Глядя в будущее. Автобиография - Джордж Буш

Хью Эванс совершал этот путь раньше и не собирался повторять ошибку. Поэтому он принялся окрашивать нижнюю часть самого крупного насоса, делая это неспешно и спокойно. Минут через пять он остановился, закурил сигарету и легкой походкой направился к ближайшему тенистому дереву.

С этого момента я красил в одиночестве.

"Эй, Джордж, ты знаешь, сколько показывал термометр, когда мы вышли из склада? — Хью орал с расстояния двадцать метров и при этом был на три метра ниже меня. — Сто пять градусов[11]. Но жара сухая, и ее не ощущаешь так сильно". Я увидел, как он закуривает вторую сигарету, прячась под тенистым деревом, пуская дым и сетуя на несправедливость жизни.

"Если бы меня спросили, я бы ответил, что сегодня адский денек, чтобы посылать людей красить эти проклятые насосы, — сказал он. — Это просто свинство". Хью был в своей тарелке и хотел узнать, приобрел ли он союзника, также обиженного на Билла Нелсона, но не заметил того, что его товарищ по работе ведет себя не по-товарищески. С самого начала Хью относился ко мне как к молодому восточному сосунку, мальчишке-студенту из колледжа, который знает книжки, но не рыболовные снасти. И он был прав. Мне предстояло научиться еще очень многому.

Но хотел этого Хью или нет, а именно благодаря ему я и выигрывал. Билл Нелсон знал, что, какая бы работа ни была сделана, ее выполнил не Хью. Я прикидывал, что рано или поздно Билл сообщит в контору "Идеко" в Далласе, что новый стажер Буш работает отлично и заслуживает большего, чем 375 долларов в месяц.

Время шло, температура упала. Она не могла быть выше 98°[12] к тому времени, когда задание было выполнено. Я был выжат, а мой зад поджарился. Но и самый последний насос был свежеокрашен в чернооранжевые цвета "Идеко".

— Великолепно, Джордж, — сказал Хью Эванс, оценивая нашу работу. Его глаза остановились на насосах, затем взгляд переместился на меня, обгоревшего на солнце и перепачканного краской. У Хью, очевидно, было что-то на уме. — Джордж, — сказал он, — ты не возражаешь, если я задам тебе личный вопрос?

— Смотря какой, Хью, — ответил я. — Что ты хочешь знать?

— Скажи мне одно, — сказал он, — что привело тебя в Техас?

* * *

Этот вопрос требовал длинного развернутого ответа, но, приняв во внимание все обстоятельства, я остановился на кратком и простом. "В Техас, — сказал я ему, — меня привела возможность изучить нефтяной бизнес и подзаработать". Хью выслушал, затем покачал головой. "Тогда ты ошибся городом, — сказал он. — Деньги делают в Мидленде".

Он был прав. Мидленд в 25 милях к северо-востоку по 80-й автостраде был тем местом, куда устремлялись большинство других, кто ехал сюда в те дни послевоенной техасской нефтяной лихорадки. Здесь-то и заключались нефтяные сделки, тогда как в Одессе продавалось оборудование для добычи нефти и подрядчики-бурильщики складировали неработающие бурильные станки.

В Мидленде были спекулянты, в Одессе — подрядчики; в Мидленде жили геологи и инженеры, в Одессе — рабочие-бурильщики, хулиганы, чернорабочие; Мидленд был денежным мешком, Одесса — мускульной силой.

Короче, Одесса не была для 24-летнего бывшего военного моряка таким местом, где он мог рано или поздно стать богачом. Со строго экономической точки зрения я преуспел бы гораздо больше, приняв предложение моего дяди Эрби Уокера вступить в его маклерскую фирму.

Но деньги были не единственной причиной моего приезда в Техас. Вся совокупность причин была связана с теми местами, откуда я вышел, где я жил и бывал, — от Гринвича, штат Коннектикут, и островов Бонин до Йеля и, наконец, до того, что приготовила Одесса для меня и моей жены Барбары в то лето 1948 года.

* * *

Приехал же я в Техас тем летом на своем "студебеккере" — двухдверном купе 1947 года с обтекаемыми обводами, — который купил за 1500 долларов на последнем курсе. Малиново-красная, с выпуклыми стеклами, низкая ультрасовременная машина. Несколько кричащая по стандартам Нью-Хейвена. Но, отслужив три года в военно-морском флоте, я вернулся домой с уже сформировавшимися представлениями о том, что мне нужно.

Я знал не столько, чего я хочу, сколько, чего я не хочу. Я не хотел делать ничего шаблонного и предсказуемого. Я повзрослел в военное время, увидел разные народы и культуры, познал горе утраты близких друзей. Как и множество других бывших военнослужащих, вернувшихся домой, я был молод годами, но зрелым в своих взглядах. Мир, каким я его знал до войны, меня не интересовал. Я искал жизнь другого рода, искал какого-то вызова, чего-то необычного. Я не мог представить себя счастливым, если бы просто ездил на работу, а потом домой пять раз в неделю.

К счастью, я женился на женщине, разделявшей мои взгляды на необходимость вырваться из привычного круга. Барбара и я поженились в последний год войны. Когда я изучал экономику на последнем курсе в Йеле, мы много говорили о необходимости сделать нашу жизнь в чем-то отличной от привычного стандарта, и мы не ставили преград своему воображению.

Однажды, прочитав книгу Луиса Бромфилда "Ферма"[13], мы серьезно задумались о том, чтобы заняться фермерским трудом. Нас привлекали мысль об экономической независимости, а также другие основные ценности, которые Бромфилд представлял как неотъемлемую часть сельской жизни. Тут были и образы Гранта Вуда[14] — поля золотой пшеницы под голубыми небесами Среднего Запада, и воспитание семьи в фермерском поясе.

Затем мы начали глубже вникать в экономику жизни на ферме. Узнавали не просто, какие средства необходимы для ведения хозяйства на процветающей ферме, но сколько денег требуется на первоначальный вклад в землю, скот и оборудование. Требовалось больше, чем мы могли себе позволить. У нас не было денег, мы не знали, где раздобыть их. Одно было ясно: это не было тем деловым предложением, которое приняли бы наши семьи.

Мой отец Прескотт Буш, старший, был преуспевающим бизнесменом, партнером в инвестиционной банковской фирме "Братья Браун, Гарриман и компания". Он зарабатывал неплохо, и наша семья жила в достатке, но без показухи. Отец верил в прописные истины старины Бенджамина Франклина, когда речь шла о заработках, сбережениях и расходах. И в других вопросах он и моя мать воплощали пуританскую этику в лучшем смысле этого слова. Их дети — мои братья Прес, Джон и Бак, моя сестра Нэнси и я — выросли в понимании того, что жизнь не является открытым банковским счетом. Чего бы