Очарованная вальсом - Барбара Картленд

Однажды, вспомнила вдруг Екатерина, она вот в таком же прозрачном розовом пеньюаре, накинутом на голое тело, сидела на ручке кресла Клеменса Меттерниха, и они, легко отобедав, неспешно потягивали прозрачное золотое вино… Этот уютный небольшой кабинет Меттерниха украшала картина Тициана «Золотой дождь». По греческой мифологии, царь Аргос, узнав, что его ждет смерть от руки сына собственной дочери Данаи, чтобы избежать этого, заключил Данаю в темницу. Бог Зевс, плененный Данаей, влюбленный в нее, проник к ней в убежище в виде золотого дождя через отверстие в крыше. От него Даная родила сына Персея, которого по приказу царя Аргоса заточили вместе с матерью в ящик и бросили в море.

Картина изображала откинувшуюся на подушки Данаю — обнаженную, во всей неотразимости молодой женской прелести, блаженно принимающую на спальном ложе льющийся на нее сверху золотой дождь.

Клеменс сидел, утопив взгляд в бокале, — Екатерина понимала, что в эту минуту он, забыв о любви, думает о политике. Но затем, словно почувствовав в молчании Екатерины вопрос, он повернул к ней голову, затем перевел взгляд на Данаю.

— А ты красивее, — сказал он. — Твое тело меня возбуждает.

Екатерина смотрела на него, легко положив руку ему на плечо. Их глаза встретились. Ее зрачки начали расширяться, расти, пока не заняли собой почти всю радужку. Дрожа, она наклонилась вперед, чтобы поцеловать его в губы. Клеменс протянул руки, пересадил ее к себе на колени и принялся страстно целовать — тело Екатерины забилось в ознобе, она откинулась в его объятиях, невольно приняв позу Данаи… Забыв на время про все интриги, Россию, Австрию, про все на свете, они отдались любви. Потом, когда поток крови стал успокаиваться, Екатерина прошептала ему:

— О, мой дорогой Клеменс, как же будет ужасно, если Россия и Австрия начнут воевать между собою!.. Если мы с тобой окажемся по разные стороны, я не перенесу этого! Это будет смерти подобно! Хотя… У меня нет причин для волнения. Это попросту невозможно, чтобы какая-нибудь страна стала воевать против правительства, которое ты представляешь.

Меттерних рассмеялся, и спустя несколько минут, все еще обнимаясь, они уже беседовали о мировой политике. В отличие от других женщин, которых доводилось когда-либо знать Клеменсу, Екатерина обладала удивительной способностью моментально переходить от нежной страсти к интеллектуальным беседам, в которых проявляла проницательность и остроумие, каким мог бы позавидовать любой дипломат.

Как счастливы они были тогда! Екатерина вздохнула, вспоминая те ночи любви и дискуссий, когда страсть неуловимо перетекала в политику, и наоборот, о времени, которое летело слишком быстро, чтобы уследить за ним.

Разве мог Ричард Мелтон — да и любой другой мужчина — понять, что значит быть любимой Меттернихом и любить его? Что бы ни случилось, часть сердца Екатерины всегда будет принадлежать этому человеку. Но пока она все еще красива и желанна, в ее жизни будет немало других мужчин.

Ричард был одним из них.

В нем было нечто такое, что с неимоверной силой притягивало ее, заставляло ее сердце биться сильнее, когда он приближался к ней. Сегодня вечером она должна быть неотразимой для него — с этой мыслью Екатерина наклонилась ближе к зеркалу. О… а вот и тонкие, почти незаметные морщинки в уголках глаз — первое предупреждение, что молодость уходит, а красота вянет. Пока что эти морщинки легко скрыть, но придет день…

Екатерина вздрогнула, затем громко и требовательно позвонила в колокольчик, вызывая служанок. Ей нужен массаж, ванна, а затем лосьоны, духи, мази, пудра — все, чтобы приготовиться к сегодняшнему балу-маскараду.

А Ричард Мелтон в своей спальне медленно переоделся в сюртук и брюки, сшитые Вестоном с Бонд-стрит. Этот костюм вызывал зависть у многих знатных гостей конгресса. И было почему!

Лондон приобрел в те годы высокую репутацию столицы роскоши, а Бонд-стрит стал настоящим галантерейным раем для состоятельных и ни в чем себе не отказывающих господ. Расцвел дендизм — специфически английский феномен, изначально возникший как особая модификация английских традиций щегольства и джентльменства при сохранении исходного набора таких национальных черт, как сдержанный минималистский стиль в одежде, налет спортивности, клубная культура и соответствующее — джентльменское — поведение. Счастливо избегнув революционных и военных потрясений, Лондон уверенно оказался впереди Парижа по части моды. Именно в это время происходит расцвет портновского ремесла: непревзойденными в этом деле считаются Швейцер и Дэвидсон, а также Вестон и Мейер.

Пожалуй, для изнеженного георгианского денди, еще не испытавшего на себе влияния зарождающейся Викторианской эпохи, у Ричарда были широковатые плечи. Однако когда слуга закончил одевать его и галстук был безупречно повязан на шее, Ричард взглянул в зеркало, придал лицу модное выражение пресыщенности и скуки, положенное каждому уважающему себя денди, и остался доволен собственным безупречным по части дендизма видом.

Для довершения модного образа он взял часы, дабы уложить их в жилетный карман, и в эту секунду раздался громкий стук в дверь. Слуга Ричарда, кривоногий лондонский кокни со шрамом через всю щеку — у низших слоев населения столицы Британии увечья разной степени тяжести не были редкостью, — пошел открыть. За дверью стоял флигель-адъютант. Мундир его был ослепителен, вид — торжествен.

— Его величество император России просит к себе господина Мелтона, — церемонно провозгласил он на некоем подобии английского.

— Хорошо. Скажи, сейчас будет, — ответил ему слуга и, повернув лицо шрамом к пришельцу, оглушительно захлопнул перед его носом дверь.

— Вас желает видеть этот русский павлин, — передал слуга своему господину, хотя особенной надобности повторять то, что с усердием проговорил флигель-адъютант, блистая мундиром, совершенно не было, Ричард и сам все прекрасно слышал. — Вот черт, минутки не дадут вам посидеть спокойно.

— Верно, Гарри, однако у бродяг нет выбора.

— Это вы напрасно о бродягах, командир. Мы не нищие какие-нибудь, хвала Всевышнему.

— Да, но только пока нас держат здесь, Гарри. Так что не будем забывать, кто нам масло на хлеб мажет.

— Про масло я не забываю, командир, а вот их соус мне очень не нравится. Повсюду так и шныряют, так и подсматривают — мурашки по коже. И это называется гостеприимство! Да если бы меня кто так принимал, я бы придушил его, вот что бы я сделал.

— Верю, — сухо ответил Ричард, — но пока что уйти нам некуда. И потому лучше оставить эти чувства при себе.