Бульвар под ливнем (Музыканты) - Михаил Коршунов

Машина «скорой помощи» резко остановилась. Франсуаза увидела большое здание, узнала проспект Калинина. Так она совсем рядом со школой! Они с Машей ходят сюда в магазины за красивыми открытками и еще когда покупают диски — грампластинки.

До половины окна здания были задрапированы белым. Пусть только попробуют положить ее в больницу, она такой крик устроит, погромче еще, чем в школе кричала! Она пожалуется правительству! Она не хуже Деда разбирается в жизни, будьте спокойны! Завтра концерт, вот что ужасно. Кто ее теперь успокоит? Одна здесь, в «скорой помощи». Мама далеко, а то бы она сказала: «Bonne nuit. Dors bien. Je te raconterai le contenu du film».[5] Мама популярный комментатор парижского телевидения. А если бы мамы не было дома, Франсуаза включила бы телевизор, и тогда мама, возможно, появилась бы на экране.

Год назад мама провожала Франсуазу в аэропорту Орли, когда отправляла ее сюда, в Россию. Уже подкатил к дверям самолета выдвижной коридор, по которому прямо из вестибюля Орли входишь в самолет, а мама все не отпускала Франсуазу, крепко прижимала ее к себе…

В приемной Института красоты стоял аквариум с золотыми рыбками, росли финиковые пальмы в кадушках, в большой клетке бегала, скакала белка. Несколько женщин негромко разговаривали, обсуждали рецепт диеты на очки: булочка — двадцать пять очков, кусок сыра — пол-очка, макароны — тридцать семь очков, а гусь почему-то ноль очков.

Освещенная большой лампой, Франсуаза сидела в кабинете врача. На высокой табуретке перед ней — врач-косметолог. Тампонами, щеточками, кисточками обрабатывала лицо Франсуазы, гладила маленьким утюгом, но только утюг был не горячим, а, наоборот, совершенно холодным. Франсуаза понимала, что она в Институте красоты. Ей здесь очень нравилось, и она успокоилась. Морщила нос. А как же: пусть врач обратит внимание на морщинки, лишних нет? Не завелись еще? Стареть совсем не хотелось, а хотелось научиться кататься на коньках.

Пока Франсуаза сидела в кресле в институте, в школе, в полуподвале, разгорался скандал: кладовщик стучал в дверь склада все громче:

— Открой!

— Не открою.

— Что случилось? Я струну тебе подобрал.

— Ничего мне от вас не надо, — угрюмо отвечал Павлик.

На шум прибежал директор.

— Вот! — И кладовщик показал директору на закрытую дверь.

— Почему вы, Тареев, так странно себя ведете? — сказал директор скорее не Павлику, а закрытой двери.

— Никому не открою, — категорически заявил Павлик.

— Но мы не понимаем, что произошло! Разумные люди должны разумно объясниться. Вам не кажется? — Всеволод Николаевич с надеждой посмотрел на дверь.

Но дверь голосом Деда закричала:

— Скрипки ломают! Говорят, пилите, пилите… Не хочу пилить!.. Мы скрипачи. Музыканты!

Директор беспомощно стоял у двери. Надо было что-то предпринимать, а что? Сказать Павлику воспитательную речь или стучать в дверь кулаком?

Прибежала Верочка.

— Француженку отправила, — сказала Верочка.

Но директор показал ей на запертую дверь:

— Вот!

— Что? — не поняла Верочка.

— Не «что», а «кто», — сказал директор.

Верочка, как всегда, была на высоте: постучала в дверь одним пальцем и без всяких меморандумов сказала:

— Вызову пожарных.

Павлик помолчал, подумал, и вскоре послышалась возня и дверь открылась. На пороге появился Павлик: пожарных он уважает, как любой гражданин. Они могут научить жить и сделают это без сладких речей. Но Павлик поглядел на кладовщика и сказал:

— В суд подам. Товарищеский.

Кладовщик в удивлении открыл рот, потом закрыл: никаких ответных слов у него не нашлось. Приставил палец к веку правого глаза и подтянул глаз, чтобы хоть разглядеть Павлика. А Павлик, гордый, удалился.

В кабинете директор взглянул на гипсовый слепок руки знаменитого музыканта и, может быть, вспомнил, что и он был знаменитым музыкантом. До того памятного дня, когда его пригласили в Мосгороно и предложили быть директором. «А музыка?» — спросил Всеволод Николаевич. «Можно быть музыкантом и директором», — сказали в Мосгороно.

Глава пятая

В Большом театре шел балет, красочная премьера — принцы, принцессы, пажи, заколдованные звери.

Это если смотреть из зала на сцену, на премьеру. Кира Викторовна смотрела так вот, из зала. А если смотреть на премьеру сквозь узкую щель, которая бывает в рыцарских шлемах, то видно все совсем иначе, по частям. Рыцарь перевел взгляд со сцены в оркестр. Оркестр огромный и разнообразный по составу. Рыцарь внимательно следил за дирижером. Ему это не надо было по ходу спектакля — он весь спектакль всего-навсего героически стоял на месте. Просто когда через щель смотришь вдаль, то видно разного очень много.

Закончился первый акт балета. Медленно и торжественно опустился занавес. Занавес — это действующее лицо в театре, персонаж. За кулисами возникла суета: началась подготовка декораций ко второму акту.

Кира Викторовна идет за кулисы. С ней здороваются, поздравляют с премьерой мужа. Настроение у нее хорошее, и прическа хорошая, и все хорошо.

Кира Викторовна вошла в служебный буфет. За столиками расположились феи. Сидела лягушка, курила сигарету и беседовала со стрекозой. Большой серый филин вязал на спицах. Заколдованное дерево вслух читало еженедельник «За рубежом» своему соседу — заколдованному пню.

Вдруг Кира Викторовна, как ей показалось, увидела знакомую физиономию. Но позвольте! Кулисы Большого театра и… Не может быть. Обозналась. Померещилось… Лягушки, филины, стрекозы, черти — и теперь… Вздор, конечно. Кира Викторовна в задумчивости наскочила на курящую лягушку.

— Простите.

Лягушка что-то квакнула и выпустила струйку дыма.

А в буфете был Ладя Брагин. Он быстро захлопнул на шлеме забрало. Ладя не сомневался, что увидел Киру Викторовну. Теперь была надежда только на рыцарские доспехи. Ладя затих внутри брони.

Буфетчица протянула Ладе стакан лимонада, а Ладя стоял перед буфетчицей в доспехах с опущенным забралом, не двигаясь, молчал. Как и полагалось ему по ходу спектакля. Буфетчица откинула забрало, и в ту же секунду Кира Викторовна перестала сомневаться.

— Брагин! — И еще раз громко окликнула на весь служебный буфет: — Ладя!

Ладя, гремя доспехами, кинулся прочь из буфета. Кира Викторовна, потеряв Ладю из виду, отправилась в гримерную собственного мужа, куда она шла с самого начала: ей нужен был муж и пусть он теперь перед ней предстанет.

Григорий Перестиани спокойно сидел перед зеркалом, поправил грим, потом закрыл глаза, чтобы не выходить из образа, но в этот момент к нему вошла Кира Викторовна.

— Представляешь, иду и вижу Брагина!

— Какого Брагина?

— Моего Ладю Брагина. Здесь!

— Поменьше надо читать детективов. — Перестиани все еще надеялся не выйти из образа.

— Он был в буфете, — сказала Кира Викторовна. — И у него была секира.

— У кого?

— У Брагина. Удрал из-под замка.

— Послушай, Кира, имей совесть. Дома только и слышу о скрипачах. Теперь в театре. На моей премьере! — Из образа пришлось не то что выйти, а просто выпасть.

— Зачем в рыцари их берете? Отвечай! — Кира Викторовна начала ходить по гримерной, как по учительской. — Чего молчишь? Я тебя спрашиваю.

— Вот где твои Паганини! — Григорий показал ребром ладони на собственное горло. У него дрогнул и начал плавиться на лице грим. — Вот, понимаешь! — закричал он. — Сам хочу куда-нибудь под ключ! Добровольно!..

По радио объявили, что до начала второго акта пять минут.

— Достань мне Брагина. — Кира Викторовна остановилась перед своим знаменитым мужем, строго на него посмотрела. — Истерик. Между прочим, Паганини играл еще и на гитаре.

Прибежал помощник режиссера.

— Ты готов? — спросил он Григория.

Кира Викторовна не сошла с места. Повторила:

— Достань, и все. Слышишь, Гриша?

— Он достанет, — сказал помощник режиссера и попытался вежливо направить Киру Викторовну из гримерной. — Все достанет после спектакля.

В кулисах толпились рыцари — мимический ансамбль.

Спешил и Григорий. Сзади едва поспевал помощник режиссера. Григорий на ходу сказал помощнику:

— Одного из рыцарей зовут Брагиным. Его нужно выдать моей жене. Он ее собственность.

— Надеюсь, после спектакля?

— Не знаю. Когда сумеем поймать.

Кира Викторовна заняла свое место в зрительном зале. Включили свет рампы. Медленно поднялся занавес. Начинался второй акт балета. В глубине сцены стоял рыцарь. Он боялся Перестиани, который танцевал совсем близко от него. И рыцарь с секирой, вместо того чтобы героически стоять на месте, как ему и следовало, медленно, шаг за шагом, двинулся среди заколдованных пней и деревьев по направлению к оркестру. Потом увидел, что так просто в оркестр не спустишься, надо с какой-то другой стороны. Рыцарь остановился в задумчивости.