Новые времена, новые заботы - Глеб Успенский

Но каково тому, кто не глупит, как распоясовский мужик, каково тому, кто не сеет, не жнет, не рубит и не опустошает, кто не терпит, как коренной житель, от новых времен и от пожаров, но кто поставлен к этим временам для того, чтобы "делать их", кому заплачено чистыми деньгами и сказано: "не хлопочи ни о чем, а думай, делай и получай за это!" — каково-то на душе у этого человека, лишенного совершенно того уюта душевного, который есть у "жителя", который поставлен вне условий, заставляющих распоясовского мужика, получившего восемь гривен, успокаивать себя фразой: "по крайности — деньги"? Каково-то состояние духа этого подлинного неплательщика (иные называют этот сорт людей интеллигенцией, в данном случае — провинциальной) ввиду все той же случайности появления новых дел, к которым ставят его и за которые ему так хорошо платят?..

Без всякого преувеличения можно сказать, что состояние духа лучшего экземпляра современного провинциального интеллигентного неплательщика поистине ужасное. Именно ужас этого душевного состояния и заставил нас оторваться на время от распоясовских интересов. Чтобы это определение не показалось читателю голословным, мы постараемся разобрать, хотя в общих чертах, элементы, из которых слагается это определение, а так как корень и источник положения, определяемого в конце концов словом "ужасный", все-таки та же "случайность", то прежде всего нам необходимо взять какое-нибудь явление, случайность которого не может подлежать сомнению и ясна для всех.

Возьмем поэтому такое явление, как железная дорога. Не подлежит никакому сомнению, что город, о котором идет речь, никоим образом не мог иметь надобности в этом новом явлении. Погорая ежегодно, он был беден, как бедна была вся округа. Поэтому на предложение еще только проектированной дороги войти городу с нею в какие-то соглашения и сделать в ее пользу какие-то уступки город отвечал прямым отказом. Он знал свои средства и находил, что соглашаться ему "не расчет". В чем другом, а в этом деле можно поверить опытности жителя, и, стало быть, если, несмотря на этот отказ, дорога все-таки явилась в наших местах, то появление ее можно смело считать вполне неожиданным, случившимся вопреки местным надобностям и экономическим возможностям. Но так или иначе мысль, родившаяся в какой-то посторонней голове, родившаяся из каких-то до нас ни на волос не касавшихся расчетов, приведена в исполнение: локомотивы свистят, поезды приходят и отходят. Факт совершился, и волей-неволей приходится подчиниться ему.

Кряхтя и почесываясь, город принужден строить шоссе к станции железной дороги, которая, после отказа в соглашении, выстроилась где-то необычайно не у места. Прошла дорога и стала возить все дешевле, чем на лошадях; лошадиная езда стала невозможностью, и хотя то, что город и округа возили на лошадях в старину, с проходом дороги не могло увеличиться, но неволя заставляет и для этих маленьких грузов строить шоссе, потому что возить людей и товар по таким местам, где отроду не было никаких дорог, не представляется никакой возможности; и вот из доходов города выламывается нежданно-негаданно куш в сто пятьдесят тысяч рублей. В расходах, кое-как удовлетворявшихся местными средствами, образуется новый, на который еще вчера никто не рассчитывал и который нечем покрыть, так как и прежние едва-едва удовлетворялись. Местное самоуправление, выломив из своих доходов такой куш, вдруг съеживается в удовлетворении самых настоятельных потребностей, только что пробужденных другими, тоже большей частью случайно вторгнувшимися в жизнь явлениями. Положено поэтому закрыть христорождественекое училище, отложить до будущего года проект о водопроводе, уменьшить, сократить, отклонить, отложить. В деятельности городского самоуправления, предположим даже такого, которое одушевлено самыми благими намерениями, внезапное исчезновение такой кучи денег, какая пошла на мостовую, сразу делает прореху, и люди, даже самые лучшие, стоящие впереди этой прорехи, неизбежно должны сознавать ее, чувствовать, что дело их — не дело, а так — вокруг чего-то толкотня, и что покуда не заполнится чем-нибудь эта прореха, все остальные потребности города, еще вчера крайне настоятельные, должны удовлетворяться только обиняками, могут поддерживаться только в переписке, на бумаге, замазываться и размазываться особенно искусно придуманным для выражения несуществующих вещей языком…

Так отзывается внезапность явления железной дороги на хозяйстве города. На хозяйстве "округи" она отзывается появлением Ивана Кузьмича. До появления дороги у жителя округи, у распоясовского обывателя, было очень мало; все, что у него было, он весьма удобно увозил в город на продажу на своих дровнишках. С появлением дороги размер его имущества не увеличился. Распоясовскому обывателю от нее ни тепло, ни холодно, но Ивану Кузьмичу от нее тепло несомненно. От нее тепло хищнику, тепло человеку, имеющему что-нибудь. Иван Кузьмич, благодаря новому пути, является в глушь и берет то, что есть. У обывателя очень мало; Иван Кузьмич берет у помещика, берет леса, камни, словом — недра, то есть безжалостно расстраивает благосостояние распоясовца, уничтожая, покупая и увозя такие вещи, потеря которых невознаградима. Неудивительно поэтому, если на будущую сессию окружного суда число дел о краже значительно увеличится.

Таким образом, кроме городского самоуправления, прореха, благодаря внезапности явления, должна обнаружиться на другой же день по проходе железной дороги еще в двух новых инстанциях. Она, во-первых, обнаружится во всей громадной организации новой железной дороги со всеми бесчисленными ее службами, отделениями и конторами и, во-вторых, задевает отчасти деятельность учреждения, повидимому вовсе к дороге неприкосновенного, именно — нового суда.

До появления Ивана Кузьмича громадная, требующая трехмиллионных расходов организация дороги не делает ровно-таки ничего. Телеграфы ее гудят: "нет, нет, нет…" В отчетах и ведомостях, над которыми сидит не одна сотня народу, проставляется, пишется, докладывается о том, что грузов не было и нет, и весь этот хор, стоящий три миллиона рублей, на разные голоса, разными почерками поет и пишет: "ноль, ноль, ноль; нет, и нет, и нет — и ничего, и ничего, и ничего, не было, не было, не было", — квакают, кудахтают и стонут по конторам, по отделениям и т. п. Тут уж не просто прорехи — тут прямо пустое место, дыра бездонная, вокруг которой стоит масса неплательщиков и получает "за это" чистыми деньгами.

В таком положении находится "дело" до появления Ивана Кузьмича. С появлением же этого оживителя глухих местностей дорога начинает работать: "лес, лес, лес", — начинают гудеть телеграфы… "Лес, лес, лес", — проставляют и записывают в ведомостях, в отчетах, в книгах и бумагах… "Лес, лес, лес", — бежит по всей линии, наполняет все вагоны до тех пор, пока вдруг не прекратится этот "груз" под топором Ляпунова Ивана Кузьмича и не побежит по всей линии из-под его лопаты уголь или камень. То, что дорога с появлением Ивана Кузьмича "начала работать", это не подлежит никакому сомнению, так как уже известно, что, благодаря этой работе дороги, у распоясовского обывателя появилось одно время до восьмидесяти копеек серебром чистыми деньгами; но несмотря на несомненность "работы", едва ли такая работа может связать с собою интеллигентные силы неплательщиков, так как если, благодаря Ивану Кузьмичу, и нельзя уже назвать ее дела пустым местом, то язвою и раною не назвать невозможно.

Кроме всего этого, внезапный толчок нового явления отдается даже и в таком месте, которое, повидимому, не имеет с этим внезапным явлением никакой связи, в новом суде. Кража бревна, кража овчины, кража двух кулей ржи, кража подпояски, кража, кража, кража — бесконечным потоком тянется на скамью подсудимых… Распоясовский обыватель начинает занимать в острогах и на скамье подсудимых видное место. Его хватают, везут, содержат в тюрьмах, кормят, допрашивают, делают очные ставки, говорят речи; для его оправдания и обвинения толчется и получает деньги целая толпа народу, пишущего, разъезжающего по казенной надобности, сочиняющего бумаги, речи. Но и тут, в этом постороннем новому явлению месте, не оказалось ли, благодаря этому явлению, пустого места, чего-то ненужного, чего-то такого, о чем не стоило бы ни хлопотать, ни писать, ни говорить речей, так как все дело ясно, как дважды два: пришла чугунка, приехал Иван Кузьмич, все вырубил, выкопал, даже украсть стало негде, ну вот и все… Господа присяжные говорят, правда: "нет, не виновен", но ведь они зато и не стоят бюджету ни копейки. Все же, что стоит денег, чувствует, что, говоря об этом бревне, утащенном распоясовцем, об этом взломе и прочих распоясовских преступлениях, оно не имеет под собою реальной почвы, не ощущает действительного дела, по крайней мере большею частию не ощущает его, а что-то пустое, хлопотливое, что-то совершенно не серьезное, не "настоящее" ощущается и тут, среди всей дорого стоящей обстановки, с которою это, якобы серьезное, совершается.