Неделя в декабре - Себастьян Фолкс

— Не проще ли ему было сигануть под поезд метро? — сказал Роджер. — Да, так что там насчет детей Топпингов?

— У них мальчик, говорили, что он ужасно умный и непременно поступит в Кембридж, чтобы заниматься математикой и философией, — Томас, по-моему. А он вдруг взял да и сдал один из школьных экзаменов на «хорошо».

— Вот черт! — сказал Роджер. — Не думал, что тебя по-прежнему интересуют такие штуки.

— Да, я знаю, — ответила Аманда. — В общем, по-моему, он поступил куда-то еще. Ну а кроме него, есть дочь. Имени я не помню. Кажется, Белла.

— Распространенное имя. Не знаешь, как назвать девчонку, называй Беллой.

— И еще один сын, очень милый. Джейкоб или Джейк.

— Какие-нибудь темы, которых мне не следует касаться? — осведомился Роджер.

— У Ланса был когда-то роман с секретаршей, поэтому о таких делах лучше не упоминать.

— Я думал, политикам это не запрещено.

— Не уверена, — сказала Аманда, поднимая солнечный козырек.

— Да вот хоть тот же заместитель премьер-министра, забыл, как его. Поимел секретаршу прямо на столе зала заседаний, застегнул штаны, созвал совещание да еще и председательствовал на нем. И все сочли это совершенно нормальным.

— Правда? — отозвалась Аманда.

— Ну, насколько я знаю, правда. Никто там и глазом не моргнул. В отставку он не подал, его даже недельного оклада не лишили, ничего. Премьер-министр сказал, что все путем. Может, говорит, это помогло бедняге собраться с мыслями. С теми, какие у него были.

Они свернули на Хэрроу-роуд, и в окне машины замелькал Лондон: тротуары и витрины, посеревшие под приглушавшим краски светом натриевых уличных фонарей; затем тускловатая красная вспышка магазина автопокрышек и вечная желтизна китайского, торгующего блюдами на вынос ресторана. Продавец армейских излишков покинул свой угол, который занимал в течение двух десятков лет, и теперь на его месте открылся магазин-салон постельного и столового белья, чопорно выставлявший в витрине уцененные вещи. Два комиссионных мебельных стояли неосвещенными, в краснокирпичном здании церкви тоже было темно, правда, на стене его светилось известие о возможности спасения: «Я вернусь, сказал Господь».

Годы статистического «расцвета» не оставили зримых следов ни на скромных фасадах магазинов, ни на длинных, уходящих к Кенсал-Райз рядах выстроившихся вплотную домов. Сегодня мог стоять тот самый день, когда фондовый индекс достиг наивысшего значения, а мог и тот, начала 1990-х, когда спад добрался до низшей точки, — понять, какой именно, по опрятным, почти не изменившимся с 1945 года улицам было невозможно.

И может быть, как раз в ту секунду, когда машина Мальпассе проехала по холодной черной улице мимо прачечной «Золотая монета», последняя соломинка, двадцать четыре часа назад добавленная в Нью-Йорке перенервничавшим брокером, сломала хребет мировой финансовой системы.

В Хейверинг-Атте-Бауэре Хасан аль-Рашид включил, заперев предварительно дверь своей спальни, компьютер. Настало время в последний раз заглянуть на babesdelight.co.uk. Он щелкнул мышкой на «Оля», выбрал последний снимок, десятый. Затем открыл «Stegwriter» и дважды щелкнул на «Scan». На пленочке, появившейся между раздвигавшими плоть Оли кончиками ее пальцев, никакого сообщения не значилось. Только сокровенную часть молодого женского тела, обрамленную ногтями в белом лаке, Хасан и увидел. Ни слова, ни шанса повернуть назад, подумал он.

И эта мысль поразила его. Он что же, и вправду надеялся, что все отменится в последнюю минуту? Ему стало стыдно. Да нет, его преданность правому делу по-прежнему крепка. И Хасан — как и всякий раз, когда он ловил себя на колебаниях, — принялся размышлять не о вечной истине, не о недоказуемом слове незримого Бога, но об Ираке. О тех британских политиках, которые изобретали поводы для вторжения в мусульманскую страну, отправляя назад профессионально точные отчеты своих шпионов с приказами переписать их так, чтобы в них говорилось то, что этим политикам требовалось; а после, выуживая из интернета студенческие сочинения и переиначивая их в попытках получить подложные основания для уже предрешенного ими курса действий… разве не было это презреннейшим из обманов — таким, до какого и Запад не докатывался еще никогда?

Думая о нем, Хасан испытывал жалость даже к американцам. Случившееся с башнями-близнецами потрясло их до неспособности понимать, что они, собственно, делают. Страна перенесла нервный срыв, а тут еще у кормила ее стоял человек ни на что не годный — злополучный президент, бывший когда-то пьяницей и почти, судя по всему, неграмотный. В этом-то и состояла трагедия Америки. Однако британцы… от них можно было ожидать чего-то получше. Руководители их производили поначалу впечатление людей более образованных, хоть каждого из них впоследствии и поймали с поличным. Хасану все происшедшее с ними представлялось назидательной историей, почти грубой в ее простоте: роковое невежество внушило этим людям уверенность в собственной непогрешимости, а уроков истории ни один из них не усвоил — ни политического, связанного с прежней Месопотамией, ни, как теперь выяснялось, финансового, ибо они уверяли, что только им, единственным во всей истории человечества, удалось подчинить своей воле рынок. И, пытаясь оправдать вторжение в Ирак, они стали попросту врать, прекрасно сознавая, что делают, — врать, врать и врать.

Вспоминая об этом, Хасан вновь ощутил прилив сил, достаточных, чтобы позволить себе помедлить напоследок, разглядывая остальные снимки висевшей на экране страницы. В конце концов, «глядеть» ему разрешено: так сказано в Книге. А до прибытия в рай женских тел он больше уже не увидит.

Он всматривался с прощальной нежностью в зеленые глаза девушки, замершей в двери сарая оглянувшись через плечо и оттопырив попку назад, к объективу. Волосы ее, недавно промытые шампунем, поблескивали, в глазах не было ни испуга, ни тревоги, лишь дружелюбие; на округлом возвышении правой ягодицы, не тощей, как у фотомодели, но полной, пышущей здоровьем, различались крошечные красные пятнышки, оставленные, быть может, дружеским шлепком или мокрым купальником, который она не позаботилась вовремя снять. На другой фотографии она же, повернувшись лицом к камере, приподнимала ладонями свои груди — точно девушка-крестьянка, предлагающая на базаре яблоки из отцовского сада. Какого бы рода потустороннюю жизнь ни уготовил для него Пророк, думал Хасан, девушек ему будет в ней не хватать.

Хотя, конечно, в обещаниях Аллаха, нашептанных Пророку архангелом Джабраилом, в обетованиях рая учтено и все то, что ему предначертано. Ведь сказано же: «Аллах не губит награды верующих».

Хасан вышел из сайта, выбрал в раскрывшемся меню строку «Стереть личную историю» (хотя какое она теперь имела значение?) и выключил компьютер.

Родителей дома не было, они сегодня обедали у Топпингов.

Он заказал по телефону такси до станции «Апминстер». «Да, через двадцать минут, это меня вполне устроит».

Ожидая машину, Хасан перелистывал старенький номер «Жабы».

Габриэль Нортвуд поднялся из метро и взглянул на установленный рядом с выходом из-под земли план района. Проходя последние три квартала, отделявшие его от дома Топпингов, он видел, как подъезжают в машинах другие гости. Окрашенный в цвет чатни лимузин аль-Рашидов поравнялся с парадной дверью дома и стоял, помигивая задними огнями, во втором ряду, пока его водитель выпускал из машины хозяев, придерживая перед ними дверцу. Четырехприводный внедорожник Вилсов занял — под самым носом «Штыка» Боровски — лучшее из еще свободных парковочных мест на другой стороне улицы. Обедневшая Клэр Дарнли появилась на полчаса раньше времени, приехав одним из шести найденных ею пустыми спаренных автобусов, стоявших подрагивая и наполняя бензиновыми парами воздух Шепердс-Вуша.

В вестибюле Габриэль увидел на столе груду ненужных подношений, которым предстояло дожидаться в тесноте «шкафа для подарков», когда Софи передарит их кому-то еще. Один только «Штык» Боровски и принес вещь небесполезную — футбольный мяч, подписанный игроками его команды девятилетнему сыну Топпингов Джейку.

Габриэль поднялся вслед за официантом наверх, в гостиную. К своему облегчению, он узнал Софи Топпинг, как только та приветственно чмокнула его в щеку. Отстраняясь, она слегка проехалась своей щекой по его, и Габриэль пожалел, что сэкономил на бритвенных лезвиях.

Прямо перед ним появился поднос с высокими и тонкими шипящими бокалами, Габриэль снял один, взяв его за основание.

— Ну вот, — сказала Софи. — С Назимой можете пока не разговаривать, за обедом она будет сидеть рядом с вами. Клэр Дарнли расположится по другую сторону от вас, так что и с ней вам здесь беседовать не обязательно.