Мятежное православие - Андрей Богданов

Самого Никанора не было в монастыре, а его единомышленники оказались в растерянности. Лишь плач, а не твердое хозяйское слово звучало в обители. Обливаясь слезами, распевая специально сочиненный горестный гимн, монахи провожали мощи святителя, вместо того чтобы вспомнить свои древние права и указать похитителю на дверь. Оторвавшийся от земных дел аскет Илья мог только горько сокрушаться о разорении обители от лукавого пастыря, но не защитить Соловки. Монастырю нужен был новый глава.

От тягостных размышлений Никанора оторвал шум на лестнице. Пробившись через снегопад и завалившие вологодские улицы сугробы, в келью строителя поднимался преогромнейший бородатый монах. Даже не остановившись, чтобы отряхнуть с себя снег, он подошел к креслам и склонился к уху строителя. Преосвященный Маркелл, архиепископ Вологодский, сообщал через доверенного служителя Софийского дома, что задуманное увенчалось успехом.

Верный соловецкий постриженник, Маркелл принял деятельное участие в перемене архимандрита беломорской твердыни. После того как монахи отказали в доверии Илье и просили Mapкелла помочь утвердить соловецким настоятелем строителя Никанора, архиепископ употребил все свое влияние в столице. Теперь ответ из Москвы пришел: правительство было согласно с кандидатурой Никанора, но требовало, чтобы он принял поставление в Кремле. Пока строитель собирается в дорогу, сообщал Маркелл, он, архиепископ, пишет послание на Соловки, чтобы братия с честью отпустила Никанора в Москву. Оба, и Маркелл, и Никанор, понимали, что будущему архимандриту следует прежде побывать в обители и утвердить братию в правильности сделанного ею выбора. Только после этого, оставив дела на Соловецких островах в полном порядке, а людей в единомыслии, можно было отправляться в столицу. Не мог Никанор и немедленно покинуть Вологду, где дела требовали оставить грамотного и надежного заместителя. Двинувшись по зимнему пути, Никанор должен был посетить разбросанные по Поморью монастырские усолья и промыслы, заручившись поддержкой приказчиков. Все равно до вскрытия льда добраться на острова было нельзя. Тем не менее следовало спешить. Никанор решительно поднялся и, проводив вестника, принялся за работу.

10 июля 1657 года

С радостью видел Никанор, как из свинцовых морских валов поднимались могучие башни соловецкой твердыни. Сюда, как к родному дому, давно стремилось его сердце. Со слезами на глазах сошел он на берег, которого столь долго был лишен волей царя Алексея Михайловича. Когда-то Никанор радостно стремился в Москву, везя с собою братский приговор соловецких монахов, единодушно избравших его своим архимандритом. Вез он еще лукошко рыжиков в подарок патриарху Никону и образ святых чудотворцев Зосимы и Савватия в золотых и серебряных ризах, чтобы при посвящении в архимандриты «почтить» им царя. В Москве Никанора хорошо приняли и посвятили… в архимандриты другого монастыря!

Чудная природа, райской красоты местность под Звенигородом настолько пленили царя Алексея Михайловича, что он, не считаясь с расходами, взялся перестраивать, а лучше сказать — заново строить стоявший на горе Стороже древний Саввино-Сторожевский Рождество-Богородицкий монастырь. Детище Саввы, ученика Сергия Радонежского, украсилось парадной семибашенной крепостью и каменными дворцами, древний храм Рождества Богородицы был заново расписан Степаном Рязанцем и окружен хрустальной галереей, знаменитый зодчий Иван Шарутин лично создавал новый архитектурный облик монастыря, превращая его в любимую загородную резиденцию государя.

Сюда, в полудворец, полумонастырь, и понадобился Алексею Михайловичу достойный архимандрит. Сюда, презрев желание соловецких монахов, царь и назначил Никанора как человека, известного своей честностью, подвижнической жизнью, а главное — распорядительностью. Управлять строительством, которое вели государственные служащие и наемные артели, набирать монахов, организовывать монастырское хозяйство, принимать царя с его семьей и приближенными — масса хлопот свалилась на Никанора, сердце и все помыслы которого были отданы Соловкам. Но разве можно было идти против царской воли?

Алексей Михайлович желал, чтобы Саввино-Сторожевский монастырь был его игрушкой. Здесь он чувствовал себя как бы монахом. Здесь для него и его супруги Марии Ильиничны Милославской были оборудованы кельи на манер монашеских. Делами монастыря царь желал заниматься лично, чтобы архимандрит был чем-то вроде его наместника. Не раз и не два приходилось Никанору спешно мчаться по царскому вызову в Москву с докладом о состоянии дел и здоровье братии. Любые мелочи Алексей Михайлович хотел решать сам, что немало затрудняло Никанора. В любое время дня и ночи он вынужден был добираться в Кремль, имея специальное (и весьма необычное) разрешение миновать заставы и даже дворцовую охрану, невзирая на поздний или ранний час. Рогатки караулов свободно раздвигались перед Никанором, непреодолимое препятствие стояло только на одной дороге — в Соловки.

В московской суете, вынужденный подчиняться прихотливой царской фантазии, архимандрит не мог забыть своего «обещания».

Алексей Михайлович был щедр к приближенным, и Никанор мог посылать на Соловки подарки. В разное время он отправил туда до шестисот рублей денег, две митры, стоящие в сумме 1210 рублей, великолепный образ Богоматери в драгоценном окладе, книги, изображения праздников и святых на весь год, писанные красками с золотом. Особым подарком, выражающим глубокое почтение к обители, были серебряные рипиды — лучистые круги с изображением серафимов, укрепленные на длинном древке, — они применялись для архиерейского богослужения и во время крестного хода с участием епископа.

По-видимому, Никанор переписывался со своими друзьями и единомышленниками на Соловках — Герасимом Фирсовым, написавшим сочинение против никонианских реформ, Александром Стукаловым, Азарием, Геронтием и другими. Он помогал людям, устремлявшимся в Соловецкую обитель. За одного из них — инока Боголепа — он даже сделал в монастырь вклад в 200 рублей. Поддерживать приходилось и тех, кто был выслан на Соловки по воле патриарха Никона: среди них были и монахи Саввино-Сторожевского монастыря, участь которых не смягчило даже приближенное к царю положение.

Шли годы. Преобразования Никона все глубже проникали в церковную жизнь, вызывая где яростные протесты, где скрытое неприятие, где равнодушную покорность. Хотя соловецкий архимандрит Илья в 1654 году участвовал в московском церковном соборе, определившем приступить к исправлению русских церковных книг по греческим, волна нововведений не захлестнула Соловецкую обитель. Никанор знал, сколь хорошо приняли монахи сосланного к ним по настоянию Никона бывшего начальника Государева Печатного двора князя Михаила Ивановича Львова. Приезжавшие в столицу соловчане рассказывали, что к живущему якобы под стражей Львову приходят в гости многие монахи, проводят у него целые ночи в разговорах о старом благочестии, принося «к нему сосудами и погребцами вино и водку и пьючи с ним».

Последнее Никанор, как строгий аскет, не одобрял, но стремление соловецкой братии облегчить ссылку невинного человека было ему понятно. Даже монастырский казначей снабжал арестанта необходимыми товарами и предметами привычной князю роскоши. На острове Львов имел и богатую одежду, и слуг, и лошадей. Соловецкие монахи не оставляли своей заботой и других ссыльных, в том числе тех, кто представлялся особо опасным всемогущему патриарху Никону.

В принадлежащий Соловкам Кандалакшский монастырь был сослан известный книжный справщик протопоп московского Казанского собора Иван Неронов. Среди болот и лесов, в дикой местности, где кочевали одни лопари, должен был, по мысли Никона, заглохнуть голос проповедника старой веры. Ни зимой, ни летом не было дороги через дебри — только морем можно было добраться оттуда до жилых мест. Патриарх особенно позаботился об охране ссыльного, пламенные речи которого уже успели взволновать Вологду и едва не вызвали восстания в защиту «исконного благочестия» в Спасо-Каменном монастыре.

Однако и в Кандалакше Неронов сумел привлечь на свою сторону несколько монахов и мирян. Августовской ночью 1655 года, когда караульные заснули, Неронов с товарищами вышел на маленькой лодке в бурное море. На подходе к Кеми беглецов подобрало соловецкое судно. 15 августа протопоп был с честью принят в Соловецком монастыре. Архимандрит Илья с братией не только не выдал Неронова властям, но, благожелательно расспросив и снабдив на дорогу всем необходимым, на особом судне сопроводил на Двину, откуда беглец смог тайно добраться до Москвы. Благословение на подвиг во имя веры, данное Ильей Неронову, выражало глубокую симпатию соловецких монахов к московским страдальцам.