Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов

Звери задумали разбить год на двенадцать месяцев, месяцы на сутки, сутки на двенадцать часов, а годы обозначить двенадцатью названиями двенадцати представителей животного мира.

Кому же выпадет честь начать летосчисление?

Конечно, тому, кто первым увидит восходящее солнце.

Верблюд заявил, что он-то увидит первым, и вытянул длинную шею по направлению к востоку.

А маленькая мышка все глядела не туда, откуда должно было появиться солнце, и все посмеивалась.

«Вот солнце!» — пискнула мышка и указала на лучи, играющие на вершинах гор.

На каких бескрайних азиатских просторах происходило это собрание животных — не столь уж важно…

Наблюдая, как меняется лик гор — двигаются тени от скал, поглощаются ущельями и впадинами, — можно ощутить, что пространство и время едины. И, наверное, с давних пор люди у подножия гор понимали это…

Не оттого, что ориентиром в пространстве и границами в их передвижении были горы; не оттого, что люди умирали, поколения сменялись поколениями, а горы оставались незыблемыми… нет; а просто явно ощутимо, что одна и та же красота разом существует в пространстве и времени.

Человек восторгается и крошечным цветком у дороги.

Но красота гор, кажущихся взметнувшимися ввысь краями земли, — это нечто другое…

О красоте гор говорить очень трудно, она должна возникнуть в самом человеке; если красоту не чувствует человек — она ничто, она рождается вместе с человеком, изменяется, волнует его, она же умирает.

Есть красота особенная — умиротворяющая, призывающая ко всеобщей гармонии.

Если зимой в ясную погоду на восходе и закате вершины гор горят, как костры: их огненная цепочка вспыхивает, будто пролитая кровь, где-то на стыке земли и неба, на встрече двух стихий — то летом, в тихие безоблачные вечера, горы совсем по-другому уходят во мглу ночную.

Жгучим полднем солнце неистово палит с высоты — горы окутываются серой дымкой, истаивают в изнеможении.

А когда солнце клонится к западу, скользя лучами по складкам, расщелинам и хребтам, горы приближаются, кажется, можно различить даже хвойные лапы, ряды камней на утесах, обточенных ветрами; а на самом верху гольцы, освобожденные от снегов, уже не бронзовеют, не золотятся, а возникают в темно-синих, густо-зеленых, коричневатых, жемчужно-серых тонах — пятнами, полосками, переходящими одна в другую на редкость гармонично — тогда горы дышат покоем, и трудно представить, что это суровые, безлюдные, безжизненные на высотах каменные толщи хранят ледники в самую жаркую пору, что в их теснинах ревут водопады, пенятся, устремляются вниз реки наперегонки с ледяными ветрами.

Чувство покоя сообщают наступающая прохлада в долине, легкий ветерок, пробегающий по разгоряченному телу… Отдыхают глаза, когда смягчается зеленый цвет; трава на лугах, лес вдали и южные округлые хребты теряют слепящий полуденный отблеск. Зеленый цвет стирает резкие границы удлиняющихся теней, прохлада которых словно обволакивает, словно окунает в заветную воду… Тени от каждого дерева, кустика, от стогов, домов и изгородей оживают в предчувствии смены дня и ночи, как и всякой смены, несущей тайну и надежду.

На северо-западе за гряду гор уходит солнце; сначала осторожно опускается на острые их зазубрины, словно золотой мячик на лосиные рога; потом медленно скрывается за вершиной, над которой вспыхивает лучезарный ореол; лучи ломаются, рассеиваются, мир густой синевы окутывает горы, и в этом мире на фоне розовеющего небосклона растворяются ущелья и хребты. Последний луч на миг задерживается, зацепившись за вершину горы, потом отрывается, уходит в просторы космоса, как последний посланец с золотых гольцов.

Начинается игра красок на небе: огненно-жидкие постепенно переходят в оранжевые и желтые, теплые, парящие, пронизывающие каждый лист, каждую травинку в долине; особенно нежным кажется желто-розовое оперенье полевого соловья, начинающего пенье в эти часы. Помню, в сумерки становилось моложе задумчивое лицо матери, когда она, прижавшись к боку нашей Белоголовки, тянула ее тугие, полные молока соски и сильные струйки, вспениваясь, наполняли подойник… Светились серебром обручи-кольца на подойнике… Поблескивало золотое колечко на пальце… Бросали зубчатую тень жердины изгороди… Дым от кизячного тлеющего костра то поднимался, то припадал к земле под вечерним ветерком.

На мгновенье рождаются изумрудные, голубоватые, синеватые оттенки-струйки на горячем западном небосклоне и тут же тают, как дымок от моего костра, ушедший в болотистые низины, где ручей тихо струится к реке-матушке в неведомые дали, к самому Внешнему морю. Эти оттенки-струйки возникают на границе солнечно-теплых, все уменьшающихся красок и голубеющей на востоке фиолетовой небесной сферы.

Горы темнеют, уже сплошным массивом развернувшись по северному полукружию, вздымаются вверх, пики вершин стремятся достичь звезды, чей свет прорезал непостижимую толщу пространства и проявился едва уловимой, дрожащей точкой.

В такие вечера вспоминается легенда об источнике вечности — источнике священной воды, дарящей вечную жизнь.

Эту легенду я услышал совсем маленьким от деда. И она мне кажется самой прекрасной и загадочной…

На высокой вершине Алтан Мундарги — Золотого Гольца есть источник вечности…

Только однажды достиг этой вершины ворон. С каплей воды в клюве ворон взмыл вверх. Куда он полетел, зачем, кому предназначалась эта капля — неизвестно. Ворон уронил ее на вершину сосны… а кто говорит — ели… вот почему у них вечнозеленый цвет… Говорят еще, и ворон прикоснулся к вечности: самая длинная у него жизнь на земле.

Один мудрец решил добраться до этой вершины. Взял он проводником лучшего охотника у подножия Золотых гор…

И на последнем перевале мудрец сказал охотнику. «Подожди меня здесь, только вслед не смотри». Охотник сел спиной к вершине, но не вытерпел и оглянулся украдкой: мудрец не шел, а летел вверх подобно ворону… А когда вернулся, то сказал: «Не время еще открыть людям источник». — «Почему же?» — удивился охотник. «Разве мало того, что он есть?» — задумчиво отозвался мудрец. «Но разве вы не хотели достать для людей воду вечности?» — никак не мог успокоиться охотник. «Вечный источник охраняется драконом, тройным кольцом окружил он его…» Мудрец подарил охотнику свой посох из черного дерева, сделанный по пути к