Люди одной крови - Геннадий Евтушенко

Петрович разлил водку по стаканам. По первому выпили, как полагается, за победу. Потом за Сталина. Потом за тех, кто на передовой. Петрович наливал, разумеется, по половинке. Но для Никулина и это была доза. Глаза посоловели, в движениях появилась неуверенность.

«Удар не держит, – понял Поляков. – Надо тормознуть, а то вся операция провалится». Мигнул Петровичу – мол, не спеши.

Жора подвинулся к Никулину, приобнял его.

– Я вижу, ты вроде кадровый, а интеллигенция из тебя так и прёт! Как же ты, потомок историко-филологический, в армию попал? Романтики захотелось?

Никулин икнул, махнул Петровичу:

– Наливай! – И Полякову: – И романтики тоже. Я тебе говорил – родители преподавали в университете. Хотели, чтобы и я… это… тоже в преподаватели. – Никулин не заикался, но речь слегка нарушилась. – Я, знаешь, пай-мальчик был. В школе– одни пятёрки… Одни… Драться?.. Ни– ни. Пацаны дразнили. В общем, хиляк был. Ну, некоторые в таких случаях ломаются, другие в спорт идут: разное там… борьба, бокс. А я не пошёл. Мне, понимаешь, учиться нравилось. Борьбой заниматься некогда было. Но потом решил кардинально – в армию! В военное училище! Вот… И поступил.

– Как же ты поступил? Говоришь, хиляк был?

– Хиляк. В смысле, силёнок не было. А здоровье-то в порядке. И потом – в аттестате одни пятёрки. Я один такой в училище поступал. Мне и в институт любой без экзаменов все двери открыты были. А тут училище… Без вопросов. А мышцы – дело наживное. Быстро накачал.

– А родители? Как же они?

– Они? Если б узнали, Жорик, я б тут не сидел. Сбежал я из дома. Сбежал, а объявился, когда форму надел и присягу принял. Понял, Жорик? Ну ты наливай, наливай. Я не пьяный.

Поляков поморщился.

– Вижу. – Кивнул Петровичу: – Наливай. – И показал пальцами: чуть-чуть. Снова обратился к Никулину: – Что это ты мне за имя придумал? Жорик. Терпеть не могу. Мне и Жора не нравится. Откуда родители его взяли? Блатное какое-то. А у нас семья рабочая, блатных сроду не было.

– Чего ж блатное? Основателя Москвы тоже звали Жора. Гордиться надо.

– Какого основателя? Основателя звали Юрием. Надо было тебе не в армию идти, а, как родитель, в историки. Знал бы.

– Да? Давай выпьем. За женщин.

Он встал.

«Не качается», – отметил про себя Поляков.

– За любимых наших женщин, – продолжил Никулин. – Им бы детей рожать, а они воюют. Или в тылу пашут и за себя, и за нас, мужиков. Чтоб было нам, чем воевать. Вот за них, за всех. И за их прекрасную представительницу Наталью. – Никулин протянул руку к Наталье, чокнулся с ней и лихо выпил. Глянул в пустой стакан – мало, мол. Но ничего не сказал. Закусывать не стал, а занюхал корочкой хлеба.

Поляков только головой покачал. А Никулин продолжил.

– Так вот, товарищ капитан. Чтобы вы не стыдились своего имени, знайте, что Юрий и Георгий – это одно и то же. А в летописях по отношению к Долгорукому имя Юрий даже не упоминается. Там его называют просто Гюрги. Но это по-старославянски. А по-нашему – Георгий! Так что в истории я тоже немного разбираюсь. Не зря отличником был, и в семье историков и филологов вырос. Кстати, когда у тебя день рождения?

– Шестого мая.

– Вот. Тёмный ты человек. Это день святого Георгия Победоносца. Родители твои, хоть и были простые рабочие, знали это. Поэтому и назвали тебя таким великим именем. Посему предлагаю тост: давайте выпьем за Георгия, Георгия Победоносца – прекрасного человека и командира!

Выпили. И снова Никулин не закусил.

Поляков не вытерпел.

– Серёга. Так не пойдёт. Мы видим, что мужик ты крепкий и выпить можешь, но закусывать надо.

– Ладно, – согласился Серёга. И не закусил.

А между тем видно было, что он поплыл. Наталья встала, хотела выйти. Но ставший неугомонным Никулин остановил её.

– Нет, постой. Никуда ты не пойдёшь. Мы выпили за тебя, выпили за Георгия. Теперь я предлагаю выпить за вас обоих. Вместе. Вы – такая пара! – Он закатил глаза, покачал головой. – Такая пара! Вы, ребята, должны быть вместе! Непременно!

Казалось, он окончательно захмелел.

Поляков похлопал его по плечу.

– Спасибо, брат. Мы и так вместе. Считай, что сегодня у нас свадьба. Скромная, фронтовая, но свадьба.

– Свадьба? – Сергей моргал широко раскрытыми глазами. – Так за это надо выпить! – И крикнул: – Горько!

– А мы что делаем? Мы и пьём.

Все выпили. Голова Никулина упала на грудь. Поляков потряс его за плечо.

– Э, не спать!

Тот вскинулся. Тряхнул головой.

– Я говорю – горько! Вы целовались?

Поляков и глазом не моргнул.

– А как же? Но для тебя можем ещё.

Он подошёл к Наталье. Кивнул Никулину:

– Считай.

Жорка прижал к груди любимую, их губы встретились. Петрович стыдливо отвернулся. Конечно, он всё знал про командира и Наталью, а вот, как они целуются, видел первый раз.

Никулин взбодрился. Досчитал до десяти и снова пригорюнился.

– Свадьба. А я без подарка. Жуть. Что же делать?

Наталья подала голос.

– Серёженька, так Георгий просил у вас подарок. А вы отказали.

– Просил? А я отказал? – Выпрямился. – Это я ему отказал. А вам… Всё, что пожелаете, клянусь!

– Это вы только говорите. А до дела дойдёт…

– Слово офицера. Всё, что пожелаете.

– Всё? А Кутузова?

– Кутузова? Ха!.. Хоть гдас! Немедленно! Пошли! Он с трудом встал. Поляков с Петровичем переглянулись. Наталья подошла к Никулину.

– Серёж, ты серьёзно? Ты ж будешь в ответе.

– Серьёзней не бывает. А в ответе завтра все будем. В Сталинграде. Было б кому отвечать. А вам – подарок! Помните Серёгу Никулина.

Поляков встал.

– Сергей, ты, правда, серьёзно? Не по пьяни? Жалеть не будешь? – Ему стало не по себе. Он сразу забыл, что именно он и спланировал операцию по завладению запевалой, что так и хотел напоить капитана и выудить у него согласие на умычку Кутузова. Что весь вечер искал подход к решению вопроса. Но чем дольше они сидели, тем больше нравился ему капитан и тем ближе он был к тому, что бы отказаться от своего замысла. А тут Наталья. Раз!!! – И всё решила. «Какие они бесчувственные, эти бабы, – первый раз недобро подумал Поляков о Наталье и первый раз обобщил её со всем женским родом. – Вот рассказал ей о замысле. И всё! Как танк – задачу надо выполнить! И ведь выполнила. И по фигу ей этот Никулин. Его история, и неприятности, которые у него могут быть». – Он вздохнул.

– Может, отставим?

– Нет, – покачал головой Сергей. – Не отставим. Не думай, не такой уж я и пьяный. И, – он покрутил указательным пальцем перед носом Полякова. – Запомни: не для тебя, для Натальи отдаю лучшего бойца. Да там, в Сталинграде, – он кивнул головой в сторону фронта, – и запевать будет некогда. И ещё: это для Мишки. Как мы с тобой говорили: два раза он смерти в глаза смотрел, уцелел чудом. Случится третий – без меня. Понял?

Он поднял глаза на Полякова.

– Понял, – кивнул тот.

– Тогда давай холодной воды. И побольше. Умыться. И на голову мне полей – ломит.

Дальше всё пошло как по писаному: Кутузова подняли, передали Петровичу. На прощание Никулин крепко пожал ему руку. Отвёл в сторону, тихо, по секрету, сказал:

– Видишь, какая история. Отобрали тебя для выполнения особого задания. Очень секретного. Для начала побудешь в распоряжении капитана Полякова. Вроде простой солдат. Вживайся и жди указаний. Понял?

Тот кивнул.

– Ну, бывай. Удачи.

Всё же не удержался, обнял Михаила. Потом развернул лицом к Петровичу, легонько подтолкнул.

– Иди.

Два капитана: высокие, стройные, чем-то похожие, словно братья, стояли на обочине сельской дороги и смотрели вслед растворяющимся в ночи фигурам: долговязой крепкой Михаила и маленькой ссутулившейся Петровича.

– Ну что, – повернулся Поляков к товарищу. – Пора и нам. Может, приведётся ещё встретиться, буду рад. Удачи тебе, Серёга. А за Кутузова – спасибо. Век не забуду.

– Да ладно тебе. Дело житейское. Береги Мишку. И Наталью свою береги. Удачи. Даст Бог – свидимся.

Они пожали друг другу руки, и пошли – каждый в свою сторону. Каждый своей дорогой, навстречу своей судьбе.

Ни Поляков, ни Никулин не знали и не могли знать, что их фронтовые дороги больше не пересекутся. Не знали и того, что в боях за Сталинград отдадут свои жизни почти все бойцы и командиры маршевой роты, той же ночью убывшей на фронт. Тогда они не могли знать и того, что Георгий Поляков в мае сорок пятого оставит свою подпись на стенах рейхстага, а гвардии полковник Никулин не доживёт до светлого праздника Победы: он будет убит немецким снайпером при взятии Будапешта в декабре 1944 года.

Петрович привёл Кутузова к изолятору медсанбата – большой хате на отшибе села. Буркнул:

– Жди. – И вошёл внутрь.

Скоро он появился снова, уже с Натальей. По дороге рассказал ей о легенде с особым заданием. Наталья придирчиво осмотрела Михаила, обернулась к Петровичу.

– Товарищ старшина, вы свободны. – И Михаилу: – Здесь больных два человека. Вы третий. Сейчас сразу спать. Завтра с кровати не подниматься, с больными не разговаривать – у вас высокая температура. Я всё время буду здесь. Все вопросы только ко мне. Всё понятно?