Под знаком змеи.Клеопатра - Зигфрид Обермайер

— Это раннее утро, через полчаса взойдет солнце. Ты голоден?

Я энергично кивнул:

— Как волк!

Мы вошли в низкий дом с маленьким светлым портиком, обращенным на запад, где в утренних сумерках едва угадывалось море.

Меня встретил Диокл. Он тоже приветливо улыбался.

— Ну, Олимп, это были нелегкие дни — не правда ли?

— Дни?

— Да, ты провел здесь три ночи, но я знаю, как трудно понять во тьме, сколько прошло времени. Некоторые паломники полагают, что пробыли здесь неделю, другие считают, что десять или двенадцать часов. Встретил ли ты, кого хотел? Доволен ли его ответом?

Прежде чем я успел ответить, он предостерегающе поднял руку.

— Никаких имен, Олимп!

— Хорошо. Итак, тот, кого я искал, появился и ответил на мой вопрос.

— Хорошо. Ну, а теперь подкрепись, пока я дам тебе несколько советов.

Свежий хлеб был невероятно вкусным, сыр мягким и нежным, молоко прохладным.

Пока я ел и пил, Диокл наставлял:

— Прежде всего: никому, кроме того, кто отправил тебя, ты не должен рассказывать об этой твоей встрече. И даже ему ты должен только передать ответ, не упоминая о том, что ты здесь пережил. Вообще же твое паломничество еще не окончено. В нескольких шагах отсюда tj>i увидишь небольшой храм Персефоны. Там ты принесешь в жертву овцу и вот это.

Он поставил на стол маленькую глиняную фигурку Де-метры.

Я поблагодарил и заплатил плату в двенадцать драхм.

— Если тебе посчастливится, — добавил Диокл, — ты сможешь увидеть прибытие Посейдона. Он часто посещает в Некромантейоне своего брата Гадеса, и тогда на берег спускается божественный туман. Да, Олимп, ты находишься в святом месте.

Обильный завтрак, дневной свет и радующий сердце вид на прекрасные горы Элиды ободрили и развеселили меня. Я вновь был среди живых, и меня тут же охватила присущая врачам неприязнь ко всем этим фокусам, которые обряжают в божественные одежды.

«Это просто болтовня жрецов, чтобы вызвать в паломниках священный трепет», — подумал я. Я принес в жертву овцу и направился к берегу по дороге, окаймленной болотными растениями. Чем ближе к морю я подходил, тем настойчивее преследовали меня полчища комаров; пахло тухлой застоявшейся водой и гниющими растениями. Может быть, это и святое место, однако оно было отмечено мраком Некромантейона и у любого отбило бы желание остаться здесь подольше.

Над блеклой зеленью болотной растительности поднимались ядовитые испарения. Лучи солнца, показавшегося из-за гор на востоке, с трудом пробивались сквозь слой облаков. Его мутный свет только усиливал и без того ужасное впечатление от этой мертвой местности, покрытой болотами, ядовитыми растениями и тучами комаров.

Мои знания о ядовитых растениях были довольно скромными, однако я узнал в безвредном на вид зонтичном цветке крайне ядовитый болиголов. Его корень смертелен даже в небольшом количестве. Греки называют его koneion, а местные жители — цикута. Ее листья используют для компрессов при ушибах, растяжениях и вывихах суставов. Как я уже отмечал, очень часто ядовитые растения, если их правильно использовать, могут служить также и для исцеления.

На берегу я нашел лодку под охраной двух прикорнувших в ее тени солдат. Я разбудил одного из них, слегка пнув его ногой. Он испуганно вскинулся, увидел меня и вскочил на ноги.

— Господин — ты! Мы думали, что ты уже не придешь сегодня. Ты ведь сказал: утром четвертого дня, а сейчас уже полдень, и мы подумали…

— Где остальные?

Солдат указал на трактир. По большому счету, это была просто убогая тростниковая хижина, всю обстановку которой составляли стулья и стол, сделанные из досок, выброшенных морем. Мое раздражение улеглось. Что еще оставалось делать бедным парням? Я и сам не имел ничего против нескольких кружек вина и подсел к испуганным гребцам, которые, увидев меня, хотели тут же бежать к лодке. Я успокоил их, поставил всем по кружке вина и заказал жареное мясо. И пока я сидел в ожидании еды, произошло нечто удивительное.

Я заранее хочу подчеркнуть, что к тому времени я еще не выпил вина; и кроме того, это наблюдали также и мои гребцы.

Густой туман двинулся с моря к берегу и укрыл сначала скалистые мысы, поверхность воды вся скрылась в молочной дымке, затем он окутал нашу лодку, берег, трактир.

Мы сидели как завороженные, чувствуя на себе какое-то холодное дыхание, и я мысленно попросил прощения у Диокла. Это не было болтовней жрецов: в клубах тумана явился на берег Посейдон навестить своего божественного брата Гадеса.

Спустя примерно полчаса туман растаял, и вновь стали видны берег, песок, наша лодка… Мы отчалили, и никогда еще я не видел, чтобы матросы гребли с такой силой и усердием.

Весь обратный путь меня не оставляло беспокойство: удастся ли нам и на этот раз так же благополучно проскользнуть мимо флота Октавия. Однако его матросы были отвлечены чем-то, что поначалу было скрыто от нас высокими бортами их кораблей. Но едва мы достигли свободной воды, как тоже увидели это. Часть флота Антония — наверное, около трехсот кораблей, пылала — и их несло в открытое море.

Сердце мое застучало как кузнечный молот, и в голову пришла ужасная мысль. Может быть, битва уже проиграна и наш флот уничтожен? Но почему тогда корабли неприятеля так спокойно стоят на рейде? Меня так и подмывало крикнуть гребцам: «Поворачивайте! Пристанем в каком-нибудь безопасном месте!»

Однако когда мы приблизились, дым рассеялся и я увидел, что большая часть нашего флота цела и невредима. Вскоре я узнал разгадку: император велел поджечь все корабли, для которых у него не хватало команды, а также те, которые были повреждены или еще по каким-то причинам непригодны для битвы. Остались только военные корабли, построенные специально для этого сражения. Антоний сделал выводы из поражения Секста Помпея при Сицилии. Тогда этого наводящего ужас героя морей удалось победить только благодаря тому, что у Агриппы были тяжелые корабли с катапультами.

Теперь император собирался также использовать их и поразить Агриппу, этого гениального флотоводца, его же оружием.

Следуя мимо, неприятельского флота, мы обратили внимание на одно. странное обстоятельство: на этот раз Октавий отказался от броненосцев и его флот состоял большей частью из легких, подвижных трирем и квадрирем… Я хотел сразу же по возвращении доложить об этом императору, но вихрь последующих событий заставил меня обо всем, забыть.

Я застал весь лагерь готовящимся к; выступлению. Клеопатра не смогла принять меня, потому что как раз в это время следила за погрузкой своей казны на быстроходные парусники.

Мой личный слуга и военный врач присматривали за моей палаткой и, увидев меня, хором начали что-то говорить.

— Стоп-стоп! По очереди…,

Так я узнал, что предстоит большое сражение и император привел свой флот в боевую готовность. Но все это мне могли бы сказать и снующие вокруг солдаты, носильщики и конюшие. О том, что было запланировано на самом деле, я узнал в тот же вечер, когда посыльный пригласил меня в палатку главнокомандующего.

Там я нашел царицу, Ирас и Шармион, легата Канидия Красса с двумя его помощниками и десять или двенадцать высших морских офицеров.

Царица кивнула мне, и мы вышли с ней в спальню императора, где царил такой хаос, как будто здесь уже прошло сражение.

Без долгих предисловий она спросила немного резко:

— Итак?

— Цезарь явился и ответил мне на вопрос. Он сказал, что не желает победы никому из римских братьев, и еще: «Будет ли это в удаче или в несчастье, спасение — на воде». Эти слова он повторил дважды.

— Это был Юлий Цезарь? Ты ясно видел его?

— Это была тень, но мне показалось, что это он.

— Все равно! То, что советует его дух, за это время стало горькой необходимостью — да, в общем-то, единственным выходом, который у нас остался. Благодарю тебя, Олимп, Там, на совете, ты узнаешь сейчас больше.

В сумеречной спальне лицо царицы было плохо видно, но теперь, при свете дня, я увидел, как она утомлена. Ее обычно широко распахнутые серые глаза были прикрыты, веки покраснели, как будто она плакала или мало спала. Красивые полные губы были упрямо поджаты.

Антоний держался беззаботно и уверенно, но я видел, что это только роль и играет он ее не очень хорошо. Взгляд у него был бегающим, движения нервными. Сильное внутреннее возбуждение не позволяло ему успокоиться, он бегал туда-сюда, а если останавливался, то размахивал руками; стоило ему присесть, как он тут же начинал вертеть головой, как будто хотел постоянно держать в поле зрения всех присутствующих.

Потом появился прекрасный Алекс, с которым я почти не встречался со времени нашего отъезда из Александрии. Он постоянно выполнял какие-то важные поручения, причем, как всегда, вид у него был при этом таинственный и интригующий.