Голодная бездна. Дети Крылатого Змея - Карина Демина

Море затихло, слушая эту историю, которую наверняка уже знало, но подзабыло, ведь оно, первозданное, было огромно и историй хранило множество.

– Когда поняла она, что вот-вот лишится королевства, то и вырезала сердце у второго супруга, и поднесла его в дар Проклятому. И просила о мире… хорошо, наверное, просила, если был мир заключен. Но не принял предавшую дважды Неблагой король. Так случился Великий раскол. Альвы помнят о нем. И потомки Неблагого короля ненавидят Благой двор, а дети королевы боятся, что однажды данное Слово сотрется и война начнется вновь…

– А она начнется?

– В Старом Свете началась бы… однажды всенепременно началась бы. Альвы злопамятны и ждать умеют, но Старого Света больше нет.

Воспоминание отпустило.

Ушло, словно огромная рыбина под воду, и Мэйнфорд лишь лоб потер. Почему этот разговор раньше не всплыл в памяти? И что еще он подзабыл?

Несвоевременно как.

– Лисси, – он вклинился в словесный поток. – Покороче… и сначала.

…лица на снимках.

Дед строгий и немного смешной в старомодном своем костюме. Его снимок потемнел и утратил четкость. Стекло пошло мелкими трещинками, и потому различить изображение получается с трудом. Надо бы заменить и стекло, и снимок. Копию сделать. На память.

– Опять ты… Мэйни, может, все-таки к целителю сходишь? С какого момента ты ушел?

– Неблагой двор.

– Ах да… считается, что в Новый Свет переселились только подданные Благой королевы, но это…

– Неправда?

– Не та правда, которой стоит безоговорочно верить. Перевернутая корона – это символ Неблагого царства… и лет двадцать назад этим символом пользовалась одна корпорация.

…мама на снимке молоденькая. Хрупкая. И безобидная…

– …она поставляла кое-какие альвийские штучки. В частности, изготавливала игрушки. Не для всех, естественно. Плюшевого медведя, стоимостью в полторы тысячи талеров, далеко не каждый мог себе позволить. Впрочем, игрушки – это так, мелочи… альвийские шелка, масла, кое-какие эликсиры… медицинское оборудование. «Корона» просуществовала лет пять. А потом попросту исчезла.

Мэйнфорд повернулся левее.

Общий снимок. Парадный.

Мама очень любила такие, демонстрирующие единство семьи. Она и Джессемин сидят, взявшись за руки. Справа от матушки – отец. Рядом с ним – Гаррет. И Мэйнфорду место нашлось, и странно видеть себя со стороны, слишком хмурого, слишком массивного, неуклюжего.

Непохожего.

– Конечно, компании не исчезают бесследно, но с этой случилось именно так. И главное, что из всего, ею произведенного, остались сущие единицы… к примеру, достоверно известно о пяти медвежатах. Три находятся в музее. Один у меня. Второй – в… другой коллекции, – это Алиссия произнесла с немалым раздражением. – Твой будет шестым…

– Я рад.

– Если ты не солгал насчет номера. Этот медведь был приобретен Аниасом Ульвером, миллиардером, для своей любовницы Элизы Деррингер…

– Что?

– Аниас Ульвер, – спокойно повторила Алиссия. – Могу по буквам продиктовать. Только он уж лет пятнадцать как мертв…

– Женщина. Ты сказала, ее звали…

– Элиза Деррингер. Во всяком случае, все ее знали под этим именем, хотя оно – лишь псевдоним… это был чудесный роман. В свое время о них много писали. Он увидел Элизу в ее постановке «Волшебных снов», кстати, по альвийской легенде сделана, и влюбился. Он ухаживал за Элизой, послал ей букет роз из белого золота и купил дом на Острове.

– Неплохо.

– Я тоже так думаю. Преподнес алмазное колье с подвеской в сто сорок пять карат. Он умел шокировать публику. Ходили слухи, что они собираются пожениться, но потом Аниас погиб. А его наследники, как сам понимаешь, не горели желанием поддерживать Элизу. Даже пытались судиться, вернуть дом, но здесь уж ничего не получилось. В общем, я готова купить этого треклятого медведя. Пусть твой человек сам назовет цену!

Элиза.

Деррингер.

Элиза Деррингер.

Имя, которое он когда-то охотно вычеркнул из памяти, вдруг вновь всплыло. И вот что с ним, с именем, делать? Избавиться не выйдет, но… какое отношение Тельма имеет к той Элизе?

– Мэйни, ты тут? – дверь распахнулась, мало что не ударив о стену. – Заканчивай со своими разговорами… там Джаннер повесился.

Глава 4

Повесился?

Громко сказано. Скорее уж повесили. И так хорошо повесили, что тело и спустя несколько дней не сорвалось.

Тельма смотрела на него снизу вверх. И Джаннер казался ей рыбиной, которую вытащили на берег, пристроили на лесах, да и забыли так. И в этой рыбине не было ничего страшного и даже отвратительного.

Свалка.

Река. Вода кажется близкой, но близость эта обманчива. До нее – ярдов триста, а то и четыреста. Земля, отравленная близостью завода. Редкие клочья осоки. И ямины-ловушки, заполненные до краев полужидкой черной грязью. В такую ступишь и провалишься, а земля лишь вдохнет, хлюпнет да и выровняется.

Чуть выше виден сизый силуэт завода.

Чуть ниже тонут в тумане блоки многоэтажек.

Кружатся над свалкой чайки. И наверное, где-то здесь, рядом, нашли гнездо Безумного Ника. А девушку, изрезанную лилиями, чуть выше по течению.

Тельма стоит.

Ей так велели. Не мешать. Не мешаться. И вообще, быть может, посидеть в машине. Дождь ведь. От чтеца в дождь немного толку. И молоденький констебль, которому волею Мэйнфорда выпало держать зонт над головою Тельмы, лишь вздыхает. Ему хочется оказаться там, за желтою полицейской лентой, в гуще событий, а он с Тельмой мается.

– Что здесь когда-то было? – Тельме надоело молчать. В тишине оживали воспоминания, перехваченные у Аманды, а она пока не способна была справиться с ними.

– Здесь? – констебль вздрогнул.

Наверное, в мечтах он уже раскрыл это дело. С лету, как оно бывает. С первого шага. Заметив важную улику, которую пропустили и начальство, и техники, и гончие, что ныне носились по грязи, пытаясь обнаружить хоть что-то.

И именно эту призрачную улику, а с нею и догадку о том, как оно все на самом деле было, паренек сжимал в кулаке. А зонт… зонт – это временно.

Он еще добьется признания.

И похвалы.

И быть может, звания внеочередного. Или даже медали вместе со званием. У честолюбия вкус мятной пастилы. Не сказать, чтобы Тельме вовсе не нравилось, но она предпочла бы немного иное.

– Здесь, – повторила она. – Что было?

Он огляделся, словно увидев берег впервые.

– Видишь, там на краю, – Тельма решила подсказать. Не то чтобы ей действительно так уж интересно было, но тишина и дождь – хороший повод для беседы. – Там явно остатки каких-то зданий…

Белый кирпич. Немного камня.

Эти здания если и существовали, то довольно давно. Ныне от них осталось полторы стены да одинокая кирпичная труба, устремившаяся в небеса.

– Н-не знаю, – вынужден был признать парень.

– Военные склады, – грязь влажно чавкала под ногами Мэйнфорда, а земля вздыхала, точно сожалея, что все ее ловушки, все ее ямы разом слишком малы для массивной этой фигуры. – Когда-то это была окраина. Там, – он махнул в туман, в сторону завода, – разместили третий гвардейский полк. А здесь – и склады. Ничего криминального. Еда. Ткани. Мыло. Поднимали вверх по реке баржи, потом перегружали. Позднее полк передислоцировали. Склады еще использовали, но оказалось, что место для них выбрано неудачно. Сама видишь…

Тельма видела.

Сквозь муть дождя, сквозь тонкий флер тумана. Склады вырастали из земли, неуклюжие, мрачные здания, возведенные явно наспех. И строили их рабы, скрепляя растворы проклятьями…

…это было давно.

– Их пытались как-то использовать. Берег укрепляли, но без толку, – Мэйнфорд, выбравшись на твердую землю, попытался сбить грязь с сапог. – Иди в машину. Нечего здесь мокнуть.

– А взглянуть?

– На записи взглянешь. Все одно… толку от тебя… ты ела? Бледная какая-то.

Это убийство – а Тельма не сомневалась, что Джаннер в жизни не наложил бы на себя руки, не та натура, – Мэйнфорд расследовать будет, ибо так положено, но без особого рвения.

Она ничего не сказала.

И когда констебль тронул ее за локоть – он все еще надеялся побывать у воды, где торчала из грязевой ямины журавлиная шея древнего крана, – подчинилась.

В машине было жарко.

И жар этот мешал дышать. Он тысячей незримых игл впился в заледеневшие руки, и Тельма с трудом сдержала стон. Забыла. Засмотрелась.

…что Джаннер делал на пристани?

…его привезли или он приехал сам? Техники скажут. Даже если на теле не осталось ни грана магии, скажут. Повесили его живым? И что было, кроме этого повешения…

…вонь.

От реки несло, и вонь эта пробивалась сквозь фильтры, которые Кохэн вручил едва ли не силой. Сказал, пригодятся. Оно и верно, пригодились.

Собаки и те задыхались.