Великолепный век. Роксолана и Султан - Наталья Павлищева

Запала ему в душу мысль найти умную красавицу, чтобы вперемежку с объятиями стихи читать и самому их слушать, чтобы могла поговорить, чтобы была… нет, не ровней, конечно, но не просто телом с красивыми выпуклостями. Но пока не до того, Ибрагима занимала иная мысль.

Он желал вторгнуться и в недоступную ранее область у Сулеймана. У молодого султана уже были три жены и четверо сыновей, теперь он спокойно мог развлекаться с наложницами. И Ибрагиму пришла в голову мысль подарить Сулейману наложницу, способную завоевать его внимание и надолго стать любимой. И, конечно, эта наложница не должна забывать, кому обязана возвышением, и должна быть полностью подотчетной своему благодетелю.

Если султан сам не желает рассказывать о своих отношениях с женщинами, значит, это сделает женщина!

Мысль понравилась Ибрагиму настолько, что он даже сел на ложе. Верно, и станет таковой эта самая роксоланка. Она умна, достаточно хороша собой, остается только определить ее в гарем Сулеймана и найти способ обратить его внимание. Вовремя, потому что Махидевран частенько больна и к себе не подпускает. Да, девушка будет контрастом самоуверенной толстухе, приятным для Сулеймана контрастом.

О том, что сама Роксолана откажется быть осведомительницей, Ибрагим даже не думал. Куда она денется, иначе вместо гарема можно попасть вообще на помойку. Сейчас он порадовался, что не дал воли своим желаниям, не тронул девушку. Получилось нечаянно, просто Ибрагим надолго засиделся у Сулеймана. На вопрос, чем занимался целый день, ответил, что купил несколько красавиц для своего и султанского гарема. Сулейман расхохотался:

– Вы с валиде так и норовите мне еще сотню красавиц подсунуть. Хорошо, что Махидевран не слышит.

– Султан должен иметь большой гарем.

– А кому красивей купил, мне или себе?

– Вам, Повелитель, конечно.

– А почему же не себе? И как определял?

Спина Ибрагима вдруг покрылась холодным потом, он чуть не попался в ловушку! Сулейман никогда не примет девушек, чьи тела видел кто-то из мужчин, а тех, кто видел обнаженными женщин его гарема, ждет смерть. Вряд ли можно надеяться, что даже для Ибрагима будет сделано исключение, слишком ревнив молодой султан.

– Да я ваших и не видел, Повелитель. Женщина, что предлагала, сказала, что они красивей и необычней. Нет, лгу, глаза видел. Велите отрубить голову.

Сулейман несколько мгновений внимательно изучал лицо друга, потом усмехнулся:

– За глаза? За глаза прощу, а вот если остальное… ты меня знаешь.

Ибрагим, чувствуя, что отступил от края бездны, развел руками:

– Только по словам старухи да по глазам выбирал. Не корите, если под халатами да хиджабами крокодилы окажутся.

Султан рассмеялся:

– А я тогда тебе подарю! Нет, даже заставлю жениться!

– Вы моей смерти желаете, Повелитель?

Сказано намеренно жалостливо, так, словно женитьба на уродине хуже любого наказания. Может, так и есть?

Потом вздохнул сокрушенно и добавил уже серьезно:

– Я действительно не видел ваших красавиц, Повелитель. Если не понравятся, можно подарить кому-то из пашей или слуг, они будут рады. А меня избавьте от женщин, даже красивых.

– Не жалеешь казны – покупать, а потом слугам раздавать.

– Я из своего кошеля деньги платил.

– Большие? Небось, подарили в надежде на благосклонность!

– Ничего от вас, Повелитель, не скроешь. Было и такое.

Ибрагим был рад, что разговор ушел от опасной темы.

– Так где красавицы?

– Завтра приведут в гарем. Мы с валиде договорились.

– Это она просила купить новых рабынь?

Ибрагим скрывать не стал:

– Валиде заботится о блеске вашего правления.

– Заботится…

На том разговор и закончился, не вечно же говорить о гареме и красавицах?

Ибрагим приехал домой так поздно, что не стал звать никого из женщин. Разделся, лег, но заснуть не мог. Вот тогда и пришло решение отдать роксоланку в гарем Сулейману, помочь ей стать любимой наложницей хоть на время и выудить все, что только можно.

А то, что видел ее голой? Так, если не дура, сама не скажет, а если дура, то к Сулейману не попадет.

Утром, чуть свет, велел самому верному своему рабу, немому Джангиру, тайно привести новенькую в кабинет, но закутанной, чтоб никто не увидел ни лица, ни, спаси Аллах, чего другого.

Насте, спавшей вполглаза в маленькой комнатке под охраной старой молчаливой служанки, приказали накинуть халат, платок, чтоб закрыть лицо совсем, и идти тихонько, чтобы никого не будить. К греку – поняла девушка. Вот и все, вот и закончилась ее девичья жизнь. Вечером служанка долго убеждала ее в том, как повезло, ведь попала в гарем к правой руке султана, его другу, а еще лучшему любовнику всего Стамбула. Настя рассмеялась:

– А откуда известно, что он лучший? Кто проверял всех любовников?

Старуха рассердилась:

– Ибрагим опытный и ласковый, так все наложницы говорят. Спроси кого хочешь, все твердят, что от него ни одна неудовлетворенной не уходила. Правда, покоя не дает не только всю ночь, но и утром. Силен! Несколько раз за ночь.

Когда за Настей пришли, старуха попыталась напоследок наставить:

– Не перечь, будь покорной, будет тебе хорошо. А боль стерпи, так надо. В первый раз всегда больно.

Слуга замахнулся на нее, замолчала, только подтолкнула Настю к той новой, неведомой жизни, в которой нужно перетерпеть первую боль и быть послушной, чтобы тебя использовали несколько раз за ночь и тебе было хорошо. Но выбора у нее все равно не было: вокруг охрана, неволя есть неволя, в ней оставалось только найти свое место. Чтобы было хорошо…

Девушка вошла одним сплошным ворохом одежды, не то что лица или очертания фигуры не разглядеть, но и вообще непонятно, человек ли там. Расстарались, усмехнулся Ибрагим. Он был одет, обут и уже умылся.

Слуга впустил Настю в комнату и плотно закрыл за ней дверь, оставшись снаружи гарантией, что никто не проникнет внутрь. Из-под плотного платка Настя не видела ничего, кроме ковра под ногами, стояла ни жива ни мертва.

Ибрагим поднял платок, чтобы удостовериться, что Джангир привел ту самую, зеленоглазую. Отошел к невысокому дивану, поманил пальцем к себе. В нем начало просыпаться желание; чувствуя, что может запросто отказаться от своего решения, стал говорить почти поспешно:

– Я отдам тебя в гарем к султану. Это высочайшая честь для рабыни, даже самой красивой. Ты не самая: слишком худа.

Чуть не сказал, что потребует взамен рассказывать о том, каково будет ей с султаном, но вовремя опомнился. Рано такие речи вести, мало ли что…

И вдруг почувствовал острейшее желание снова увидеть эту крупную грудь с выпуклыми сосками, коснуться их. Вспомнил свое ночное желание целовать все тело. Девушка явно дрожала от страха, и Ибрагиму стало нестерпимо жаль отдавать ее другому, даже Сулейману. А потом мелькнула другая, совсем шальная мысль, и он приказал:

– Сними все.

Настя замерла, не веря своим ушам. Она прекрасно помнила, что никто, кроме хозяина и его евнухов, видеть обнаженной женщину из гарема не может. Пока она не попала в гарем, другое дело. Рабыни на невольничьем рынке стоят обнаженными, но если этот человек собирается отдать ее в гарем султану, то как же?.. Неужели он евнух?!

Не дождавшись подчинения, Ибрагим сам сбросил с девушки халат и платок, оставив совершенно нагой. Убрал волосы за спину, обхватил, прижал к себе, стискивая одной рукой грудь, другой ягодицы, приник губами к другой груди. Ласкал языком вставшие торчком соски, а потом вдруг впился со всей силы. Еще чуть, и будет синяк. Вовремя остановился, о чем потом не раз пожалел, ведь, не остановись, пошел бы до конца, осталась бы девушка у него в гареме, не рискнул бы отдавать султану порченой.

Настя не знала, что и думать, но его ласки и даже боль, причиняемая ими, были приятны. Она подалась навстречу, готова была принять любую боль. Но Ибрагим не решился. Снова целовал грудь, всякий раз вовремя останавливаясь, потом положил ее на диванные подушки, целовал все тело, даже ягодицы и между ног, заставляя девушку выгибаться дугой, потом сидел, положив голову ей на грудь и с трудом переводя дыхание.

Говорят, запретный плод сладок. А запретное удовольствие во сто крат острее. От одной мысли, что он ласкал ту, что предназначена Сулейману, что первым пусть не распечатал ее бутон, но целовал ее грудь, становилось горячо. И вдруг понял: если эта девушка действительно станет наложницей Сулеймана не только по названию, но и в постели, он сделает все, чтобы иметь возможность повторять вот такие ласки. Делить с Сулейманом не только мысли, но и женщину – что может быть заманчивей, несмотря на смертельную опасность?

Счет времени был просто потерян, им бы продолжить, но Ибрагим опомнился, встал, помог подняться Насте, накинул халат, платок. Глухим голосом произнес:

– Не вздумай никому даже во сне или под пыткой рассказать, что здесь было и что я видел тебя нагой. Поняла?