Полная история Христианской Церкви - Александра Бахметева

Максим принял Амвросия не с прежней благосклонностью и упрекнул его за то, что несколько лет тому назад он удержал его от похода в Италию. Этот упрек был славой Амвросия, и он охотно принял его. Но на сей раз посольство не было успешным. Максим двинул свое войско на Италию. Валентиниан II с матерью бежали в Солунь, но Феодосии I вступился за молодого императора и победил Максима, который был убит своими воинами. Феодосии опять утвердил на престоле Валентиниана и помогал ему советами, убеждая его держаться истинной веры.

Амвросий приобретал все больше и больше влияния на народ. Его святая жизнь, ревность к службе Божией прославили его имя во всем христианском мире. Из дальних стран приходили, чтобы видеть его; многие обращались, услышав его убедительные поучения. Между прочим – и блаженный Августин, о котором мы расскажем далее. Амвросий написал много сочинений о христианской нравственности, пояснений Священного Писания, писем и поучений, устроил чин литургии и других служб, стараясь как можно больше сближаться с обрядами Востока. Он много изучал великих восточных отцов, и подражание им заметно в его сочинениях. Амвросий учредил несколько монастырей, а своей сестре, Марцеллине, инокине, посвятил ряд книг об иночестве и девстве. Об этом он говорил так красноречиво, что некоторые матери запрещали своим дочерям слушать его проповеди, боясь, как бы он не привлек их к подвижнической жизни. Иночество же, сильно распространенное на Востоке, стало в эту пору развиваться и на Западе. Монастыри устроились в разных местах Италии, на островах Средиземного моря, в Испании и Галлии. Развитию подвижнической жизни способствовали также святые Мартин Турский, Павлин Нольский (Ноланский), Иероним Стридонский.

Мартин, уроженец Паннопии[170], в молодости служил воином в Галлии. Он тогда еще не был крещен, но в числе оглашенных готовился к Святому Крещению и отличался честностью, чистотой жизни и милосердием. О нем сохранилось следующее предание. Однажды в воротах города Амиенса ему встретился нищий, просящий милостыню. Мартин сам был беден и не имел денег, но, сняв плащ, он перерезал его пополам и дал половину нищему. В ту же ночь он увидел во сне Господа Иисуса во славе, окруженного Ангелами и облеченного в половину плаща, поданную нищему. Вскоре Мартин принял Святое Крещение и, оставив военную службу, стал учеником Илария Пуатьеского[171]. В течение всей жизни он бесстрашно защищал истинную веру от лжеучений. Строгая подвижническая жизнь полюбилась ему. Мартин искал уединения, но благочестие и чудеса прославили его имя по всей стране, и против воли он должен был согласиться стать епископом в городе Туре. Он, однако, оставался смиренным подвижником, усердно заботился об искоренении язычества в соседних областях, воспитал много благочестивых учеников, устроил несколько монастырей. Сульпиций Север, христианский историк, подробно описал жизнь и чудеса благочестивого епископа, которого знал лично[172].

Еще замечательнее деятельность Иеронима. Он родился около 330 года в городе Стридоне (на границе Паннонии и Далмации)[173]. Родители его, христиане, зажиточные сельские жители, послали своего сына учиться в Рим. Там Иероним сначала хранил благочестивые привычки детства, участвовал в молитвенных собраниях, с благоговением посещал гробницы мучеников. Но потом увлекся светской жизнью, увеселениями шумной, роскошной столицы. Однако так продолжалось недолго. Поняв суетность земных наслаждений, мучимый желанием знания и веры, Иероним оставил Рим. В Аквилее, а затем в Трире предался учению и уединенной молитве. Он принял крещение и отправился на Восток, чтобы изучать веру Христову и Священное Писание на местах библейских событий. Но свет Божественной мудрости еще не вполне озарил его душу.

Сочинения Цицерона и Платона имели для него больше прелести, чем боговдохновенное Писание, которое казалось ему грубым и непонятным. Это мучило его, и он с усилием и напряжением изучал священные книги. В Антиохии он занемог, и ему представилось, что он приведен к Престолу Судии живых и мертвых и слышит от Него вопрос: «Кто ты?» – «Я христианин», – с трепетом отвечал он. «Неправда, – возражает тот же строгий голос, – ты цицеронианец, а не христианин; где сокровище твое, там и сердце твое».

Альбрехт Дюрер.

Святой Иероним в келье. Резцовая гравюра на меди. 1514

Глубоко пораженный этим видением, Иероним удалился в дикую, суровую пустыню, и там, в уединении, молил Бога просветить его душу светом истины, даровать ему разумение священных книг. Трудна была ему отшельническая жизнь, и тяжелая внутренняя борьба совершалась в его душе. Его воображению в пленительном виде представлялись покинутые радости мира, воспоминания о роскошном Риме смущали его уединенную молитву и возбуждали в душе уснувшие страсти. Пустынник припадал к Спасителю с горячими слезами, изнурял себя постом и бдением, с напряжением трудился. И наконец свет воссиял в его душе, мир и тишина воцарились в ней. Пробыв довольно долго в уединении, Иероним посетил святые места отшельников Сирии и Палестины. В Антиохии принял звание пресвитера[174] и прибыл в Константинополь. Во время пребывания в Сирии он изучал еврейский язык, чтобы лучше понять Писание; в Константинополе с восторгом слушал свт. Григория Богослова и продолжал заниматься Писанием и другими учеными трудами: переводил беседы и толкования Оригена, историю Евсевия. В 382 году, после девяти лет, проведенных на Востоке, Иероним возвратился в Рим, богатый знанием и духовной мудростью. С ним прибыли и восточные епископы: Епифаний Кипрский, Павлин из Антиохии.

Рим произвел на Иеронима тяжелое впечатление. Его поразила суетность духовенства и общества, мелочность стремлений, алчность клириков. Странную картину представлял собой в то время Рим. С одной стороны, язычество, как будто еще не тронутое в своей внешней обстановке, но утратившее жизненную силу, держалось лишь тем, что в сердцах лучших своих представителей связывалось с любовью к отечеству. С другой стороны, христианское духовенство, потеряв из виду главные основания учения Христова, заботилось о приобретении власти и богатства и как будто стремилось стать наследником прав и преимуществ, которые теряло язычество. Римский папа, пользовавшийся как епископ столицы уважением Церкви, старался на этом основании утвердить власть над Церквами Запада и сделаться «верховным первосвященником». Его богатство было огромным, а роскошь возбуждала укоризны даже у язычников. «Я сам бы сделался христианином, если бы мне за это дали звание Римского епископа», – говорил, шутя, язычник Претекстат. Звание епископа становилось целью корыстных устремлений. Истинные христиане со скорбью видели кровавую борьбу между двумя искателями папского престола: Дамасом и Урсином. Оба поддерживали свои притязания силой оружия. Более ста тридцати человек лишились жизни в этих распрях. Победа осталась за Дамасом. «Нисколько не удивительно, – замечает языческий историк Аммиан Маркеллин, описывая эти события, – что такая богатая цель возбуждает желание честолюбцев и делается предметом жестокой и упорной борьбы. Счастливый победитель может быть уверен, что будет обогащен дарами римских дам; что изящество его одеяния привлечет все взоры, когда он проедет по улицам Рима в богатой колеснице; что роскошь царской трапезы едва ли сравняется с роскошью, господствующей в доме римского епископа». Вот какие побуждения заставляли домогаться сана, который внушал благоговейный трепет таким святым мужам, как Афанасий, Василий, Амвросий! Правда, это писал языческий историк, может быть, склонный представить христиан в невыгодном свете, но он же воздает дань уважения областным епископам за их простоту и смиренномудрие. К тому же и другие свидетельства подтверждают правоту его слов.

Пример главы действовал и на римское духовенство: его алчность возбуждала всеобщее негодование. Духовные лица приобретали влияние на богатых женщин и, выманивая наследства и дары, производили семейные раздоры, скапливая себе огромное богатство. Валентиниан I указом запретил духовным лицам получать наследство лично для себя; их могла получать только Церковь. Эта мера возбудила, конечно, много ропота, но лучшие люди одобряли ее, и Иероним тоже. «Не жалуюсь на указ, – говорил он, – и жалею только о том, что мы заслужили его». Он сильно обличал пороки и алчность клириков, с негодованием говорил и о высшем христианском обществе, которое являло мало христианских добродетелей и походило скорее на языческое своей суетностью и страстью к роскоши и увеселениям.

Действительно, высшее общество в Риме (как и в Константинополе) еще мало прониклось духом христианской веры. Оно словно лишь облеклось в ее внешность, храня, в сущности, много прежнего, что ясно выражалось в обычаях повседневной жизни и вызывало строгие укоризны христианских наставников, осуждавших, в особенности, тщеславие и страсть к роскоши. Богатые язычники, отправляясь в храм, сопровождаемые большим количеством рабов и прислужников, любили щеголять друг перед другом богатым убранством колесниц, роскошью одежды, числом зависевших от них прислужников. С той же гордой, но еще более неуместной пышностью отправлялись знатные христиане в церковь Христову. Богатые жены продолжали, как и прежде, тратить огромные деньги на свои наряды, отличавшиеся роскошью и изысканностью. Так, например, с некоторых пор вошло в обычай вышивать золотом на шелковых тканях разные изображения, заимствованные из истории или мифологии. Язычницы носили на своих платьях изображения богов, похождения Орфея, сцены игр и охоты; увы, христианки, не отказываясь от такой же дорогой прихоти, вышивали на своих одеждах сюжеты евангельских событий: исцеление расслабленного, умножение хлебов и т. п. Проповедники и в Риме, и в Константинополе строго обличали эту суетность, старались внушить своим слушательницам, что лучше бы в жизни и в делах подражать примерам милосердия Христа, чем изображать их на своих одеяниях. Но весьма многие в христианском обществе ограничивались лишь внешним исповеданием христианской веры.