Вдали от обезумевшей толпы - Томас Гарди

— Что такое? — изумленно спросила Батшеба. — Толки про нас с вами? Какие же?

— Не могу вам сказать.

— Мне думается, вам следовало бы сказать. Вы уже не раз читали мне мораль, почему же теперь боитесь выступить в такой роли?

— На этот раз вы не сделали никакой оплошности. Сказать по правде, люди толкуют, будто я тут все разнюхиваю, рассчитываю заполучить ферму бедняги Болдвуда и задумал в один прекрасный день прибрать вас к рукам.

— Прибрать меня к рукам? Что это значит?

— Да, попросту говоря, жениться на вас. Вы сами просили меня вам сказать, так не браните же меня!

Оук ожидал, что, услыхав это, Батшеба придет в ужас, как если б над ухом у нее выпалила пушка, однако вид у нее был ничуть не испуганный.

— Жениться на мне? Я и не подозревала, что речь идет об этом, — спокойно сказала она. — Это слишком нелепо… слишком рано… об этом думать!

— Ну, понятно, это слишком нелепо. Да я и не помышляю ни о чем подобном, думается, вы сами знаете. Разумеется, у меня и в уме не было жениться на вас. Вы же сами сказали, что это слишком нелепо.

— С-с-слишком рано — вот что я сказала.

— Прошу прощения, но я должен вас поправить: вы изволили сказать: слишком нелепо.

— Я тоже прошу прощения, — возразила она со слезами на глазах. — Я сказала: слишком рано… Это, конечно, не важно… ничуть не важно… Но я хотела сказать одно: слишком рано… Только и всего, мистер Оук, и вы должны мне поверить!

Габриэль долго всматривался в ее лицо, но при слабом свете камина ему почти ничего не удалось разглядеть.

— Батшеба, — сказал он с нежностью и недоумением и шагнул ближе. — Если бы мне знать только одно: позволите ли вы мне любить вас, добиваться вас и в конце концов на вас жениться… Если бы мне это знать!

— Но вы никогда этого не узнаете! — прошептала она.

— Почему?

— Да потому, что никогда не спрашиваете.

— Ах! Ах! — радостно засмеялся Габриэль. — Родная моя!..

— Зачем вы послали мне сегодня утром это скверное письмо? — перебила она его. — Это доказывает, что вы ничуточки не любите меня и готовы были меня покинуть, как все остальные. Это было прямо бесчеловечно с вашей стороны! Ведь я была вашей первой и единственной любимой, а вы — моим первым поклонником. Уж я вам этого не забуду!

— Ах, Батшеба, ну можно ли так обижать человека! — сказал он, и радостная улыбка не покидала его лица. — Вы же знаете, как оно было: я, холостяк, вел дела такой привлекательной молодой женщины, и мне ох как солоно приходилось! Ведь люди знали, какие у меня к вам чувства, а тут еще принялись распускать про нас сплетни, — вот мне и подумалось, что это может бросить на вас тень… Никому невдомек, сколько я из-за этого перетерпел да перемучился!

— И это все?

— Все.

— Ах, как я рада, что пришла к вам! — с чувством благодарности воскликнула она, вставая. — Я стала куда больше думать о вас с тех пор, как вообразила, что вы больше не хотите меня видеть. Но мне пора уходить, а то меня хватятся… А знаете, Габриэль, — с легким смехом добавила она, когда они направились к дверям, — ведь можно подумать, что я приходила к вам свататься, — какой ужас!

— Что ж, так оно и должно быть, — отвечал Оук. — Я проплясал под вашу дудку немало миль и немало лет, чудесная моя Батшеба, и грешно было бы вам не заглянуть ко мне разочек.

Он проводил ее до самого дома, по дороге рассказывая ей, на каких условиях берет в аренду Нижнюю ферму. Они очень мало говорили о своих чувствах. Такие испытанные друзья, очевидно, не нуждались в пышных фразах и пылких излияниях. Столь глубокая, прочная привязанность возникает (правда, в редких случаях), когда двое людей, встретившихся в жизни, сперва поворачиваются друг к другу самыми трудными сторонами характера и лишь со временем обнаруживают лучшие свои черты; поэтому романтика постепенно прорастает сквозь толщу суровой прозаической действительности. Такое прекрасное чувство — camaraderie[6] обычно зарождается на почве общих интересов и стремлений и, к сожалению, редко примешивается к любви представителей разных полов, потому что мужчина и женщина объединяются не для совместного труда, а для удовольствий. Но если счастливое стечение обстоятельств позволяет развиться подобному чувству, то лишь такая сложная любовь бывает сильна как смерть, — любовь, которую не загасить никаким водам, не затопить никаким потокам, любовь, в сравнении с которой страсть, обычно присваивающая себе это имя, — лишь быстро рассеивающийся дым.

Глава LVII

Туманный вечер и такое же утро. Заключение

— Пусть наша свадьба будет самой скромной, незаметной и простой.

Это сказала Батшеба Оуку однажды вечером, через некоторое время после события, описанного в предыдущей главе, — и он просидел добрый час, размышляя о том, как ему выполнить в точности ее пожелание.

— Разрешение… Да, надобно получить разрешение на брак без оглашения, — сказал он себе наконец. — Значит, первым делом разрешение.

Через несколько дней в Кэстербридже темным вечером Оук выходил неслышным шагом из дома судьи. На обратном пути он услыхал чьи-то тяжелые шаги и, обогнав шедшего впереди человека, обнаружил, что это Когген. Они шагали вместе до самого селения, пока не поравнялись с узеньким переулочком, проходившим позади церкви, где стоял коттедж Лейбена Толла; тот недавно сделался приходским причетником и по воскресеньям все еще испытывал смертельный страх, произнося суровые слова псалмов, которые никто не смел повторять за ним.

— Ну, до свидания, Когген, — сказал Оук. — Мне сюда.

— Да ну! — удивленно воскликнул Когген. — Что же такое нынче стряслось, осмелюсь вас спросить, мистер Оук?

Оуку подумалось, что с его стороны будет некрасиво, если он не расскажет Коггену все как есть, ведь Джан был верен ему и надежен как сталь все годы, когда он страдал по Батшебе, и он сказал:

— Умеете вы хранить тайну, Когген?

— Неужто вы не знаете? Небось я не раз вам это доказывал.

— Знаю, знаю. Так вот, мы с хозяйкой собираемся обвенчаться завтра утром.

— Силы небесные! А ведь, по правде сказать, мне иной раз кое-что приходило на ум, да, приходило. Но держать все в тайности! Ну, да дело не мое. Желаю вам с ней всяческого счастья!

— Спасибо, Когген. Уверяю вас, такая молчанка мне вовсе не по душе, да и ей тоже, но справлять веселую свадьбу не больно-то пристало, вы сами знаете почему. Батшебе уж очень не хочется, чтобы в церковь набился весь приход глазеть на нее, — она боится этого и очень тревожится, — вот я и стараюсь все так устроить, чтобы ей угодить.

— Понимаю, и мне думается, это правильно. А вы сейчас к причетнику?

— Да. Может, и вы пойдете со мной?

— Боюсь только, как бы наши труды не пропали даром, — заметил Когген, шагая рядом с ним. — Старуха Лейбена Толла за полчаса раструбит об этом по всему приходу.

— Ей-богу, раструбит! А ведь мне и невдомек! — Оук остановился. — А все же мне надобно с вечера его предупредить — ведь работает он далеко и уходит из дому спозаранку.

— Слушайте, как надо взяться за дело, — сказал Когген. — Я постучусь и вызову Лейбена на улицу: надобно, мол, с ним потолковать, а вы стойте в сторонке. Он выйдет, вы ему все и выложите. Ей нипочем не догадаться, зачем он мне понадобился, а для отвода глаз я заброшу словечко-другое про хозяйственные дела.

План был одобрен, Когген смело шагнул вперед и постучал в дверь миссис Толл. Она открыла сама.

— Мне надобно кое о чем потолковать с Лейбеном.

— Его нет дома и не будет до одиннадцати. Как только он кончил работу, пришлось ему отлучиться в Иелбери. Можете говорить со мной — я за него.

— Пожалуй, что нет. Постойте минутку. — И Когген завернул за угол дома посоветоваться с Оуком.

— Кто это с вами? — осведомилась миссис Толл.

— Да так, один приятель, — отвечал Когген.

— Скажите, что хозяйка наказала ему ждать ее у церковных дверей завтра в десять утра, — шепотом произнес Оук. — Чтобы он обязательно пришел да оделся по-праздничному.

— Праздничное платье выдаст нас с головой, — заметил Когген.

— Ничего не поделаешь, — сказал Оук. — Втолкуйте же ей это.

Когген добросовестно исполнил поручение.

— Что бы там ни было, дождь либо ведро, снег либо ветер, он все одно должен прийти, — добавил от себя Джан. — Дело страсть какое важное. Видите ли, ему придется засвидетельствовать ее подпись на бумаге — тут она с одним фермером заключает договор на долгие годы. Я выложил вам все как есть, матушка Толл, оно бы и не следовало, да уж больно я люблю вас, хотя и безнадежно.

Сказав это, Когген повернулся и быстро ушел — ей так и не удалось забросать его вопросами. Приятели заглянули к священнику, но никто не обратил на это внимания. Затем Габриэль возвратился домой и занялся приготовлениями к завтрашнему дню.