Апостол Павел - Мария-Франсуаза Басле

Павел ознакомился также с пророческой и прорицательной литературой: он хорошо знал книги Исаии; в его Послании к Римлянам насчитывается не менее тринадцати ссылок на книги этого пророка, в большинстве своем прокомментированных. Именно к пророкам Павел применил термин «святые», чтобы подчеркнуть их приверженность Христу[185]. В то время пророки были предметом благоговейного почитания у фарисеев: в первом веке было принято ходить на богомолье к их могилам, и с учетом этих походов составлялись короткие биографические заметки о молящихся[186]. Такой интерес к пророкам свидетельствовал о больших надеждах на загробную жизнь, что было предметом живого обсуждения для фарисеев во всех иудейских общинах. Апокалипсические писания, которые читал Павел и из которых очень часто брал основные темы (такие как «венец правосудия»), преследовали цель показать очевидность проявления божественной мудрости в тайнах космоса и истории[187]. Пятикнижие, как и апокрифические писания, бытовавшие в обращении в диаспоре[188], формировали чувство истории[189]. Наряду с отрывками из Писаний, Павел цитировал слова, которых нет в канонических книгах и которые на самом деле он прочитал в каком-нибудь миссионерском произведении, например в апокалипсисе Илии[190]. В Палестине, милленаристический[191] дух и надежды на загробную жизнь укреплялись из-за того, что римское вторжение создало здесь самые благоприятные условия для их развития [192], особенно в году, примерно, 35-м, когда Понтий Пилат ужесточил свою политику и когда Савл как раз находился в Иерусалиме[193].

Помимо личных наблюдений и обычного человеческого рационализма, фарисеи прибегали также к мистическому и сверхъестественному опыту. В их мире существовали ангелы и демоны, они, как и все интеллектуалы эллинизированного Востока, поддерживали веру в этих существ — посредников между божественным и земным миром[194].

Вера в воскресение составляет важную часть фарисейского учения. В первом веке все члены общин были убеждены в бессмертии души и готовились предстать перед божьим судом после смерти: плохих ожидала «вечная тюрьма», а «для других предусматривалась новая жизнь»[195]. Так просто выраженная позиция фарисеев ясно говорит об их убеждении, что воскресение — это вознаграждение, обещанное праведникам; такое понимание вещей не совсем соответствовало верованиям современников Савла. Апокалипсическая литература уже тогда говорила о всеобщем воскресении для всех иудеев и язычников перед последним судом[196]. Во всех иудейских общинах фарисеи, кажется, были гораздо больше заняты проблемой своего личного спасения, чем упованием на Мессию, в иудейском понимании этого слова, то есть на спасителя исключительно их народа [197].

Что касается Гамалиила, который, кстати, не был только руководителем школы, то его библейские занятия формировали хороших проповедников. На своих занятиях Гамалиил часто приводил примеры народного стоицизма. «Тяжелая откровенность», приписываемая в «Деяниях» Павлу[198], уподобляет его странствующим философам, которые, помимо основных направлений веры, распространяли нравственное учение, полностью подразумевающее его повседневное применение[199]. Павел говорил тем же языком, что и они, таким же сильным и страстным. Длинный ряд перечислений придает стремительность его прозе: ему недостаточно сказать, что «лицемер» — это «развратник», он еще характеризует его такими словами, как «эксплуататор», «идолопоклонник», «вор», «пьяница», «хищник»…[200] Повтор ключевого слова фразы подчеркивает главную мысль: как, например, в знаменитом отрывке «Если я любви не имею…» из Первого послания к Коринфянам[201].

Речь перед Кифой (Петром), единственная, сохранившаяся почти дословно, строится на противопоставлении и повторении[202]. Взывания очень настойчивы и страстны. Обращение «братья», необычное в классической риторике, свидетельствует об эмоциональной связи между проповедником и его слушателями. Павел гармонично сопровождает свою речь экспрессивными жестами, чего не делал бы афинский ритор[203]. Чтобы уменьшить неровность и сложность мысли, выраженной разными стилями, Павел во множестве приводит цитаты, пословицы, намеки, помогающие дать характеристики разным людям [204]. В его письмах также сохранен обычный тон переговоров, характерный для народной проповеди[205]. Наконец, он никогда не обращается к оппоненту по имени — его заменяет неопределенное местоимение; это характерно для речи учителя, который выражает как бы общее, распространенное мнение по отношению к оппозиции[206]. Письма апостола полны дискуссий и полемики, как «диатрибы» (резкая обличительная речь) народных- проповедей, которые наложили свой отпечаток на манеру изъяснения Павла; кроме того, эти письма написаны в загадочном стиле и очень трудны для понимания и истолкования — но они были такими и для современников![207]

Темы иудейских проповедей также заимствованы из диатриб[208]. Павел, как мы видим из его посланий, учит рассуждать, пользуясь такими яркими образами, как «жатва» или «строящийся дом»[209]. Он также учит мыслить дихотомическими[210] категориями, всегда противопоставляя душу телу, Дух Закону, жизнь смерти, любовь греху, приобретение потере. Он часто обращается к народной мудрости. Своеобразие его речи заключается, вероятно, в терминологии, заимствованной из языка торговцев[211], и в частом возвышении идеи профессионального «сотрудничества»[212]: обобщая свои последовательные учения, Павел никогда не отвергал среды собственного происхождения.

Впрочем, поскольку в его писаниях очень много древнееврейских выражений, можно допустить, что формированием большинства своих понятий он обязан фарисейскому образованию. Не будем говорить об особенностях семитской культуры, невнятно изложенных в его речи в Антиохии Писидийской: если они наводят на мысль — хотя бы гипотетическую, — что Павел готовил свои речи на древнееврейском, прежде чем произносить их на греческом, то с таким же успехом можно предположить, что они, как и речи Стефана, подвергались местным перезаписям, которыми уже и располагал автор «Деяний». Гораздо более показательно постоянное употребление раввинских выражений в его посланиях, таких как, например, «плоть и кровь», изображающее человека, как слабое и хрупкое создание [213].

Библейская история — составная часть риторики той эпохи. Речь в Антиохии Писидийской строится на историческом обзоре эпохи Патриархов и эпохи Судей до смерти царя Саула; Павел восстанавливает последовательность изложения Библейских древностей — произведения, составленного незадолго до нашей эры, что свидетельствует о его заботе сохранить хронологическую точность.

Итак, Павел получил значительное многоязычное и разностороннее образование, которое соединило отрока, а затем молодого человека с крайне разнородными городами, центрами культуры и социальными кругами. Но было ли всего этого достаточно, чтобы сделать из него, еще до его обращения в христианство, космополита и любителя путешествовать, так сказать, миссионера по призванию?

Павел называл себя космополитом, уже будучи в зрелом возрасте, в 50-е годы. Он пошел еще дальше, чем самые убежденные систематики и философы; преодолевая все разногласия древнего города, он провозгласил, что в христианстве нет ни иудеев, ни греков, ни рабов, ни свободных, ни мужчин, ни женщин. Но это не была крепкая позиция, позиция полемиста, который хочет искоренить консерватизм Церквей Азии[214]. В действительности Павел считал только, что между людьми нет разделения по праву рождения, нет иерархии между иудеями и греками и что все равно призваны[215]. Но даже в его непосредственном окружении греки и иудеи всегда различались[216].

С уверенностью можно утверждать лишь то, что у Павла очень рано сформировалось (без сомнения, благодаря его образованию) крайне структурное видение мира: средиземноморский Восток, единственное пространство, с которым он очень долго знакомился, казался ему пространством, политически сформировавшимся благодаря взаимодействию областей, для которых центром внимания была столица[217], то есть пространство с центром в Иерусалиме. Географически уже долгие века это было место «маршрута» путешественников, географическая «область», характеризующая первые поколения, рожденные в Империи Августа. Скорее всего Павел, который родился в диаспоре, никогда не утрачивал связи с родиной; он не был и никогда не стал бы искателем приключений в путешествиях, ищущим свои корни по всему свету. С «младых ногтей» он был нацелен на Иерусалим, его «кормящую мать», к которому он был очень сильно привязан в годы учебы. Таре потерял для Павла свою важность; он послужит ему еще, как источник семейной поддержки, как укрытие, где он сможет спрятаться в случае необходимости. Парадокс для грека — молодой Савл сделал своей родиной не родной, а выбранный им город. Может быть, из-за религиозной интеграции; может быть, из-за эсхатологических надежд: уже находились верующие, которые приходили к вратам Иерусалима, чтобы похоронить себя в ожидании воскресения; или, наконец, что очень возможно, из-за привязанности к интеллектуальным кругам, как подобает мудрому греку.