Все, кого мы убили. Книга 2 - Олег Алифанов

На другой вечер, прихватив инструменты для взлома железной решётки, мы отправились в путь, и в полчаса путеводная нить привела нас к месту, в котором участь пленника не мог я представить без содрогания: в сравнении с ним мой жалкий острог представлялся Гранд-отелем.

Пока Прохор поудобнее прилаживал рычаги, я сообщил художнику, что он нужен мне для помощи в освобождении Голуа. Удивлённый коротким рассказом о непричастности Этьена к делу его ареста, художник обещал содействовать не только в сей авантюре, но также в ограблении Себастьяни. Я не стал скрывать от него, что обманом он не спасётся, разве что у него прибавится добровольных преследователей. На всё про всё имелась у нас ночь до утра, когда хватятся художника. Протяжный скрежет вмурованных в камень решёток известил Артамонова о свободе, если под освобождением можно мнить согбенное передвижение по кривому узкому лазу длиной саженей в сто, пока мы не добрались до широкой стези, где можно было шагать в рост.

– Что вы пьёте? – спросил Артамонов, заведя свой факел сбоку.

– Мне сегодня прислали бочонок амонтильядо; по крайней мере, продавец утверждает, что это амонтильядо, но у меня есть сомнения, – ответил я.

– Я могу их развеять, у меня хороший вкус на вина.

– Значит, я поступил опрометчиво, заплатив за это вино как за амонтильядо, не посоветовавшись сперва с вами. Осторожно, здесь колодец. Спускайтесь на свет. Эй, мы идём! – крикнул я в глубину.

– Тут саженей пять.

– Верёвки отмерено три с половиной. Держите конец. Торопитесь.

В две секунды он соскользнул в каменный мешок. Ненадолго фигура его исчезла из вида, но вскоре вернулась с фонарём над головой. Верёвка, вытянутая мной, качалась настолько высоко, чтобы он не смог допрыгнуть. – Но я не вижу, куда идти.

– Ужели? – притворно удивился я и раскурил трубку, чтобы дать ему время осознать своё положение. – Говорите, Артамонов. Имейте в виду, крики не помогут вам, мы слишком далеко от ваших тюремщиков, а более здесь никто вовек не объявится, ибо ценности разграблены до нас.

Я преувеличивал, сильные крики рано или поздно могли достичь ушей ищущих его. Но разве стали бы его искать столь тщательно, да и разве выиграл бы он от общения с ними? Возможно, он тоже понимал это. Находиться между наковальней и молотом не слишком приятно.

– С чего же начать? – вопросил он, и в его голосе я ощутил достаточную примесь отчаянья, ибо Прохора внизу конечно не было, тот ушёл вперёд разведать выход и попросту спустил в колодец масляную лампу, на мерцание которой и попался художник.

– Я недолго могу ждать, здесь холодно. Там у вас места, кажется, довольно, но выходов нет нигде, разве что вы до смерти не источите руками песчаник на винтовую лестницу. Начать можете с чего угодно вам. Меня, например, долго занимал вопрос: почему вы уехали? Но теперь я хочу знать, зачем вы вернулись?

Понимая, что меня вконец может разозлить ложь, он не стал отпираться, хотя мог бы сказать, что отпрашивался как раз в Египет, где мы и повстречались.

– За вами, Рытин. За настоящим камнем.

– Отчего же вы так жить без него не можете, что снова явились сюда? Рассказывайте без утайки, и знайте, что мне неведомы только ваши мотивы.

Не сиди в таком незавидном положении, он ни за что не поверил бы в моё лживое утверждение, и мог бы посмеяться, сказав, что уж если я следил за ним, то должен догадаться и о мотивах. Выбор однако диктовался мною, так что он начал:

– Из Бейрута через Смирну в Константинополь – там хотел я дожидаться Анны, но известный вам секретарь Титов, стоило лишь мне по неосмотрительности отметиться в Коммерческой канцелярии, учинил мне допрос. Я испугался, поняв, что он среди членов тайного общества – и выложил всё.

«Оттого Титов и ведал про лист, возимый в Дамаск!» – вспомнилось тут же, так что вовсе не проговорился я тогда, мнимо отравленный. Получило объяснение и письмо княгине Наталье Александровне с требованием разыскать рукопись Акриша. Титов, узнав о намерении Прозоровских явиться в Бейрут, взял одно из заранее заготовленных писем за печатью и подписью Голицына, начертал на пакете имя княгини и… Он далеко пойдёт, этот юный посольский чиновник.

– Он же настоятельно отсоветовал мне задерживаться в Константинополе. Не скрою, я имел порыв показать ему копию скрижали, ведь он определённо что-то знал, но после решил не менять первоначального своего решения и отплыл в Одессу. После я узнал, что вы провели меня – Анна не собиралась в Царьград, но тем лучше, ибо отсутствие добрых чувств моих к вам только помогало свершать намеченное: отобрать у вас Анну, а у князя имение. Она ничего не теряла, кроме отца, которого мне надобно было поскорее свести в могилу почётным образом. Я не испытываю к нему с некоторых пор никаких сердечных чувств, и не знаю, какая из двух большей причиной отвержения моего бывшего благодетеля: предательство завещания моего отца или уверение не выдать дочь за художника. Кто-то использует мышьяк, я же для сходной цели вёз ему за пазухой камень. Согласитесь, Рытин, я имел непростую задачу – убедить его в безопасности медленного убийцы и заставить работать со скрижалью, ведь он провидел за ней что-то дурное.

– Лжёте, Артамонов! Вы знали, что ваша поделка не может причинить вреда, ведь сами сделали её и остались живы.

– Мой камень, то есть ваш – да, он безвреден, но у кого-то в России был ваш оригинал. Я полагал испробовать сначала копию, чтобы успокоить его сомнения, а тем временем расследовать, где тот, с которого вы сделали верный рисунок. Первым делом я посетил некоего Бларамберга – директора музея древностей. Он был плох, но с радостью принял мои подношения – несколько византийских безделушек, коими полон Царьград. Скрижаль заинтересовала его чрезвычайно, и он выпросил её на неделю. Мне жаль старика, но ему так и эдак оставалось недолго – тяжёлый недуг правил его к могиле, я с трудом удерживал свои руки, чтобы не закрываться от его кашля. И пробыл в Одессе два месяца, вместо недели, наблюдая за его поисками и – концом. К Прозоровскому прибыл я под Рождество. – Артамонов сам закашлялся.

– Промочите горло, и кончайте поскорее.

Он подобрал брошенную флягу и сделал несколько жадных глотков.

– Это не амонтильядо, – заключил он.

– Все меня обманывают! – всплеснул я руками.

– Слушайте дальше. Князь много работал с моим камнем – безо всякого вреда для себя. Раз я отправился к Ведуну, зная, что настоящую скрижаль показывали ему. Он лишь взглянул на неё, и расхохотался злым и беспощадным смехом. Крепкий старик, он попытался отобрать у меня реликвию, но я вырвал её и бежал. Вернув князю камень на стол, где он лежал обычно все эти недели, я увидел письмо Анне, которое не мог не прочесть. Радость моя не знала границ: в нём Прозоровский прямо обличал вас в интригах, краже камня и производстве фальшивок с неведомой целью. Он требовал скорейшего возвращения домой.