Пролог - Николай Яковлевич Олейник

— Дела неважные, — проговорил Кравчинский. — Надо немедленно разойтись.

— Поздно ведь, — возразил Шишко. — Если бы они хотели накрыть нас сегодня, то сделали бы это раньше, когда все были в сборе.

— Расходиться и немедля, — с нескрываемым раздражением настаивал Кравчинский.

— На тебя это не похоже. Ты же всегда такой...

— Я могу быть каким угодно, если опасность касается только меня одного, — прервал Сергей товарища, — но сейчас — никаких пререканий. Расходиться — и все. — Он начал одеваться. — У кого есть безопасное место?

— Я знаю человека, который сможет нас принять, — сказал Морозов.

— Далеко? Кто этот человек?

— Возле Рязанского вокзала. Инженер Пичковский, брат того, о котором я уже говорил.

— Что ж, пойдем, Липа, — обратился Сергей к Олимпиаде, — в случае чего подайте сигнал: вот на этот подоконник поставьте вазон... А сейчас выходить поодиночке, — предупредил товарищей. — Соберемся за углом, на улице.

Впервые расходились торопливо, без горячих рукопожатий.

V

Типография Вильде и Мышкина помещалась на Тверском бульваре, в длинном, приземистом двухэтажном доме № 24. Государственный стенограф, солдатский сын Ипполит Никитович Мышкин вошел в компанию с собственником предприятия недавно, однако успел уже незаметно для компаньона наладить выпуск нелегальной литературы. Чтобы избежать каких-либо недоразумений с Вильде, человеком лояльным, далеким от их взглядов, Ипполит при распределении обязанностей уступил напарнику, согласившись оставить за собой книжный отдел, и теперь распоряжался в нем по своему усмотрению. За короткое время типография выпустила в свет сотни экземпляров написанных членами организации брошюр: «Сказка о четырех братьях», «Степан Разин», «Крестьянские выборы» и другие.

Кравчинский знал и высоко ценил Мышкина. Сергею импонировала самоотверженность, с которой тот брался за дело. И когда кое-кому не нравились резкие суждения Ипполита, его требовательность и порой нравоучения, в чем иные усматривали высокомерие и даже эгоизм, — он понимал Иппа и поддерживал его как человека действия, легко воспламеняющегося, нетерпимого к пустословию и демагогии.

Мышкин требовал немедленной перестройки революционной работы. Нужна партия! Одна, единая, общая для рабочих и крестьян, способная возглавить массы, повести их правильным путем.

Конечно, в его взглядах много неясностей, даже противоречий, но мнение Мышкина, в руках которого сосредоточено издательское дело всей организации, игнорировать невозможно.

Сергей торопился на Тверской бульвар, рассчитывая договориться с Ипполитом Никитовичем об издании нескольких брошюр, с которыми надо будет идти в народ. В их число входила и его «Мудрица Наумовна».

«Мудрица Наумовна» не сказка, не притча, скорее всего аллегорическое повествование о простом человеке, его жизни, о царстве будущего. Года полтора тому назад он прочел «Капитал», книгу немецкого социалиста Карла Маркса, изданную на русском языке. Книга увлекла, и Сергей начал вынашивать мечту о пересказе «Капитала», пересказе на свой манер, чтобы всем людям было понятно. Идею, мысль, заложенные в книге, он «покажет» на конкретных героях. Например, любовь меж людьми он назовет Любочкой, Любкой, разум — Наумом, а его дочку Мудрицей Наумовной, — это уже как итог, вытекающий из книги. Конечно, он все пояснит в присказке, раскроет созданный им мир аллегорий...

За воротами, на которых красовалась золотыми буквами вывеска, Сергей на мгновение остановился и быстро осмотрелся. Никого. Никто его не сопровождает. Опустив воротник пальто, решительно подошел к обитой черной клеенкой двери, открыл ее и очутился в полутемном коридоре. Широкие, пологие ступеньки вели на второй этаж. Кравчинский не спеша поднялся, без стука вошел в небольшую светлую комнату.

Мышкин сидел за столом, просматривал гранки. Он настолько был увлечен работой, что или не услышал, или не обратил внимания на гостя, и Сергей, улыбаясь, так и стоял у порога, любовался роскошными черными кудрями, которые Ипполит в раздумье поглаживал рукой.

— Ипп, — наконец тихо окликнул Сергей, — здравствуй!

Ипполит вскочил.

— Сергей! Здорово, друг!

Стройный, крепкий в руках, он подошел, обнял Кравчинского, усадил в старенькое, потертое кресло.

— А я, видишь, увяз по самые уши... Сижу день и ночь... То гранки, то верстка, то так... Мороки до чертиков... Не успеваем переплетать книги. Надо что-то придумать. Не хватает людей. Да и места мало... тесно. А время такое...

— Сочувствую, — искренне проговорил Кравчинский. — С радостью помог бы, но меня гоняют, как зайца, не дают нигде засиживаться.

— Знаю, дружище, знаю. — Мышкин ослабил галстук, расстегнул воротничок. — Вот послушай, что я придумал. В. Саратове, Пензе, Калуге есть замечательные люди. Мастера. Что, если договориться с Порфирием Ивановичем и взять в аренду те мастерские? Будем посылать туда оттиски — пусть брошюруют, переплетают... Это нас очень разгрузит.

— Пересылка? — в раздумье молвил Кравчинский. — Но ведь это же не одна книжка — десятки. Могут раскрыть.

— А мы будем маскировать. На дно ящиков положим книги, а сверху кожаную обувь. Другого выхода нет.

— Посоветуйся с Порфирием Ивановичем, — порекомендовал Кравчинский. — Он в этом деле имеет опыт.

Зашла Фрузя. В рабочем фартуке, руки черные — наборщица.

— Видишь, — обратился Ипполит к гостю, — даже жену эксплуатирую. Мало того, что сам здесь погибаю, еще вот и ее привлек, заставил.

— Ипп, как тебе не стыдно? — укоризненно сказала Фрузя. — Не верьте ему, Сергей, я добровольно нанялась.

Это была правда. Полгода тому назад Фрузина Супинская, дочка богатого польского помещика Винцента Супинского, лишенного всех прав и имущества и высланного в Россию за участие в восстании 1863 года, вместе с четырьмя своими подругами, две из которых тоже были польки, появились в кабинете Мышкина и предложила свои услуги. Что они умеют делать? Они наборщицы. К тому же их рекомендуют Войнаральский и Берви-Флеровский, с которыми они сдружились на севере.

Ипполит Никитович оставил всех пятерых и ни разу не сожалел — девушки были образцовыми работницами. С Фрузей, светловолосой, нежной и веселой «полькой из Архангельска», Мышкин особенно сдружился, а вскоре она стала его женой.

На старых, с усохшими верхушками липах возились грачи, с крыш текли струйки от таявшего снега.

— Весною веет, — сказал Мышкин, раскрывая окно. — Скоро в народ, а