Красная волчица - Николай Кузаков

У парней поблескивали глаза.

— Ясно.

— Тогда пошли.

Матвей Кузьмич, пригнувшись, осторожно крался от дерева к дереву. Димка шагал за ним след в след. Лес постепенно редел. Показалась россыпь, за ней серая стена скалы. Димка пристально смотрел вперед. Где бандиты? Где костер? У него гулко стучало сердце. Матвей Кузьмич подкрался к кромке россыпи и присев за толстым обгорелым пнем. Димка встал на коленки рядом. Шагах в пятнадцати в котловине горел небольшой костер. Возле него, навалившись на котомку, спал кряжистый бородатый Спиря. На коленях у него лежала двустволка. Фомка, щуплый, рыжий мужчина, казавшийся рядом со Спирей почти подростком, пил из кружки чай. Одноствольное ружье его лежало рядом.

— Одного нет, — озабоченно прошептал Матвей Кузьмич. — У Белого яра их трое было.

— Может, дорогой шлепнули? — предположил Димка.

— Черт их знает.

Вдруг Фомка вздрогнул, вскинул ружье. Но в это время из леса прогремел выстрел. Фомка выронил ружье и, шатаясь, закружился. Спирю как кто подкинул. Он прыгнул через костер к камню. Но из леса прогремел второй выстрел, бандит споткнулся за костром, зацепил плечом Фомку, и оба они свалились возле камня.

— Все, — Димка сделал движение, чтобы встать.

— Тихо, — остановил его рукой Матвей Кузьмич.

Димка притих. И в это время Матвей Кузьмич увидел на возвышенности у скалы третьего бандита. Это был Генка Ворон. Он высунулся из-за многотонной ребристой глыбы и вскинул ружье. У Матвея Кузьмича от страха за Димку перехватило дыхание, одеревенели на карабине пальцы.

Тетя Глаша сходила домой, затопила печку и пришла за Анютой.

— Бабуся, а Дымка варнаки не украли? — встретила се вопросом Анюта.

— Да нету никаких варнаков, — успокоила ее тетя Глаша.

— И не обманывай, есть. Они нехорошие. В нашего Диму стреляли.

— Да не слушай ты никого.

— А Дима мне гостинец принесет?

— Как же, принесет. Давай оболокаться.

На кровати, среди подушек, играла лоскутками Маша. Семеновна рядом присматривала за ней. Маша глянула на Анюту, что-то лопоча, замахала руками.

— Машу не возьмем с собой, — серьезно заявила Анюта.

— Ты че это на нее рассердилась? Она же подружка твоя.

— Она за волосы меня дергает.

— Это она любя.

Из кути донесся стук посуды: Ятока готовила завтрак. Семеновна посмотрела на тетю Глашу с Анютой.

— Вы че это собираетесь? Завтракать будем.

— Какой завтрак? — отмахнулась тетя Глаша, — Убираться надо. В доме дым коромыслом.

— Ты че мелешь-то? Без тебя там домовой в чехарду играл?

— Какой домовой? Вчера ушла, не прибралась. Побежим мы. Потом придем.

Из кути вышла Ятока. На тарелке у нее были пирожки.

— Однако, совсем ты испортилась, тетя Глаша. Большой грех — от чая убегать. Людей обидеть можно.

— Я че, чужая? — оправдывалась тетя Глаша.

— Пирожки хоть возьми Анюте.

— За пирожки спасибо.

Тетя Глаша взяла тарелку с пирожками, и они с Анютой ушли. Маша увидела Ятоку, протянула ручонки, просясь к ней.

— Это че же за беда такая. Не дает матери убраться, — ворчала на Машу Семеновна.

Ятока вздохнула:

— Однако, к вечеру мужики должны вернуться. Далеко бандиты от них не уйдут.

— Да хоть бы скорей вернулись, — вступила в разговор Семеновна. — Я на волосок за всю ночь не уснула. И че только не передумала. Вся душа изныла. Сколько парней на войне свои головы сложили. И тут еще такая напасть, ребятишкам шагу без оглядки шагнуть нельзя: того и гляди, пуля прилетит. Господи, будет этому когда-нибудь конец или нет? — Семеновна уголком платка вытерла слезы.

Время остановилось. Ятока несколько раз выходила на угор, подолгу смотрела в поскотину, не покажутся ли всадники. А их все не было.

Прибежал из школы Славка, бросил на диван холщовую сумку.

— Димы еще нет?

— Нет еще, — ответила Ятока.

Славка переобулся в ичиги, надел старую шапку и телогрейку.

— Ты куда собрался? Поешь, — сказала Ятока.

— Пойду баню затоплю. Дима велел ещё вчера к вечеру ее истопить.

Семеновна легла отдохнуть. Ятока уложила Машу, достала из русской печи чугунок с супом, выгребла из загнетки горячие угли и опустила их в самовар. «Как там мужики в тайге? Без продуктов уехали, — думала Ятока. — Может, птицу добудут».

Хлопнула дверь. И еще от порога послышался взволнованный голос Славки:

— Ятока, идут.

— Пошто идут? Куда коней подевали? — удивилась Ятока.

— На носилках кого-то несут. А лошади за ними идут.

— Ты хоть оденься, — вслед бросила Семеновна.

«Несут. Димка…» — Ятока задохнулась от страха. За городьбой в поскотине двигалась кучка людей. За ними цепочкой шли лошади. «Димка…» Ятока бежала в одном платье и не чувствовала холода, волосы, собранные в одну толстую косу, метались по спине.

А по селу летело тревожно:

— Кого-то на носилках несут.

Бабы бросали работу и выскакивали из домов. И вот уже все, кто был в деревне, бежали к поскотине.

Ятока подбежала совсем близко, но видела только носилки. На глаза наплывали слезы, и носилки, казалось, плыли сквозь туман. Носилки остановились перед ней и опустились на землю. Глянула: с бескровным лицом лежал Матвей Кузьмич. И только теперь она увидела Димку. Кое-как держались на ногах Серафим Антонович, Вадим, Андрейка. Шутка ли — прошагать с носилками столько километров, да еще голодными.

— Мама, ты что раздетая? Простынешь.

— Что с Кузьмичом?

— В плечо пуля угодила. На спине под лопаткой вышла.

— Бабы, берите носилки — и к нам, — скомандовала Ятока.

Матвея Кузьмича занесли в комнату Василия и уложили в постель. Ятока осмотрела рану, смазала мазью с облепиховым маслом, которую готовила сама, перебинтовала плечо. Матвей Кузьмич силился поднять голову, бредил:

— Сынок… Миша… Да постой ты… Я что-то пристал… Обожди меня…

Семеновна смахнула слезу.

— Горемычный. Сына зовет, Михаила, который погиб.

Ятока укрыла Матвея Кузьмича одеялом.

— Усни, Кузьмич. Однако, сейчас боль пройдет… Спать надо… Спать… Крепко спать… Видишь, боль совсем ушла… Спать… Вот так… Совсем хорошо…

Матвей Кузьмич притих. Ятока вышла из комнаты. Возле дверей стоял Серафим Антонович.

— Ну, что? — с надеждой спросил Серафим Антонович, его осунувшееся лицо казалось совсем старым.

— Профессора бы сейчас сюда, из города.

— Где его возьмешь? Ты уж, Ятока, постарайся.

— Ты сам, однако, Серафим Антонович, ложись в постель. На ногах не стоишь.

— Ладно. Вечером приду.

Димка сидел за столом. Перед ним стояла кружка с чаем. Он отпил несколько глотков.

— Как же случилось-то? — допытывалась Семеновна у Димки.

— Окружили бандитов. Во время перестрелки и ранило Кузьмича.

— Андрей говорит, ты убил Генку Ворона. Это верно? — спросил Славка.

Димка только махнул рукой, еле доплелся до кровати, ткнулся головой в подушку и тут же уснул.

— Как же все случилось?

А случилось это так.

Генка Ворон делился в Димку. Матвей Кузьмич только успел толкнуть Димку, как почти одновременно прозвучали два выстрела. Выстрелил Генка Ворон, и, падая, случайно нажал на спусковой крючок Димка. Димка, больно ударившись головой о дерево, вскочил на ноги, не понимая, что произошло. За каменной ребристой глыбой, схватившись за голову, из стороны в сторону раскачивался Генка Ворон. Димка задел его картечиной. В это время грохочущее эхо катнулось по скалам, — выстрелил Вадим. Генка упал.

Димка глянул на Матвея Кузьмича. Тот лежал в неудобной позе, навалившись на пень. Лицо его было бледным, широко раскрытым ртом он хватал холодный воздух.

— Кузьмич, что с тобой? — крикнул Димка.

— Кажись, малость задело, — прошептал Кузьмич.

— Серафим Антонович… Серафим Антонович… Кузьмича ранило.

Торопливо подошел Серафим Антонович, за ним парни.

— Как же ты оплошал, а? Матвей? — склонившись над ним, спросил Серафим Антонович.

— Так уж вышло… Плечо горит… и душу жжет.

— Сейчас поглядим, — Серафим Антонович распорол ножом полушубок, пиджак и рубаху, оголил плечо, залитое кровью.

— Что там? — морщась, спросил Матвей Кузьмич.

— Ничего страшного. Сейчас перевяжем — и будешь жить еще сто лет.

Серафим Антонович снял с себя нательную рубаху, разорвал на ленты.

— Андрей, бегом дуй за конями. А вы делайте носилки. Срубите две сухих палки. Нарежьте прутьев и переплетите их. А этих гадов заройте в яме.

Парни бросились выполнять указания Серафима Антоновича.

— Серафим, напиши моим парням, как было дело, — облизывая сохнущие губы, попросил Матвей Кузьмич. — У меня в кармане гимнастерки их письма. Там адреса.