Генерал Карбышев - Евгений Решин

Осенью 1884 года Владимир Карбышев был зачислен студентом медицинского факультета Казанского университета.

Следующее лето будущий медик проводил с родными, делясь «полным коробом» впечатлений о старинном, шумном, многоязычном городе, признанном столицей Поволжья.

Несколько раз за время каникул наведывался с промыслов отец. За чаем, в обед и в ужин он засиживался с Владимиром дольше других и все расспрашивал сына:

— Отчитайся-ка, Володя, чем примечательна твоя Казань-столица?

Володя знал, что интересует отца, и подготовил для него своего рода экономический обзор. Привычка регулярно просматривать газеты исподволь помогла студенту накопить в памяти достаточно любопытных сведений. Он выкладывал их, делясь с отцом и делая попутно кое-какие обобщения, пересыпая цифры и факты собственными пояснениями.

Рассуждения первенца позволяли отцу сделать вывод, что будущий медик не замкнулся в своей науке, не чурается проблем, хотя и далеких от анатомии и физиологии человека, но зато близких к «анатомии» и «физиологии» человеческого общества.

Митя прислушивался к разговорам Володи с отцом, далеко не все понимал, но не подавал виду, что слушает, и не расспрашивал.

А Володя без устали развертывал перед отцом картины большого города. Десятки фабрик и заводов. Несколько тысяч рабочих. Свыше тридцати мельниц, которые перемалывают тысячи пудов пшеницы и ржи. Есть железная дорога, по ней ходят поезда. В университете тысяча студентов. А у студентов даже свой «Латинский квартал» — как в Париже. Только в Казани его называют Старо-Горшечной улицей. Тут ютится, собирается на буйные сходки, бродит по вечерам учащаяся молодежь. Она имеет и свой «клуб» — лавку Деренкова.

В этой бакалейной лавочке Володя обрел немало приятелей. Среди них сам Андрей Степанович Деренков, начитанный человек и бессребреник. Нисколько на лавочника не похож. Собрал большую библиотеку — охотно дает книги студентам. Заглядывает к нему булочник Алексей Пешков, сочинитель и вольнодумец. Бывает и молодой прозаик Евгений Чириков, которого считают восходящей звездой русской литературы.

Другое общество, лекции профессоров, масса новых впечатлений, разительные контрасты с застойным бытом омичей — а домашние признали Володю прежним. Совсем не переменился. Такой же молодой, веселый. Ничуть не повзрослел. И нрав по-прежнему общительный. И студенческая форма по сравнению с гимназической не придала ему еще солидности.

А через год он опять приехал на каникулы в Омск.

Как-то братья вели непринужденную беседу. Володя ласково взъерошил волосы меньшего и обронил загадочно:

— Одно твое имя, Димок-Дымок, способно повергнуть в страх и трепет всю императорскую фамилию…

— Как так?

— А очень просто. Цареубийцу Каракозова тоже звали Дмитрием. — Не оттенком гордости: — Между прочим, он был студентом Казанского университета.

В другой раз братья и сестры заспорили между собой о том, кого можно считать настоящими друзьями. Приводили разные примеры. Называли многих знаменитых людей: Пушкина и Кюхельбекера, Герцена и Огарева, Белинского и Некрасова, Чернышевского и Добролюбова…

— Володя с Костей! — воскликнул Митя. Ему тоже очень хотелось высказать свое мнение.

— Верно, братушка, — подтвердил Владимир. — Мы с Костей — единомышленники. Стремимся к одной дели. И думаем одинаково. Поэтому крепче такой дружбы, по-моему, в жизни не бывает…

Никто не знал и не догадывался о настоящем смысле сказанного. Все прояснилось гораздо позднее.

…На третье лето весь дом томился ожиданием Володи. Каждый приготовил для него подарок. Мите шел восьмой год, и он к приезду брата выучил пушкинскую «Сказку о рыбаке и рыбке» да еще несколько песен из «Руслана и Людмилы». Он предвкушал не только похвалы в свой адрес, но был уверен, что Володя привезет, как бывало раньше, вкусные татарские лакомства. Правда, давал их Володя не сразу и не «зазря», а со смыслом, как заслуженную награду за хорошее чтение стихов или сметливость, за быстрый счет или красивое плавание.

Наступила пасхальная неделя. А Володи все нет и нет. Задержали экзамены? Заболел? Что-либо приключилось?

Родители терялись в догадках. Мать сразу почувствовала неладное. Загоревала. Проходя мимо постели, где спал Володя, мимо фотографии выпускников гимназии, висевшей на стене в застекленной рамке, она останавливалась, смотрела на сына и частенько плакала.

Нервничал и отец, хотя держался по-мужски, не выдавал своего волнения. Он прибыл с промысла повидаться с сыном. Безмерно гордился им. Шутка сказать — перешел уже на третий курс. Осталось совсем немного до заветного диплома. Отцу уже мерещилась в центре города на видном месте медная табличка, привинченная к парадной двери: «Доктор В. М. Карбышев — прием по внутренним болезням».

Ах, как жаждал отец в свои молодые годы получить высшее образование! Ему это не удалось. Зато сыну повезло…

Так — или примерно так — рассказывал Дмитрий Михайлович Карбышев своему комиссару о далеком детстве, о жизни в Омске, о событии, которое поколебало, встряхнуло устои их дома, сразу разрушило спокойствие, кажущееся благополучие семьи…

Третьих каникул у Владимира не было. Узнали об этом не сразу. Михаил Ильич посылал в Казань одну телеграмму за другой и не получал ответа. Тогда он решил отправиться к сыну. Запросил разрешение на дополнительный отпуск у начальства промыслов.

Потянулись тревожные, настороженные дни. Дети присмирели. В доме говорили вполголоса, а то и вовсе шепотом, как у постели больного.

Затих и Митя. Он понимал, что с братом стряслось что-то неладное. Надо и ему, Мите, хоть он и очень мал, во что бы то ни стало чем-то помочь родителям. А чем и как он может помочь?

И у мальчугана неожиданно возникла мысль: а что если спросить у Алевтины? И он без спросу побежал через весь город к Сарахановым.

Так семилетний паренек разрешил загадку, покончил с мучительной неизвестностью. Он передал отцу, что Костя прислал письмо и в нем намеками сообщил об аресте Володи.

— А почему Алевтина сама это письмо не принесла? — спросил отец, ничему не веря.

— Ее к нам не пускают, — сказал хмуро Митя. — Меня она тоже встретила у калитки, а в дом не повела.

События нахлынули внезапно и разворачивались с отчаянной быстротой.

Посреди ночи всех разбудил громкий стук в дверь.

Михаил Ильич встал, зажег свечу, сошел по лестнице из спальной в переднюю, спросил:

— Кто там?

— Полиция, — послышался в ответ знакомый голос дворника.

В открытую дверь вошло несколько жандармов и полицейских. За ними понятые. Начался обыск. Он длился до утра.