Игры богов - Мэри Филлипс

Из колонок полетели первые аккорды мелодии из фильма «Грек Зорба». Аполлон откинул занавес и вышел на сцену, сопровождаемый двумя сивиллами. Зрители вежливо, но без энтузиазма похлопали. Сделав глубокий вдох, Аполлон в приветственном жесте вытянул правую руку. Его текст был написан на ладони.

— Добро пожаловать в «Оракул Аполлона», — произнес он. — Приготовьтесь стать свидетелями незабываемого, чудесного зрелища…

Эрос сидел в заднем ряду, чувствуя себя глубоко несчастным. В зале было ужасно жарко, и кожа под его усами начала зудеть. В кармане он сжимал мобильный телефон с отключенным звуком, но включенным виброзвонком, а у его ног стояла сумка с луком и стрелами. Совсем, близко от него, на сцене, что-то вещал Аполлон — по мнению Эроса, наименее симпатичный из его родственников. Хвастливая речь Аполлона исполняла роль вступления: само действо еще не началось.

«Может, еще не поздно уйти?» — продолжал сомневаться Эрос.

Но тут в его кармане коротко завибрировал телефон. Пришло сообщение от матери:

«ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ ОБ ЭТОМ».

На сцене тем временем действо сдвинулось с мертвой точки. Аполлон по-прежнему стоял в самом центре, но сжал пальцами виски и поворачивал голову из стороны в сторону, как будто его охватил прилив вдохновения. Прямо скажем, выглядело все это довольно неестественно. Сивиллы же двинулись в разные стороны — к проходам между сиденьями, и за каждой тащилось по возбужденному оператору. Впрочем, следовало отдать операторам должное — надо было совсем ничего не смыслить в своем ремесле, чтобы не заснять крупным планом это великолепие ног, бедер и грудей.

— Я что-то чувствую… — стонал Аполлон. — Оно приближается…

Когда сивилла, отвечающая за проход, где сидел Эрос, подошла ближе, он попытался спрятаться, прикрыв лицо рукой, Но сивилла даже не взглянула на него: не доходя нескольких шагов, она остановилась и стала внимательно смотреть на женщину за пятьдесят в розовато-лиловом брючном костюме из велюра, с грудью размером с добрые дыни и желтыми волосами.

— Да, да… — тем временем завывал Аполлон. — Оно пришло, и как же оно сильно!

Эрос сидел совсем недалеко от сивиллы, и у него были глаза лучника, поэтому он — вероятно единственный в этом зале, не считая самого Аполлона, — видел, как вздрогнули ее пальцы.

— Я обращаюсь к вам, прекрасная дама в лиловом костюме, — сказал Аполлон. — У меня для вас новости.

Звукооператор поднес микрофон к лицу ошеломленной женщины. Все зрители устремили взгляды на нее, и никто не заметил, что пальцы сивиллы вновь шевельнулись.

— Вы кого-то потеряли, — проговорил Аполлон. — Кого-то дорогого для вас. Крота…

На этот раз движение кисти руки сивиллы более напоминало удар.

— То есть кота, — поправился Аполлон.

Желтоволосая женщина изумленно вытаращила глаза и кивнула.

— Точно, — пробормотала она. — Откуда вы знаете?

— Вам не стоит волноваться, — произнес Аполлон. — Да воцарится спокойствие в вашей измученной душе. Малыш Клифф оказался заперт в гараже соседей и придет домой, как только они вернутся из своей поездки.

— Точно, его зовут Малыш Клифф! — воскликнула женщина. — И мои соседи действительно уехали — решили навестить свою родственницу в Уэльсе. Он никак не мог этого узнать, — сообщила она остальным зрителям. — Это чудо!

Сивилла улыбнулась и сложила руки на груди, а Аполлон тем временем продолжал:

— Малыш Клифф говорит, что вам незачем расстраиваться, что ему не так уж плохо в гараже, но его уже тошнит от мышей, и он просит вас приготовить к его возвращению его любимое лакомство.

— Рыбный пирог? Ну конечно, милый, так и сделаю! Спасибо вам! — всхлипнула женщина. — Большое спасибо!

Сивилла бросила на Аполлона сердитый взгляд, но тот, словно ничего не замечая, медленно отступил на несколько шагов.

— Ну вот и все… — простонал он. — Оно ушло!

Зрители разразились аплодисментами — все, кроме Эроса, который оскорбился за сивилл. Казалось, дни дельфийского оракула вернулись: как обычно, Аполлон был в центре всеобщего внимания, сваливая всю черную работу на других. Когда Аполлон двинулся на другую половину сцены, поближе ко второй сивилле с ее ловкими пальцами, Эрос поймал себя на том, что пальцы его руки сами потянулись к сумке и теперь поглаживали лежащие там лук и стрелы.

Телефон в кармане завибрировал вновь. Конечно же, это была его мать.

«ВСПОМНИ О ДАФНЕ».

А на сцене упивался собой Аполлон. Первое время ему создавал неудобства наушник, из которого непрерывным потоком неслись указания режиссера, как надо стоять, что говорить и куда смотреть, но вскоре Аполлон понял, что лучше просто не обращать на них внимания. Он вообще никогда не слушал чьих-либо указаний.

Сейчас он мог импровизировать как его душе угодно. Да, были репетиции, был сценарий. Да, продюсер, режиссер и какие-то еще люди, слишком мелкие, чтобы замечать их, хмурились и отчаянно жестикулировали за звуконепроницаемым стеклом, отделявшим продюсерскую комнату от зрительного шла. Голоса в его наушнике соответствовали раздраженному виду этих людей:

— Не выставляй свои волосатые ноги, стань на крест на полу и хватит размахивать руками!

Но если сосредоточиться как следует, эти голоса можно было воспринимать как посторонний шум. В конце концов, кто они такие, чтобы так обращаться к нему? Невежественные букашки, называющие себя «продюсерской группой»… Аполлон никогда не был командным игроком — он был артистом. Уже много-много тысячелетий, с тех пор как их островок отделился от большой земли и ушел в море, он только и делал, что играл на публику.

— Надо устроить перерыв! Аполлон, объяви перерыв!

— Клянусь песками Эгейского моря, — вскричал Аполлон, позволяя потоку воображаемых песчинок просыпаться у него между пальцами, — будущее принадлежит мне!

Разумеется, Эрос хорошо помнил Дафну: именно из-за нее на протяжении трех последних тысячелетий Аполлон постоянно бросал на него угрожающие взгляды. Как-то Аполлон совершил большую ошибку, заявив, что его двоюродный брат ни на что неспособен. Чтобы продемонстрировать свое могущество, Эрос доставил его влюбиться в прекрасную нимфу, а ее — возненавидеть Аполлона. Нимфу так раздражали «ухаживания» Аполлона, что она убедила отца превратить ее в дерево. Но это ничего не дало: Аполлон терся о ее кору, носил венок из ее листьев, и другие боги тем временем вовсю насмехались над ним. Еще много лет после того, как Аполлон все-таки поборол свою страсть, стоило ему предложить что-либо сделать, тут же следовал ответ: «Даже не знаю, надо ли… Может быть, мне лучше превратиться в дерево?» В конце концов Аполлон начал превращать в деревья смертных — только для того, чтобы восстановить чувство собственного достоинства. Иными словами, Дафна была своеобразным прецедентом.