принял участия в Циммервальдской конференции. Конференция происходила 5—12 сентября 1915 г.

Крайняя левая съезда была представлена Лениным, Хеглундом, Норманом, Винтером и еще 4–5 делегатами, по некоторым вопросам примыкавшими к ним. Это крыло желало решительной борьбы с большинством социалистических партий всех стран, поддерживавшим военные кредиты и отказывавшимся от протестов против войны.

Среднюю позицию, восторжествовавшую на Циммервальдском съезде, заняли главным образом румынский делегат Раковский, голландская делегатка Роланд-Гольст, швейцарский — Гримм, русские делегаты — Аксельрод и Мартов, два французских делегата — Мерейм (Merrheim) и Бурдерон, итальянские делегаты — Моргари, Модильяни, Лаццари, Серрати и 8 германских делегатов во главе с Ледебуром (остальные 2 германских делегата голосовали с левым крылом; германская делегация состояла в общем из 10 человек и была самой многочисленной).

Большинство это отказалось порвать со II Интернационалом и вообще обнаруживало стремление направить усилия на сближение с центром, с «каутскианцами», в том смысле, чтобы заставить центр занять более резкую и определенную позицию против войны. Циммервальдцы перед разъездом избрали «Международную социалистическую комиссию». Конференция приняла «Манифест», в котором упрекала социалистическое большинство в том, что оно (во всех воюющих странах) нарушило свой долг и обязательства, вытекавшие из решений предвоенных конгрессов партии; самая война определялась как империалистское предприятие, направленное к разделу земного шара и порабощению слабых сильными, т. е. капиталистами великих держав. Манифест протестовал также против идеи «гражданского мира» (Burgfrieden) во время войны и решительно высказывался против голосования военных кредитов.

Спустя полгода после Циммервальдского съезда, в феврале 1916 г. в Берне было собрано международное социалистическое совещание (циммервальдцов), и на нем германские делегаты сообщили, что они за истекшие полгода выпустили сотни тысяч нелегальных экземпляров циммервальдского манифеста и что кое-где им удалось организовать демонстрации против войны.

Совещание постановило созвать новую (вторую) конференцию в апреле 1916 г.

Сильное впечатление, но всем отзывам, производила, помимо манифеста, особая франко-германская декларация против войны, составленная французскими и германскими делегатами сообща. Эта декларация в период после Циммервальдской конференции сыграла большую агитационную роль, преимущественно в Германии.

Новая конференция собралась в Кинтале (в Швейцарии), как и предполагалось, 24–30 апреля 1916 г. От Германии явились делегаты, заявившие на этот раз, что в Германии возможно ожидать серьезного протеста рабочих масс против войны (в Циммервальде еще и речи об этом не было). Но французские и итальянские делегаты принадлежали почти сплошь к умеренному течению. В общем левое течение (во главе которого, как и в Циммервальде, стоял Ленин) осталось несколько более довольно результатами конференции в Кинтале, чем результатами Циммервальда, хотя главное требование левых (полный разрыв и решительная борьба против «социал-шовинистов», т. е. против II Интернационала) и не было принято. Важным успехом левого крыла было постановление о голосовании в парламентах против военных кредитов, прошедшее после двух выступлений: германского делегата Гофмана и французского — Бризона.

Вторая конференция возбудила в широких рабочих кругах Германии гораздо больше волнения и привлекла к себе несравненно больше внимания, чем Циммервальдская. Утомление от войны в 1916 г. было несказанно больше, чем в 1915 г. не только уже не верили в Германии в «восемь недель» войны, но и во Франции перестали верить, что после Марны немцы долго не продержатся. Страшные верденские и соммские бои, поглотившие немногим меньше жертв, чем их пало на западном фронте за все предшествующее время военных действий, тяжко сказались на психике народов. Даже в тех слоях рабочего класса, где склонны были учитывать выгоды от будущей победы, все шире и глубже распространялось убеждение, что эти надежды нелепы, что целые поколения еще будут работать, страдать и урезывать себя во всем, чтобы только залечить страшные раны и покрыть убытки, причиненные этой войной. То, что в эпоху Циммервальда возбуждало часто раздражение, в эпоху Кинталя и особенно после Кинталя выслушивалось либо с сочувствием, либо с неопределенным двойственным чувством. Мысль, что только революция может положить конец неслыханным ежедневным гекатомбам, переставала казаться бредовой фантазией Либкнехта, и ее начинали обсуждать как особую политическую формулу, которая завтра же может стать злободневной. «Если бы мы знали, мы бы в 1914 г. устроили революцию, — говорил впоследствии умеренный из умеренных Шейдеман. — Мы знаем, что эту войну нельзя выиграть, что рабочие все равно ее проиграют, в каком бы лагере они ни сражались». Эта идея в 1916 г. предвосхитила позднее и лицемерное сожаление Шейдемана. По настроениям рабочего класса во всей Европе 1916 год, год Кинталя, был более похож на 1918 год, год революции, чем на 1914 год, год рукопожатия и взаимных приветствий Вильгельма II и того же Шейдемана. Но вожди «левели» медленнее, чем большие рабочие массы.