Трудовые будни барышни-попаданки 4 - Ива Лебедева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты не помнишь, чем в реальной истории это закончилось для «детей природы»? — спросил Миша.
— Милорадович запустил в клуб полицейского агента — Ивана Шервуда, сына англичанина-механика, — ответила я, покопавшись в памяти, — он обзавелся списком участников. Ими в основном оказались иностранцы — гувернеры, учителя, коммерсанты средней руки. Их выслали за границу с подпиской, что если еще раз появятся в пределах империи, то сразу поедут в Сибирь. Ну а русского члена с простой фамилией Сидоров — потому я и запомнила — наказали розгами и отправили под Тобольск без всяких подписок. Подробный доклад Шервуда о том, чем занимались свинобратья и свиносестры, был представлен Милорадовичу, передан им царю и лично брошен высочайшей рукой в камин.
— Вот последняя деталь, — невесело вздохнул супруг, — самая достоверная. Если бы в докладе фигурировали лишь педагоги-иностранцы и Сидоров, такой забавный документ еще можно было бы сохранить для истории. Но там должны были быть и другие фамилии… Да, Милорадович мог представить и модерированный вариант, причем из самых благородных побуждений.
Я печально улыбнулась. Михаил Андреевич — отважнейший генерал и благороднейший человек. Мы же все помним, как он своей волей спас Пушкина от более неприятной участи, чем командировка в Черноморский регион: поэт сказал генерал-губернатору, что сжег все крамольные стихи, но, если тот желает, тут же восстановит их по памяти, после чего растроганный Милорадович простил его от имени императора.
Увы, я на горьком примере своего супруга выяснила оборотную сторону подобного вельможного благородства. Неделю Миша собирал сведения, когда его пригласил Федор Глинка, начальник канцелярии при генерал-губернаторе. Мой муж слышал о нем как о герое многих баталий и популярном литераторе, но разговор, увы, был не героико-литературный, а, скорее, чиновный.
— Господин Орлов, — сказал Глинка, — его сиятельство благодарит вас за усердие и просит передать, во-первых, что в дальнейшем он сам наведет ясность в этом несколько… непростом деле, а во-вторых — привет вашей достойной супруге.
— Благодарю, — ответил Михаил Федорович, — однако я не могу отступиться от поручения, доверенного мне министром внутренних дел Ланским по повелению самого государя.
— Господин Орлов, — непринужденно сказал Глинка, — государь в очередном отъезде. Что же касается Василия Сергеевича, то вам беспокоиться незачем: Михаил Андреевич сам сообщит ему о своей просьбе. Если потребуется ваше содействие, вам сообщат.
— Уважаемый Федор Николаевич, — ответил Миша, — прошу меня простить, но я прекращу начатое мною расследование не раньше, чем получу приказ от моего непосредственного начальника.
После этого разговор был недолгим и тупиковым. Глинка явно был приведен в изумление. Почему скромный чиновник МВД не обрадовался тому, что его освободили от разбирательства в очень непростой истории?
— Я понимаю, почему Милорадович решил первым получить полный отчет об этих свиньях, — вздохнул муж. — Он представил, как к нему приходят друзья-генералы, ветераны Бородинской битвы: «Мой сыночек, Жорж или Пьер, попал в очень скверную историю, выручи». Вот он заранее и принял меры, чтобы все сведения проходили через него.
Между тем за эту неделю Миша выяснил, что Клуб свиней — не только общество французов-гувернеров и наивных девиц. Это низшая ступень, первый этаж особняка, на котором проходят оргии в масках. Этажами выше, куда ходят сыновья генералов, творятся вещи куда более интересные. И страшные.
В эти же дни одна из петербургских «мамок» — мадам Лебо — пожаловалась Мише на исчезновение своей девицы. Добродушная толстуха проклинала день и час, когда разрешила благообразному господину арендовать двух своих сотрудниц на ночь. Их увезли в закрытом экипаже и вернули одну.
— Поначалу с нами просто развлекались, — сказала напуганная и израненная девушка, — ну, не совсем просто. Потом какой-то господин говорит: «Одна из вас будет играть в холопку Салтычихи, а другая — в служанку графини Баторы». Машка вспомнила, что барыня Салтычиха слуг секла, кричит: «Я служанка Баторы». Ну, меня саму в темной комнате без окон отхлестал арапником какой-то господин, потом собак спустил, когда у него ничего не получилось, они платье порвали, потом псарь их отозвал. Под утро дали вина с каким-то зельем и обратно повезли. Один господин сунул пятьсот рублей, сказал: «Отдашь хозяйке, это Машкин заработок, она с иностранцем решила из России уехать».
Михаил Федорович допросил девицу, убедился, что она ничего больше рассказать не может. Записал приметы пропавшей подруги, выяснил, что ни одна похожая девица ни водой, ни сушей город не покидала. Правда, и тело пока еще найти не удалось…
Вот в какую историю попал мой супруг. И если его отказаться от расследования просил генерал-губернатор, через секретаря, то меня — царские братья, напрямую. Один, между прочим, неофициальный наследник престола. Высокая, блин, честь…
Глава 7
— Похвально, — вступил в разговор Николай Павлович. — Но в некоторых делах даже и при этом условии рвение нежелательно, и вам, Эмма Марковна, следует понимать такие вещи.
Вот им-то что, братьям-царевичам? С Милорадовичем отношения у них не особо близкие, да и не царское это дело — дублировать сигналы от сановника, несмотря на всю его значимость. Тогда что, личная заинтересованность?
Ох, встал мой Миша на тернистую дорожку, где с каждым шагом все тенистей, и неведомо, какие замаскированные звезды блеснут в совсем уж мрачном конце пути. И самое печальное, мой муженек с этой дорожки не свернет — проверено.
Обо всем этом я подумала и вздохнула. Про себя. А Николаю Павловичу ответила так:
— Ваше императорское высочество, мой муж — человек долга. Он будет выполнять доверенное ему поручение, пока не получит новый, прямой и неукоснительный приказ от начальника. Возможно, это наивное женское мнение, но именно на таком понимании высокого чувства долга зиждется благополучие любой державы и, конечно же, нашей Российской империи!
Ух ты, Эмма Марковна. Разве трубы не заиграли в небесах⁈ Будто Орлеанская дева перед воинским строем. Не пересолила, часом?
Великие князья переглянулись, уставились на меня, переглянулись опять. Их лица выглядели так, будто
