Дюна - Фрэнк Герберт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из темной глубины пещеры послышался негромкий голос Чани:
– Расскажи мне о водах своего родного мира, Пауль Муад'Диб.
И ответ Пауля:
– В другой раз, Чани. Я обещаю тебе.
Какая грусть!
– Это хороший балисет, – заметила Чани.
– Очень хороший, – вздохнул Пауль. – Как ты думаешь, Джамис не будет против, если я им попользуюсь?
«Он говорит о мертвом в настоящем времени», – изумленно, подумала Джессика – и ее встревожило скрытое значение этого.
Вмешался мужской голос:
– Он сам любил порой сыграть, Джамис-то.
– Тогда сыграй нам какую-нибудь из ваших песен, – попросила Чани.
«Сколько женского очарования в этом детском голосе, – подумала Джессика. – Я должна предостеречь Пауля относительно их женщин… и не откладывая».
– Вот песня, сложенная моим другом, – сказал Пауль. – Я думаю, его уже нет в живых… его звали Гурни. Он называл ее своей вечерней песней.
Фримены притихли, слушая звучный мальчишеский тенор Пауля, поднявшийся над звоном струн балисета.
Это ясное время мерцающих углей –Золотое сияние солнца, тонущего в сумерках.Смятенные чувства, отчаянья мрак –Вот спутники воспоминаний…
Джессика почувствовала, как музыка отдается в ее душе – языческая, гудящая звуками, пробуждающая желание в ее теле. Она слушала песню, напряженно замерев.
Ночь – покой, жемчугами усеянный…Ночь – для нас!И радость сверкает, ею навеяна,В глуби твоих глаз.Любовь, цветами увенчана,В наших сердцах…Любовь, цветами увенчана,Переполнила нас.
Отзвучал последний аккорд, и несколько мгновений в воздухе воспоминанием о нем звенела тишина. «Почему он спел песню любви этой девочке? Ребенку?» – спросила она себя, чувствуя вдруг безотчетный страх: она ощутила, как жизнь течет вокруг нее и она потеряла контроль за ее течением. «Но почему, почему он выбрал именно эту песню? – думала она. – Порой интуиция подсказывает верное решение. Так почему он это сделал?»
Пауль молча сидел во мраке. Единственная холодная мысль владела им: «Моя мать – враг мне. Это она влечет меня к джихаду. Она родила и воспитала меня. И она – враг мне».
13
Понятие прогресса служит нам защитным механизмом, укрывающим нас от ужасов грядущего.
Принцесса Ирулан. «Избранные изречения Муад'Диба»В свой семнадцатый день рождения Фейд-Раута Харконнен убил на семейных играх своего сотого гладиатора. По случаю праздника на родовую планету Дома Харконнен, Джеди Прим, пребывали наблюдатели от императорского двора – граф Фенринг и леди Фенринг, его официальная наложница, которые и были приглашены вечером в золотую ложу над треугольной ареной, дабы наблюдать бой вместе с ближайшими родственниками виновника торжества.
В ознаменование дня рождения на-барона и в напоминание всем прочим Харконненам, а также подданным, что именно Фейд-Раута является официально объявленным наследником баронства, на Джеди Прим был объявлен праздник. Старый барон особым указом повелел отдыхать от забот сутки напролет, и с превеликими трудами в Харко, престольном городе Дома Харконнен, изобразили веселую, праздничную атмосферу: на домах развевались флаги, а фасады домов вдоль Дворцового Проспекта сияли свежей краской.
Правда, в стороне от парадного проспекта граф Фенринг и его спутница ненароком увидели кучи мусора, обшарпанные бурые стены домов, отражающиеся в лужах, опасливо суетящихся жителей.
Сам баронский дворец с его голубыми стенами выглядел безукоризненно – до ужаса безукоризненно; но граф и его леди видели, чего это стоило. На каждом шагу маячили стражники, и их оружие поблескивало тем особенным блеском, который говорил опытному глазу, что без дела оно не скучает. Даже во дворце нельзя было пройти из одной зоны в другую, миновав пропускные пункты стражи. Походка и осанка слуг выдавали их военную подготовку… и еще то, как внимательно-внимательно смотрели их глаза.
– Чувствуешь напряженность? – промычал граф своей спутнице на их тайном языке. – Наш барон, похоже, начинает ощущать, какую цену ему пришлось в действительности заплатить, чтобы уничтожить герцога Лето!
– Напомнить тебе легенду о фениксе? – ответила та. (Тет-а-тет они были на «ты».)
Они стояли в приемном зале дворца, ожидая сигнала к началу семейных игр. Зал был невелик, метров сорок на двадцать, но наклонные пилястры по стенам и слегка изогнутый потолок создавали иллюзию гораздо более просторного помещения.
– А-а, вот и сам барон, – заметил граф.
Барон шествовал по залу как бы скользя и переваливаясь – той особенной походкой, какой требовало управление гигантской тушей, поддерживаемой силовой подвеской. Жирные щеки тряслись, силовые поплавки перекатывались под оранжевой мантией. Сияли перстни, унизывавшие толстые пальцы, и драгоценные опафиры, которыми было расшито баронское одеяние.
Пообок барона шел Фейд-Раута. Черные кудри были завиты мелкими колечками – над угрюмыми глазами эти лихие завитки казались неуместно веселыми. На нем была черная куртка в обтяжку, такие же брюки, лишь слегка расклешенные внизу, и мягкие низкие башмаки, охватывающие маленькие ступни.
Леди Фенринг отметила осанку юноши и крепкие мышцы, играющие под тканью, и подумала: «Этот не позволит себе разжиреть…»
Барон остановился перед ними, хозяйским жестом взял Фейд-Рауту за руку и представил:
– Мой племянник, на-барон Фейд-Раута Харконнен. – И, повернув младенчески-розовое жирное лицо к племяннику: – Граф и графиня Фенринг, о которых я говорил.
Фейд-Раута с приличествующей любезностью склонил голову, а затем уставился на леди Фенринг – золотоволосую, гибкую, изящную. Прекрасную фигуру обливало серо-бежевое платье – без украшений, но превосходно сшитое. Затем Фейд-Раута встретил взгляд ее зеленовато-серых глаз. Она просто лучилась тем типично Бене-Гессеритским безмятежным спокойствием, которое всегда несколько раздражало молодого наследника Дома Харконнен.
– У-м-м-м-м-м-ах-м-м-м, – протянул граф, изучающе разглядывая Фейд-Рауту. – Приятный и аккуратный молодой человек, э, не так ли, моя – хм-м-м… моя дорогая?.. – Граф взглянул на барона. – Любезный барон, вы изволили упомянуть, что говорили о нас этому приятному молодому человеку. Любопытно знать, что же именно вы ему сказали?
– Я говорил своему племяннику о том, с каким уважением относится, к вам Император, граф Фенринг, – поклонился барон, подумав: «Обрати на него особое внимание, Фейд! Убийца, который ведет себя точно кролик, – самая опасная разновидность!»
– Ну, разумеется! – покивал граф, улыбаясь своей спутнице.
Фейд-Рауте поведение и слова графа показались почти вызывающими. Еще немного – и он, казалось, сказал бы нечто открыто оскорбительное. Юноша перевел взгляд на графа: коротышка и на вид слабак. Лицом похож на куницу: явный проныра и вообще скользкий тип. Огромные темные глаза; на висках – седина. А повадки!.. Движение рукой или поворот головы говорили одно, и тут же – реплика, означающая прямо противоположное! Совершенно невозможно понять, о чем граф думает на самом деле.
– Ум-м-м-м-ах-х-х-хм-м-м, право же, редко доводится встречать такую, мм-м-м, прямо скажем, аккуратность, – любезно сказал граф, обращаясь к жирному баронскому плечу. – Разрешите, э-э, поздравить вас с таким, хм-м-м, удачным выбором и прекрасной подготовкой вашего, э-э-э, наследника. Вполне, хм-м-м, в духе господина барона, если мне будет позволено так выразиться.
– Вы чересчур любезны, – поклонился барон. Однако Фейд-Раута по глазам дяди понял, что тот не вполне принял любезность графа и хотел бы сказать нечто противоположное.
– Ваша ирония, мм-м-м, заставляет предположить, что вас посетили некие, хм-м-мм, глубокие мысли, – сказал граф.
«Вот опять! – подумал Фейд-Раута. – Прозвучало как оскорбление – а придраться не к чему; а значит, и требовать от него удовлетворения никак нельзя…»
Манера графа говорить была невыносима – Фейд-Рауте все время казалось, что его уши забиты не то кашей, не то радиопомехами: ум-м-ммэх-х-х-хм-м-м-мм! Фейд-Раута заставил себя вновь переключиться на леди Фенринг.
– Мы, э-э, отнимаем слишком много времени у этого молодого человека, – светски улыбнулась она. – Насколько я знаю, сегодня ему предстоит выступить на арене.
«Гуриями императорского гарема клянусь, она просто прелесть!» – подумал Фейд-Раута и пообещал:
– Сегодня я убью противника в вашу честь, миледи. С вашего позволения я объявлю об этом, выйдя на арену.
Она посмотрела на него все так же невозмутимо. Но ее слова прозвучали как удар кнута:
