Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены) - Наталья Решетовская

Совсем близко к даче Ростроповича располагалась дача находившегося тогда при смерти академика Тамма. При нем неотлучно находился фельдшер. К нему, первому, и обратился мой муж. Они вернулись вместе. Фельдшер сделал мне какой-то укол.

Кого просить дальше о помощи? Он позвонил Копелевым. Писательская клиника с ними рядом. К тому же там работает хирургом друг Льва Зиновьевича доктор Крелин.

В 11 часов утра Крелин приехал в "Сеславино". С ним была еще женщина-врач, особенно опытная в подобных случаях. Знаю о ней только, что ее звали тоже Натальей. Она-то и проделывала со мной всевозможные манипуляции.

...12 часов бродил во мне мединал, и этого оказалось недостаточно, чтобы убить меня. Объясняли тем, что было известное привыкание к снотворным. Нет, просто я оказалась плохим химиком! Я запила таблетки комнатной водой, а надо было - горячей! Боялась вызвать подозрение. Но ведь можно было придумать, что голова болит, и закипятить воду! А так - сколько страданий, и не одной мне. Сколько растянутого страдания!.. Для чего?.. Оправдается ли это когда-нибудь?..

Сделав все, что можно было, чтоб оказать первую помощь, меня, неодетую (всю одежду на мне разрезали вдоль, а я-то заботилась, чтоб не обременять!), завернули в легкое клетчатое зеленое одеяльце, положили на носилки и вынесли из флигеля ногами вперед. ("Как покойника!" - говорил мне позже муж). В санитарной машине снова стали вводить в меня через кровь глюкозу... Муж сел на велосипед и поехал впереди машины, чтобы помочь ей выбраться из лабиринта аллей жуковского Академгородка...

Выведя санитарную машину на Московское шоссе, Александр Исаевич вернулся в "Сеславино". Со мной были только чужие люди...

Саня теперь мог прочесть те письма, которые обнаружил подо мной доктор Крелин, когда меня поднимали, и отдал их ему незаметно от женщины-врача. Потом позвонил Веронике. Решили, что она поедет в Кунцевскую больницу, куда повезли меня.

Ночь в Кунцевской больнице возле меня, непросыпавшейся, провела Вероня. На следующий день, 16-го, сначала была тоже она. А потом ее сменила другая сестра - Надя, вызванная телеграммой ("Нужна твоя помощь, позвони"). Она рассказывала мне потом, что я иногда раскрывала глаза, но всегда при этом плакала.

Когда я уже более осознанно открыла глаза, узнала Надюшу.

- Тебе не больно? - спросила она.

- Рука... - пожаловалась я.

Оказывается, ныло то место ладони, куда была вставлена игла, впускающая в меня глюкозу, жизнь...

Я снова заснула и проснулась лишь на следующее утро. Это было уже 17 октября. Около меня была Вероника.

Медсестра из ложечки накормила меня каким-то супом. Я послушно съела. Моя карта оказалась бита. Теперь мне ничего другого не оставалось, как подчиняться тем, кто меня спасал...

В то же утро Вероника перевезла меня из Кунцевской больницы в Москву, в 1-ю Градскую больницу. Положили меня в психотерапевтическое отделение, где работала Валерия Михайловна Радина, которую Вероника лично знала. Она никому не скажет, чья я жена.

В тот день со мной врач почти не говорила. Лекарств мне тоже не давали - все еще продолжал действовать мединал, состояние было полусонное, туповатое... Снова стали вливать глюкозу...

Даже если бы мне рассказали, вряд ли я в тот день могла бы реагировать на помещенную в "Комсомольской правде" корреспонденцию агентства печати "Новости" под названием "Где ищет писательский талант и славу Нобелевский комитет?" Ответ на этот вопрос дали корреспондентам АПН в секретариате Союза писателей, где "известие о присуждении Солженицыну Нобелевской премии расценивается как недостойная игра, затеянная отнюдь не в интересах развития подлинных ценностей и традиций литературы, а продиктованная спекулятивными политическими соображениями". Не сомневаюсь, что самого лауреата заметка эта мало смутила, хотя в ней было отпущено много хлестких слов, смахивающих на ругань как в адрес Нобелевского комитета, так и в адрес Солженицына.

Со следующего дня начались беседы с врачом, лекарства, посещения... Помню первый .приход ко мне Сусанны Лазаревны, наши общие с ней слезы и мольбу ее:

- Наталья Алексеевна, я вас прошу, раз даже сейчас, после того, что вы сделали, он не смягчился, - согласитесь на развод. Это - единственный путь, чтобы сохранить хоть что-то...

Этот лейтмотив звучал и в словах врача, и в уговорах Верони...

Валерия Михайловна высказывала Вероне свое удивление по поводу того, что у меня она не находит даже депрессии. Она понимала, что я совершенно сознательно пошла на самоубийство.

Я написала записку Сане, объясняющую ему, "почему я это сделала". Передала ее ему через Веронику в запечатанном конверте, но он не согласился ее взять. Он казнил меня за содеянное...

Тогда я не знала, что уже 18 октября приехала по вызову Вероники мама (я просила не тревожить ее!). Позже она записала в дневнике:

"18-го я выехала и ехала как на Голгофу. Меня встретила Вероня. На мой вопрос: "Что с Наташей?" - "Она в больнице - больна воспалением легких".

Я настолько была наивна, что поверила. Вероня меня тут же успокоила, что Наташе лучше - процесс закончился.

Я спросила о Сане, и вдруг мне почувствовалось какое-то напряжение со стороны Верони, какая-то недоговоренность. Я спросила: "У Сани будет ребенок?" - "Да", - послышался ответ. "Тетя Маруся, вы дойдете до скамейки?" Я обессилела, но... дошла. Вероятно, около часа мы просидели на перроне. Я не помню, о чем мы говорили. Только помню, что Вероня сказала, что вызвала меня по секрету от Наташи, что Наташа не хотела, чтобы я приезжала и приходила к ней в больницу. И она действительно сказала Наташе о моем приезде спустя несколько дней... В первый же вечер моего приезда мне сделалось нехорошо. Мне стало невероятно холодно, меня колотила дрожь; на меня навалили несколько одеял, пальто, но я не могла согреться. Так продолжалось около часа.

На другой день, когда Саня выразил желание меня видеть, Вероня сказала ему (так она мне передала): "Еще тетке этого не хватает!" Я сказала Вероне, что я его видеть не в состоянии - так и просила ему передать.

Вероня старательно готовила Наташе передачи. Когда я предлагала не раз ей деньги на это, она мне сказала, что деньги у нее есть - дал Саня. Как-то Вероня сказала, что та Наташа убеждала Саню, чтобы он думал больше о своей жене, что она сильнее - выдержит!..

А вообще Вероня все твердила: "Тетя Маруся, ведь Саня - писатель. Ведь они разные, совсем разные. Ведь Наташа не любит литературы, она лишь последнее время старалась приобщиться к литературе..."

Я ей говорила: "Что, Вероня, писателю море по колено???"

...Бедная моя мамочка! Слишком поздно для нее, в 80 лет, пришло все это. И не находилось нужных аргументов... Хотя бы один: что не тогда, когда жене перевалило за 50, когда отпраздновано 25-летие супружества, предъявлять своей жене счет, что она недостаточно литературно образованна. Ибо заявлять, что я не люблю литературы, было просто смешно! Примерно так же смешно, как уверять, что я не люблю его самого! А ведь придет время будут утверждать и это!..

Шли дни... Несмотря на ощущение тяжести того, что продолжало давить меня, я стала испытывать и какую-то тихую радость вновь обретенной жизни: хотелось смотреть на улицу, на деревья с опадающими листьями, на лужицы на тротуарах... Может быть, и лекарства делали свое дело и настраивали на согласный лад.

Однажды я проснулась с отчетливым внутренним чувством, что я потеряла право хотеть многого. Ведь добровольно уходя, я теряла все и теряла его навсегда. И шла на это. Смею ли я теперь хотеть многого?.. Так пусть будет мало! совсем мало...

В этом жертвенном состоянии был даже какой-то элемент счастья. У меня было сознание, что вот я достигла той душевной высоты, которая меня превосходила. Значит, я поднята Богом на нее! Как удержаться на ней?.. И я стала об этом... молиться.

Родившееся настроение не уходило, а только укреплялось день ото дня. Я стала делать об этом заметки в тетради. И мало-помалу они вылились в "Молитву", которую я окончательно сформулировала и записала 22 октября.

"М о л и т в а

Господи! Мне боязно верить состоянию, все более и более охватывающему меня. Чувствуется и представляется так, будто поступком своим я погасила всю долго томившую меня горечь, очистила наше прошлое, изгнала из него всю боль, всю тяжесть, смыла всю скверну последних лет.

Уйдя и волею Твоей вернувшись, я вернула себе свое прошлое, но отныне оно стало для меня чистым, обновленным. Все это чистое - снова мое, совсем мое!

Боже! Дай удержать мне на весь остаток жизни то чувство, которого мне так недоставало раньше и которое пришло ко мне сейчас, через небытие, вместе с новым рождением радоваться малому! Вот только что дождик прошел, улицы умылись - как хорошо! Ведь я могла этого уже и не увидеть никогда! И вообще все, хоть чуточку радостное, что ждет меня, будет впредь подарком мне! Я же ото всего сама, сама добровольно отказалась! На что же я могу претендовать? Чего могу требовать от жизни? от него? от Бога? Все, что получу, любой пустяк - уже дар мне! Если увижу его с добрым лицом - радость неизбывная! Потянется с ним ниточка дальше - еще большая радость, еще больший дар!