Политика воина. Почему истинный лидер должен обладать харизмой варвара - Каплан Роберт Дэвид

«Война с Ганнибалом» дает представление об античном понимании патриотизма: гордость за страну, ее знамена и символы, ее легендарное прошлое. Читая Ливия, постигаешь, почему вывешивание флага в День памяти павших или Четвертого июля – похвальный поступок и почему национальная гордость – необходимое условие международной политики Черчилля.

Книги Ливия являют собой канонические символы патриотической добродетели и исключительного самопожертвования. Луций Юний Брут, римский полководец конца VI в. до н. э., победивший этрусских царей, руководит казнью своих сыновей, виновных в измене. Гай Муций Сцевола, еще один римский полководец, кладет руку на горящий алтарь, показывая этрускам, что готов вынести любую боль, чтобы победить их [11]. У Ливия есть и знаменитое описание Луция Квинкция Цинцинната, которого в 458 г. до н. э. «призвали от сохи» возглавить подкрепление для спасения окруженной римской армии [12]. Цинциннат стал избранным диктатором благодаря своим качествам, но, как только военная опасность миновала, отказался от должности. По свидетельству Ливия, когда Цинциннат облачился в тогу и пересек Тибр, покидая свое поместье, он символически принес в жертву благополучие своей семьи ради блага республики, поставив под угрозу свое благосостояние во имя страны [13]. Его возвращение к сельскому хозяйству непосредственно после победы показывает, что власть для него менее важна, чем благополучие собственной семьи, поскольку стране опасность больше не угрожает. Не важно, насколько Ливий приукрасил эту историю, мы можем отождествить его ценности со своими. Подобно Алексису де Токвилю, он понимает, что здоровая республика возникает благодаря сильным гражданским и семейным узам.

Фактические ошибки Ливия и его романтический взгляд на Римскую республику не должны ставить под сомнение его более важные истины. Неоднократно говорилось, что классиков читают не ради фактических деталей, а потому, что они помогают нам понять наше собственное время. Нужно прочувствовать заново то очарование, которое классики оказывали на школьников XIX столетия, таких как Черчилль, которые читали их не ради критики и поиска фактических ошибок, а для вдохновения, и получали его.

На самом деле вера Ливия в римское благородство менее романтична, чем кажется. Она основана на серьезных достижениях конституционного правления: вне зависимости от военных тягот проводились ежегодные выборы и переписи населения, организовывался набор в армию, и требования об освобождении от воинской повинности подвергались справедливому разбирательству [14].

Первая Пуническая война началась с мелкой ссоры между римскими и греческими колонистами в Сиракузах, которая благодаря запутанным альянсам спровоцировала конфликт между Римом и Карфагеном, захвативший всю Сицилию. Конфликт закончился поражением Карфагена. Рим наложил на него непосильную и унизительную контрибуцию. Как в Европе XX в., это привело ко второму конфликту. «Война с Ганнибалом» – это история Второй Пунической войны, которая длилась без перерывов семнадцать лет в Европе и Северной Африке вплоть до 202 г. до н. э. Это был ряд крупных сражений, которые ввергли в разруху и разорение бульшую часть средиземноморского региона. Победа Рима во Второй Пунической войне, как и победа Америки во Второй мировой войне, превратила его в мировую державу.

Ливий начинает повествование, называя Вторую Пуническую войну «самой великой войной, которую помнит мир» [15]. И это трудно назвать преувеличением. Сражения охватили территории, которые Запад называет «познанным миром».

Ливия обвиняли в романтизации Ганнибала, карфагенского полководца. Но тот, кто читает его впервые, может заметить нечто еще: Ганнибал Ливия с его нигилистической жаждой насилия и борьбы наделен чертами Гитлера дотехнологической эры. Ганнибал жесток даже по меркам своего времени: он конфискует земли и сжигает детей заживо безо всяких причин, кроме самого факта завоевания. Ганнибал – ложный героический лидер. Он требует непрекращающейся войны для легитимизации своей власти и удовлетворения своего инстинкта разрушения [16]. Как и Гитлер, он ожесточен навязанным и несправедливым миром, которым завершилась предыдущая война. Увы, Ганнибал возлагает вину за поражение не на себя, а на народ, считая карфагенян недостойными своего правителя.

Ганнибал воспользовался преимуществом нападения на противника, морально истощенного предыдущей войной. И как наш [американский] конгресс, остававшийся бездеятельным, пока Гитлер нарушал Версальский договор, занимал Рейнскую область и нападал на Польшу, римский сенат с огромным трудом решался реагировать на угрозу Ганнибала – уже после того, как тот нарушил договор, заключенный после Первой Пунической войны, и захватил римские территории в Испании [17]. «Римляне отвернулись, а затем предприняли действия, неадекватные целям», – пишет профессор Йельского университета Дональд Каган, сравнивая истоки Второй Пунической и Второй мировой войны [18]. Стремление к умиротворению было живо в римском сенате: аристократы рузвельтовского толка предупреждали об опасности, которую представляет собой Ганнибал, а провинциалы-изоляционисты противились всяческим действиям. После того как Ганнибал, пройдя маршем по Испании и перевалив через Итальянские Альпы, двинулся непосредственно на Рим, популистский и изоляционистский трибун Квинт Бебий Геренний говорил в сенате, что только знать много лет искала войны. К тому времени, когда сенат понял, что надо действовать, единственным выходом уже была тотальная война.

В 216 г. до н. э., когда «почти вся Италия была захвачена» и десятки тысяч римских солдат погибли в битве с Ганнибалом при Каннах на юго-востоке Италии, ситуация в Риме напоминала Англию после Дюнкерка и накануне битвы за Британию [19]. «История не знала примеров того, с чем предстояло столкнуться Риму», – пишет Ливий, предвещая слова Черчилля [20]. Подобно Англии Черчилля, Рим отказался вести переговоры о мире и решил дать бой.

Римская ограниченная демократия в коротких временных пределах была недостатком. По конституции военное руководство осуществлялось двумя избираемыми на год полководцами, что часто приводило к некомпетентному командованию [21]. Более того, Римское государство не всегда могло заставить население сделать то, что было необходимо для разгрома Ганнибала. По всей Италии часто вспыхивали ожесточенные раздоры между властями и страдающими поселениями. Однако либеральное отношение Рима к этим же самым подвластным ему поселениям – нечто новое в истории Средиземноморья – в конечном итоге удерживало их от восстаний [22]. В длительной перспективе именно демократия, пусть и бледная тень нашей, превратила Рим в государство, каким никогда не суждено было стать Карфагену. Ливий, цитируя римского консула Варрона, говорит, что на стороне Карфагена воевала «варварская солдатня», потому что они «ничего не знали о цивилизации под властью закона» [23].

Армия Карфагена состояла из наемников, говорящих на разных языках, и Ганнибал мог общаться с ними лишь через переводчиков. Отсутствие общей цели способствовало поражению Карфагена. Любопытно, что постоянные внутренние дебаты придавали Риму скрытую стабильность. Этот вывод предшествует предположению Макиавелли о том, что успешному государству требуется умеренная степень волнений, чтобы стимулировать здоровую политическую динамику.

Война Рима с Ганнибалом сделала необходимым появление эквивалента американского института президентства с широкими исполнительными полномочиями периода Второй мировой войны и холодной войны. Римский сенат – престижная олигархия – правил как верховный военный совет, в то время как власть избираемых органов таяла [24].

Сенат вовремя разглядел угрозу Карфагена, однако действовал осторожно – до тех пор, пока римское население, весьма пассивно реагировавшее на победы Ганнибала в Испании, не потребовало отмщения. Ливий говорит, что «мудрая тактика выжидания» консула Квинта Фабия Максима переломила «ужасающую череду поражений Рима» и заставила Ганнибала опасаться, что Рим наконец выбрал способного военачальника. Но в самом Риме действия Фабия не встречали «ничего, кроме презрения» [25]. Ливий, цитируя Фабия, говорит: «Не обращай внимания, если твою осторожность назовут робостью, твою мудрость – медлительностью, твое командование – слабым; пусть лучше мудрый враг опасается тебя, чем глупые друзья хвалят» [26]. Таким образом Ливий напоминает нам, что общественное мнение – громкие суждения окружающих – часто оказывается ошибочным.