По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество) - Петр Горелик

Это вызывало у Слуцкого желание спорить. Недаром одно из самых жестких своих стихотворений он оснастил полемичным эпиграфом из Давида Самойлова.

                  Песня

                                На перекрестке пел калека.                                     Д. Самойлов

Ползет обрубок по асфальту,Какой-то шар,Какой-то ком.Поет он чем-то вроде альта,Простуженнейшим голоском.

Что он поет,К кому взываетИ обращается к кому,Покуда улица зевает?Она привыкла ко всему..............................

Поет калека, что эпохаТакая новая пришла,Что никому не будет плохо,И не оставят в мире зла.

И обижать не будут снохи,И больше пенсию дадут,И все отрубленные ногиСами собою прирастут.

Думается, что этой своей «Песней» Слуцкий возразил на пусть и ироничное, но принципиальное завершение «Элегии» Давида Самойлова:

Но вы же поэт! К моему удивленью,Вы не понимаете сути явлений,По сути — любовь завершается браком,А свет торжествует над мраком.Сапожник Подметкин из полуподвала,Положим, пропойца. Но этого малоДля литературы. И в роли герояДолжны вы его излечить от запояИ сделать счастливым супругом Глафиры,Лифтерши из сорок четвертой квартиры....................................................На улице осень… И окна. И в каждом окошкеЖильцы и жилицы, старухи, и дети, и кошки.Сапожник Подметкин играет с утра на гармошке.Глафира выносит очистки картошки.А может, и впрямь лучше было бы в мире,Когда бы сапожник женился на этой Глафире?А может быть, правда — задача поэтаУпорно доказывать это:Что любовь завершается браком.А свет торжествует над мраком.

«И все отрубленные ноги / сами собой прирастут» — насмешка Бориса Слуцкого над самойловской «…задачей поэта / упорно доказывать это: / что любовь завершается браком. / А свет торжествует над мраком». Парадокс заключается в том, что жесткий в эстетике Борис Слуцкий в политике как раз бывал исполнен самых радужных и обманчивых надежд, что было вовсе не свойственно Самойлову.

Думается, что для Самойлова высокая художественность была самодостаточна для выражения гражданской позиции, художественный результат важнее социального замысла. Самойлова отличало «нежелание обслуживать пером сиюминутное состояние общества… неприязнь к поводку, кем бы он ни был навязан — доброжелательными читателями или ревнителями злобы дня»[305] (Г. Медведева). С большой долей скепсиса и недоверия, можно сказать даже, с известным отвращением относился он к призывам друзей написать «чисто гражданские» стихи. Наверно, от этого стихотворение Самойлова «Советчики» отличается несвойственной ему саркастической интонацией.

Это не означает, что Самойлов не писал стихов, которые обычно относят к категории гражданских. Он прошел через это после войны и с началом «оттепели». Вспоминаются такие, как «Полуфабрикаты», «Не спится» («Как может быть спокоен прокурор, // Подписывая смертный приговор»), «Старая песня», «Лихолетье», «Жил стукач», «И снова будут дробить суставы», но все они были «для внутреннего употребления» и оправдывали формулу «широко известный в узких кругах». Ни одно он не включил в двухтомник, ни одно не было опубликовано при жизни, даже когда это стало возможно по цензурным соображениям.

Напечатанные после смерти Самойлова, они не прибавили ему известности. А вот опубликованные после смерти Слуцкого стихи, писанные в стол, вызвали новую волну интереса к этому поэту. Гражданские стихи неорганичны для Самойлова; иное дело — Слуцкий.

Для настоящей поэзии, для настоящего искусства необходим конфликт, необходимо неразрешимое противоречие. Ясность, четкость позиции противопоказаны настоящему искусству; но более всего показана искусству мужественная попытка обрести ясную и четкую позицию. Этого как раз было в избытке у Слуцкого, пишущего стихи на политическую, общественную тему. Он никогда не кокетничал сомнениями, незнанием. Он с самого начала был готов признать: «ежели ошибочка была, и на себя вину я принимаю».

В политике Самойлов занимал куда более четкую и непротиворечивую позицию, чем Борис Слуцкий, поэтому политика почти никогда и не делалась у него предметом поэзии. Письмо Самойлова, написанное Слуцкому после XX съезда, свидетельствует о том же. Зато именно Слуцкому довелось сформулировать в поэзии то, что Самойлову было в стихах формулировать скучно.

Я в ваших хороводах отплясал,Я в ваших водоемах откупался,Наверное, полжизнью откупалсяЗа то, что в ваши игры я влезал.Я был в игре. Теперь я вне игры.Теперь я ваши разгадал кроссворды.Я требую раскола и разводаИ права убегать в тартарары.

По-разному относились Слуцкий и Самойлов к факту. Для Слуцкого факт был и поводом, и предметом творчества («Фактовик, натуралист, эмпирик, а не беспардонный лирик»). При этом его интересовал факт современный: блестяще знавший историю, Борис Слуцкий почти не оставил стихотворений на историческую тему. «Нечаевцы», «Царевич», «Комиссары», «Соловьев с Ключевским», «Самодержец» — все эти стихи посвящены не столько собственно истории, сколько истории революции. Исторические факты использовались Слуцким для подтверждения мысли, касающейся современности или совсем недавней истории.

История для Слуцкого была не собранием вечных сюжетов, но актуальной политикой, перевернутой в прошлое:

До чего довели Плутарха,Как уделали КарамзинаПролетарии и пролетаркиИ вся поднятая целина.

Слуцкого интересовал единичный факт. Один-единственный, странный, необычный, запоминающийся и в то же время — бытовой, не придуманный. Порой этот факт Борис Слуцкий поднимал до уровня символа, высокого поэтического обобщения, как в «Лошадях в океане», написанных на основе журнальной заметки. Порой этот факт оставался в полной мере экстравагантным, едва ли не анекдотическим, и поэт предоставлял читателю возможность самому достраивать обобщение, как в финале «Нечаевцев»: «Правдивейшим нечаевцем из всех / был некий прокурор, чудак, калека, / который подсудимых звал: коллега. — / И двое (или трое) из коллег».