Размышления о жизни и счастье - Юрий Зверев

Так мы обошлись с национальными гениями, так обошлись с традициями в искусстве и литературе. К нашим гениям мы относимся по-русски, как к иконе: «годится молиться, годится и горшки накрывать».

Наши гулливеры оказались в стране лилипутов.

24 ноября 1985 г. — 14 марта 1996 г.

Любознательность

С грустью приходится признать, что любознательных людей не так уж много. Хорошо, если в человеке живет интерес к маркам, к шахматам, к работе… Он всегда может спрятаться от серых будней в мир своего увлечения.

Но где те люди, которым интересен сам процесс жизни? Животные оставляют после себя лишь потомство. Человеку же дана живая душа. Она требует, должна требовать для себя пищи: новых сведений, красоты, умственной работы, творческого созидания. Почему же пенсионеры убивают время у телевизора или за костяшками домино? Разве им нечего рассказать о своей жизни? Или они просто не умеют, не решаются? А может быть, никогда и не задумывались о ней? Работали, цапались с женами, растили детей и вот — доживают.

Уныло доживание без осмысливания пройденного пути, но люди не любят этим заниматься. Не только старые, но и молодые боятся и ненавидят тех, кто побуждает их к этому занятию. К середине жизни большинство людей успевают «понять все», то есть свить себе психологическое гнездо, в котором им уютно и тепло. В этом гнезде они не допускают уколов совести, в нем нет места памяти о плохом: «Что прошло, того не было. И не лезьте ко мне с вашим анализом». Не так ли рассуждает большинство?

Этими мыслями я поделился с другом и верным моим Учителем жизни, старым работягой, Степаном.

— Почему тебя в шестьдесят девять лет колотит интерес к жизни? Разве тебе не наскучило наблюдать людей? Видеть повторение все тех же ошибок, которые совершаются из поколения в поколение.

— Все дело, Юра, в декорациях. Декорации каждый раз новые. Те, кто их пишет — политики, полководцы — создают историю, а история весьма любопытная наука, хотя творят ее обычно отъявленные негодяи.

— Как же ты до этого додумался? Может быть, у тебя дар Божий?

— Дождешься от него! Любопытство зародила во мне бабушка Поля. Мальчишкой я любил пропадать в лесу: грибы, ягоды, охота… Из рогатки птиц налету бил, червяка на крючок с младенчества насаживал. Лес мне домом родным был. Но вот когда приходили мы в бор с бабушкой Полей, получалось, что я в лесу ничего не знаю. Ни названий деревьев, ни трав, ни даже тех птиц, что жарю на костре. Брала бабушка в руки какую-нибудь травинку и рассказывала о ней столько, что в школе за долгие годы я бы не узнал. И какой зверь ею лечится, и какая от нее человеку польза, и когда ее собирать можно. Обо всем она знала, а мне интересно это было, вопросы задавал. Оживал для меня лес, еще больше родным становился.

Только не успел я оглянуться — война. Кровь, плен…

А после войны другая жизнь началась. И оказалось, что в ней, в жизни этой, я, как в лесу, ничего не знаю, червяка на крючок насадить не могу. А без охоты и тут не обойдешься, есть-то надо. Грузчиком работать стал, приворовывать помаленьку. На краже «рыжиков» — лома медного — попался. И устроили мне на заводе открытый суд. Стою и слушаю о себе разные речи. Парторг свое гневное слово вещает, главный инженер, первый на заводе ворюга, ему вторит. Ребята слушают, похохатывают; знают, какова этим речам цена. Вижу я — врет парторг. Не душой за народное добро болеет, по должности меня клеймит. Не хуже других знает, кто на заводе по-крупному ворует, да только их не укусишь. Для отчета в райкоме открытый спектакль устроил, козла отпущения нашел — работягу в рваных галошах.

Слушаю я начальство и понимаю, что не идея, а что-то другое управляет их жизнью: страх, что ли, или порука круговая. А я-то уж ничего не боюсь, в плену да на фронте всего нагляделся. И стало мне любопытно: чем же они, вожди наши партийные, всерьёз живут? Что ими движет? Почему взяли на себя право голодными людьми управлять? Может, они не такие, как мы, может, из железа? Или партбилет дает им право эти спектакли устраивать? Захотелось мне тогда понять, откуда наевшие в тылу толстые ряшки строители коммунизма взялись?

Не было уже рядом бабушки, которая помогла бы в этом лесу разобраться. Пришлось справляться самому. С тех пор любопытством и заболел. Про человека узнать хочется, про его нутро. Оно ведь, как космос, неизведанное. Приступали к нему и классики, и наши «инженеры человеческих душ», да немногого добились. Человек — загадка, и не скоро ее люди разгадают. Вот и изучаем декорации, историю то есть. Она помогает в душу современнику заглянуть, а глубины там неисчерпаемые. Теперь вот ты, Юра, этой болезнью заболел. Как и я, немногое сумеешь понять, не многим помочь, да ведь отступать некуда. Или вперед, или назад, во мрак.

Выслушал я речь Учителя, подумал и спросил:

— Степан, а ты сапоги себе новые купил?

— Все как-то денег не хватало: то на заём подписывался, то на толстые журналы. На тетрадки тоже немало ухлопал, кое-что и записать хотелось. Вот ты теперь в моих бумагах и разбирайся. А галоши я все же на ботинки сменил. Помнишь, когда мы познакомились, ты мне свои старые пожертвовал? Впору пришлись, до сих пор ношу. Не жалуюсь.

28 января 1994 г.

Истоки познания

Из чего зарождается процесс познания? Из полового влечения. Не верите? Скажите, оно, это влечение, дело личное или общественное? На первый взгляд, личное и частное.

Но удовлетворить его человеку не просто. Оно превращается в задачу, вырастает в проблему, обрастает вопросами морали и нравственности и, в конце концов, поднимается до идейных высот.

Иначе говоря, примитивная эмоция, движимая инстинктом, превращается в идею. Но тут начинается обратный процесс. Идея, в свою очередь, порождает эмоцию. Эмоция увлекает воображение и способствует познанию.

Жизнь вычерчивает нам познавательную сферу, объем которой трудно представить. Из этой сферы и обыденное, и научное мышление вытягивает массу различных направлений.

Начинается творческий процесс, который ведет человека по пути прогресса.

Личное незаметно превратилось в общественно значимое.

Задача покорения противоположного пола есть пусковой механизм всеобщего познания. Если человек справляется с этой задачей, независимо оттого, кто он — женщина или мужчина — ему, в принципе, доступно все.

2 декабря 1995 г.

Туманности

С них все и начинается — с вечного пребывания человека в себе, как в неизвестной галактике бесконечно малых величин, которые не поддаются измерению. Эта галактика состоит из мыслей, чувств, тревог, желаний, столь же необходимых, как и мимолетных. В таком положении человек пребывает всю жизнь, независимо от возраста и опыта.

Где искать меру своему внутреннему миру? Все, что существует на земле, слишком приблизительно. Сравнить внутренний мир не с чем — получается разница, вылезают остатки. Куда их деть?

Они не имеют меры, не имеют названия, но являют собой основную ценность человека.

Что делать с нашей неповторимостью, если обществом принята единая мера, стирающая людское своеобразие?

«Делай, как все» — основной закон существования. Он же — основа морали. Одни подчиняются ему добровольно, другие — обманом, третьи — силой. Поистине, на земле нашей выживает только посредственность. И если человек сохранил в себе капельку своеобразия, я у его ног. Если в кои-то веки появляется поэтический гений, мы узнаем в нем частичку себя и приносим цветы на его могильную плиту, как на место погибели собственного сердца.

Не зря история время от времени потрясает устои общепринятых норм. Тогда обнаруживается великий обман, великое надувательство по отношению к личности. Но человек уже не в силах что-либо поправить. И рвется на груди рубаха, по лицу его текут слезы сожаления и ярость, уже бесполезная, обрушивается на головы окружающих.

Это в последний раз перед тем, как навсегда исчезнуть, вспыхивают невостребованные звездочки наших творческих галактик.

Осенний мотив

Осень. Утро. Деревья в золотом уборе. Свежий, прохладный воздух и голубое небо. В парке тишина.

С неба доносятся гортанные, ни на что не похожие звуки: «Курл, гырл, гырл…» Девушка поднимает голову, долго смотрит на плывущий гусиный клин и тихо говорит:

— Хорошо-то как… Господи…

Странные, потусторонние звуки и ее голос не нарушают тишину, даже наоборот, добавляют гармонии в этот прозрачный осенний мир.

Стая гусей еще не успела превратиться в светлые точки у горизонта, как раздается новое гоготанье. И вот уже два клина, а за ним еще цепочка птиц скользит по голубому шелку неба. Гуси перестраиваются на лету, меняют места в строю, образуют малые клинья и снова сходятся в один большой.