Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев"

Сотник в самых лестных словах описал подвиги Анастасия, не скупясь на красочные подробности. Войнег старался не зря. Всеслава приметила, как еще больше потеплели глаза старого Арво, бережно прижимающего к себе бедового внука. Зато на красивом лице Ратьши не отразилось ничего кроме досады. Дедославский княжич слишком хорошо знал, чьим другом, почти что родственником является Анастасий, и то, что нынче молодой лекарь показал себя еще каким удальцом, приязни к нему со стороны ревнивого до славы Мстиславича отнюдь не прибавило.

— А я все думал, зачем Всеславушка этого ромея, бродягу приблудного, с собой взяла? — заметил он, вызывающе глядя на Анастасия. — Нешто волхвов лечить да о Белом Боге им проповедовать? А он вот что! Водолазом заделался! А я, право, думал, что он больше в иные дырки лазать мастер, коли повитухиным ремеслом не брезгует!

Хотя Анастасий понимал, что укол предназначался отнюдь не ему, а может, именно поэтому, молчать он не стал.

— Дивлюсь я речам твоим, княже! — спокойным, невозмутимым тоном проговорил он. — Нешто тебе не повитуха помогала появиться на свет? А что до дыр, о которых ты только что толковал, так тому, кто их пугается, и меч незачем носить!

Хотя Анастасий, говоря о дырах, выразительно указывал на орнамент подола облачения Арво Кейо, составленный из кругов, означавших лазы в иной мир, откуда, как известно, приходит и куда после смерти удаляется каждый человек, гридни обеих дружин поняли его в совершенно ином и конкретном смысле. Их громовой хохот заставил лошадей заплясать на месте. Всеславины служанки, вторя им, визгливо захихикали, а сама княжна, чувствуя, что у нее начинают сгорать щеки, поспешила укутаться в пушистый мех.

От лица же Ратьши кровь наоборот отлила, что случалось с ним только в минуты крайнего гнева. Синие глаза вспыхнули, точно два болотных огня, пальцы сжали рукоять меча.

Всеслава поняла, что, если не вмешаться, в следующий миг на землю упадет бездыханное тело или даже два, ибо девица ведала, что Анастасий владел мечом лишь немногим хуже дядьки Войнега и Лютобора Хельги. Чем это грозило земле вятичей, она тоже представляла слишком хорошо.

— Анастасий поехал со мной в святилище потому, что изучает обычаи других народов! — сверкнув зелеными глазами, твердо сказала она. — Нешто ты, братец, хочешь, чтобы он, вернувшись в землю ромейскую, рассказал, как плохо вятичи соблюдают законы гостеприимства?

— Гости обычно зваными ходят! — надменно глянув на сестру (или невесту), отозвался Ратьша, и Всеслава поняла, что отказываться от сведения счетов он не намерен.

И в это время заговорил Арво Кейо:

— Званый или незваный, а этот человек находится сейчас под защитой Велеса!

Он простер над Анастасием свою сухую, но властную длань, благодаря молодого лекаря за спасение внука:

— Ты же, княже, чем считаться, лучше поразмысли, как сестру от ворогов крамольных оборонить. И пусть Велес будет милостив к вам.

Хранильник и ромей

На новом месте Анастасию не спалось. Он ворочался с боку на бок, устраивался и так, и так, но сон все не шел. Виновны ли в том были исподволь подбиравшаяся к молодому лекарю хилая, снулая хворь, отголосок ледяного купания, и духота жарко натопленной, до отказа набитой сопящими и храпящими на все лады людьми избы? Или же это мысли, спутавшиеся еще с вечера в клубок, никак не могли успокоиться, чтобы дать утомленному дорогой и событиями бурного дня телу долгожданный сон?

«Что ты задумал, брат?! Куда собираешься? Почто на волхование поганое смотреть желаешь? Да такими зрелищами да позорствами и душу недолго погубить!» Синие глаза сестры Феофании метали гневные молнии, нежные щеки пылали ярче денницы. Давно он не видел ее такой взволнованной, если не сказать рассерженной.

«Противника надо знать в лицо», — полушутя-полусерьезно заметил собиравшийся на княжеский совет Александр (так Анастасий по старой критской привычке называл Хельги Лютобора). Молодой воевода обнял нареченную за плечи, и гнев в ее глазах погас, сменившись нежностью. Признавая главенство будущего мужа, Феофания, или, как ее звали по-славянски, Мурава, не смела ему перечить. И все же, собирая брата в дорогу, она перекрестила его материнской иконой и строго-настрого заповедала опасаться волхвов и не доверять им.

Не зря беспокоилась о нем сестра, ох, не зря! Чуяло вещее, любящее сердце беду, только не знало, родимое, с какой стороны ее поджидать.

Хотя Анастасий и присутствовал при обряде, который ввечеру свершил старый волхв, спасительная тяжесть заветного сестрина креста, истовая молитва и выработанное духовными упражнениями умение противостоять чужой воле позволили молодому лекарю преодолеть искушение ненадолго покинуть гордое, упрямое «я» ради освобождающего и порабощающего, пленительного своей безответственностью всеобъемлющего «мы». Сохраняя ясность рассудка, он с интересом слушал ритмичные завораживающие звуки бубна и переходящий от утробного звериного рева на гортанный птичий клекот голос волхва. Переводил изумленный взгляд с отрешенного, но властного лица Арво Кейо на фигуры воинов, раскачивающиеся в трансе. С волнением следил за чарующими движениями несущейся в стремительном вихре экстатической пляски княжны.

Впрочем, единственная мысль, за которую ему стоило попросить прощения у Бога, касалась не девушки, а старого служителя Велеса. Глядя на то, каким светом загораются обращенные к кудеснику лица и глаза, Анастасий подумал, что из Арво Кейо, родись он в ином краю, мог выйти неплохой священник. Ибо вещий хранильник, хоть и служил иным богам, умел вселять в души надежду и приносить утешенье, а разве это не те дарования, которыми должен обладать истинный пастырь.

Молодой ромей успел рассердиться на свою неистребимую любовь к излишним рассуждениям (так, в самом деле, и в ересь недолго впасть), когда взгляд запечатлел едва заметное движение в ветвях ели, возвышавшейся над частоколом. Анастасий пригляделся внимательней и увидел глаза, несомненно, человеческие, в пламенном восторге устремленные на княжну. Насколько молодой ромей разбирался во взглядах, которые мужчины бросают на женщин, человек за частоколом о девице, несомненно, грезил, и грезил давно, и кабы ему дали волю, он бы весь мир бросил к ее ногам или положил за нее свою жизнь.

Анастасий успел отметить цвет его глаз, редкий ореховый и почему-то смутно знакомый. Молодой ромей сморгнул, и наваждение рассеялось. Вместо ореховых глаз на него внимательно и неприязненно смотрели иные, синие, холодные глаза Дедославского княжича. Похоже, Мстиславич также имел достаточно твердый дух, чтобы противостоять чарующим звукам бубна Арво, и его взгляд внушал куда большие опасения, нежели все тревоги прошедшего дня и все разговоры про разбойников.

Понимая, что заснуть уже не удастся, Анастасий нащупал в темноте одежду и потихоньку выбрался наружу, с опаской вдыхая колкий морозный воздух, с интересом глядя, как пар от дыхания выпадает инеем на рукавицы. Живший у Арво Кейо вместо сторожевого пса молодой медведь при появлении чужака сердито заворчал, но, чтя волю хозяина, с места не сдвинулся. Анастасий обошел его стороной, привычно отыскивая на небесах превращенную в медведицу Каллисто и ее сына. Хотя здесь их называли Лосихой с Лосенком, почитая священными чадами матери Живы, привычные очертания знакомых созвездий немного успокоили и утешили его смятенную душу, исцеляя воспоминаниями о детстве и давно покинутом доме.

Затем внимание Анастасия привлек огонь, имевший, несомненно, рукотворное происхождение. Молодой лекарь услышал стук кузнечного молота, проковывавшего стальной прут, и шипение олова или серебра, заливаемого в глиняную или каменную форму. Как пояснил Войнег, Арво Кейо не только мастерски кудесничал, но и являлся хранильником, то есть, имел власть над рудой, самостоятельно изготавливая для всех, кто у него просил, оберегающие амулеты. Потому вторым его прозвищем было Сеппо — кузнец. Сегодня вещий хранильник трудился над оберегами, которым следовало отпугнуть злых недругов от княжны и ее спутников.