Газета Завтра 294 (29 1999) - Газета Завтра Газета

Санкт-Петербург

Осуществляем печать конвертов 3 любого типа.

Александр Лысков ИХ МОВА — СУРОВА

— Пахлава!

— Окунь морской копченый!

— Кукуруза вареная!

— Чебуреки!

— Холодное пиво!

— Змеи воздушные!

— Персики! Абрикосы!..

Крымский пляж в разгар сезона. У пирса качается на волнах большой катер, один из четырех челноков, курсирующих до Севастополя. Чем ближе минута отправления, тем сильнее разгорается на катере война между дежурным матросом и резвящимися парнями. Они со стороны моря влезли на судно, чтобы уйти на нем подальше от берега, а потом спрыгнуть и плыть!

— Эй, щеглы! Сейчас трусы надвое разорву и голыми по пляжу пущу!

Этот пожилой матрос в черной пилотке подводника, в резиновых шлепанцах пробирается по борту, помахивает обрезком толстого каната с узлом на конце, как пращой.

— Эй, ты, с серьгой в ухе, — отвлекая внимание на себя, обращается он к одному из ныряльщиков на каркасе тента, — ты чего, боец, что ли?

А сам неожиданно бросается в другую сторону и успевает ударить по ноге летящему сверху ныряльщику. Опять раскручивает канат, теперь уже осторожнее, чтобы не задеть пассажиров на скамьях. Пробирается к другому борту. Парни успевают нырнуть раньше, чем до них долетает увесистый узел. При этом они складываются в полете в комок, охватив колени руками, чтобы побольше было брызг. Один из фонтанов в отместку обливает клетчатую рубаху матроса, его лиловое от жары лицо. Матрос утирается изнанкой пилотки. Он доволен, что порядок на судне восстановлен.

В это время взвывает сирена и затихает постепенно. Катер сбоку стреляет серым, будто печным выхлопом. Вспучивается вода за кормой, начинает заворачиваться бурунами. Судно направляется в короткое плавание.

Матрос берется за кисточку, начинает подновлять краской буквы в надписи: “Спасательные жилеты”.

Ближе всех к нему на скамье сидит семейство дачников — молодой мужчина в шортах и майке, его жена в белой широкополой шляпе и их маленький мальчик с розовыми, обожженными солнцем щеками.

— Дядя рисует! — радостно объявляет мальчик.

— А у тебя, оголец, есть краски, кисточки? Любишь рисовать?

— Я на компьютере люблю.

— Ну, ты — современный!

Глава семейства тоже вступает в разговор:

— Сурово вы с молодыми, отец!

— О! Сразу чувствуется московский говор! Бальзам на душу! — подхватывает матрос. — Отдыхать к нам, значит. Погода хорошая стоит. Купайтесь. Загорайте. А за этих оторванцев не заступайтесь. По ним давно тюрьма плачет. От них я столько натерпелся, что видеть их не могу. В прошлом году они у меня бумажник сперли. Здесь, на рундуке, китель лежал, я только шаг сделал в сторону, чтобы трап подать, а бумажника след простыл. Ни денег, ни портмоне этого не жалко. Но они же меня имени родного лишили. Отец с матерью мне имя дали, а они — отняли.

— Как это можно — имя отнять?

— Не только имя, но и отчество! Вот какая незалежность!

— Ну так уж и отчество...

— Украли бумажник — со всяким случается. Ключи там, денег немного. Но главное — паспорт. Первое время думал — подкинут паспорт, какой-нибудь добрый человек в милицию сдаст. Месяц прошел, другой — нет. Что же, иду в паспортный стол. И там жинки меня приятно удивляют. Вот, говорят, вам анкета, заполняйте державною мовой. Эх, ваша мать! Но куда теперь деться русскому человеку? Записал свое “фио” вот так...

И на обратной стороне картонного трафарета матрос краской вывел начертание своего имени по мове: “Владимiр Александровiч”.

— Написал, значит, и сдал анкету в окошко. А оттуда мне поправка. Неправильно! Надо писать Володымыр Олэксандрович! Володымыр! Ваша мать! Три дня я там с ними сражался за неприкосновенность. Потом по инстанциям пошел — бесполезняк! Самостийность! Незалежность! Даже если бы я был Мишелем, то меня бы Михайлой записали. Хотя умные люди мне разъяснили, что во всем мире по звучанию имена переводятся на другой язык. Только на Украине — по схожести. Это значит, если бы вы были Джон, то вас бы Иваном записали. А если Дуайт, то перевели бы как Одинокий. И стали бы вы тут Одиноким.

Всю зиму я судился, сколько нервов потратил. И в парламент кассировал. И в Гаагу обращался. Бесполезняк! Вот уже второй год, как Володымыр, и точка! Такие упрямые эти хохлы. Вот если бы я в Севастополе был прописан, а не здесь, в Учкуевке, тогда бы фиг им меня переименовать!

— Но Севастополь вроде бы тоже украинский город.

— Ну что вы такое говорите, прямо не знаю! Там же над базой флота русский флаг. И на каждом корабле — русский флаг. Там бы они не посмели надо мной издеваться. Вон, глядите, красавцы-то наши выходят. Давай, родненькие, полный вперед!

Матрос кистью указал в даль, где из севастопольской бухты выдвигались в море низкие дымчатые военные корабли.

— Ну-ка, ребятки, доворот по уходу двенадцать! Линейно-ноль-ноль-семь. Бегло! Пли!

И будто в самом деле по команде этого матроса звуковая волна обрушилась на паромный катер, грохнуло со стороны кораблей, пахнуло холодком войны. Опять, как во время гонений на ныряльщиков, испугался мальчик, охватил мать за шею, заскулил.

Хотел было матрос сказать ребенку нечто успокоительное, да кто-то из пассажиров на носу стал фотографировать эскадру. Матрос сорвал с головы пилотку и подсунулся под объектив, умоляя снять его на фоне родной военной мощи. Потом он опять с кем-то завязал разговор, и по долетавшим словам ясно было, что он повторяет свою историю с потерей имени.

Военные корабли, между тем, сделали еще один залп и встали на рейде. А катер, не сбавляя хода, смещался к берегу. Уже открывались взору приземистые форты с узкими бойницами, а вдали на зеленых холмах поднимался белый южный город...

Севастополь

в интернет-магазине бытовой техники продаются жк мониторы, увлажнители воздуха 4

Владимир Баткин ВНЕ ИГРЫ

Музыкантов Антоновых, двух братьев Валентина и Александра (дуэт балалаечников “Розы мира”), выпестованных матерью Майей Александровной, лауреатов больших залов и любимцев публики московских и петербургских переходов, ельцинская разруха сделала врагами, погубила талант.

В самом начале реформ они приехали в Москву из Астрахани — учиться и покорять столицу. Еще по советским законам их официально “вызвали”, но уже по демократическим правилам “выжили”.

Одновременно присваивали искусным мастерам балалайки высокие звания на фестивалях, международных благотворительных программах и отказывали в городской регистрации. Именно поэтому Антоновы не получили медали за блестящее выступление на празднике 850-летия Москвы. Семья жила в гостинице, на оплату комнаты зарабатывала кусок хлеба игрой на улицах, москвичи кидали им монеты, а милиция гоняла, как бомжей.

Неимоверные труды матери, упорство сыновей все-таки позволили им получить образование. Они закончили Московское областное училище культуры. Валентин стал бакалавром. Парень был настолько талантлив, что Министерство культуры предписало принять его в Академию музыки имени Гнесиных. Он уже готовился к прослушиванию, когда ректор самовольно отстранил его от экзаменов под тем предлогом, что академия бедствует — и за обучение надо заплатить полторы тысячи долларов...

Тогда младший Антонов “сел на панель” и заработал своими уличными сольными концертами необходимую для брата сумму. В результате чего сорвал руку. Это трагедия для музыканта, тем более молодого. Он бы хоть частично утешился, если брат бы поступил. Но теперь и деньги не помогли старшему Валентину. Отказ в академии мотивировали по-иному, и снова парень на улице.

Мать бегает к Жириновскому, к генералу Безбородову, в мэрию, в культурный центр “Благовест”, в редакции газет и телевидения — помощи нет.

И тут является некий благодетель Герцель из неудавшихся медиков, который начинает играть роль мецената Валентина. Он селит музыканта в свою квартиру, развлекает своих близких родственников и друзей его классной игрой . Обещает устроить — это ж надо! — гастроли за границей.

Мы-то знаем, какова судьба подобных гастролеров на Западе. Даже джазисты, виртуозные саксофонисты не могут содержать себя там, меняют “дудку” на поднос, становятся официантами только для того, чтобы заработать себе на обратную дорогу домой. Кому нужен там русский балалаечник? Но Валентин молод, он полностью доверяет благодетелю.