Мемуары - Лени Рифеншталь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После сердечного прощания с Иеккелем мы втроем уселись в трехколесную повозку, которая, треща и грохоча, отправилась в путь. Впервые в жизни я села за руль. Колымагу вряд ли можно было назвать автомобилем, но забавный экипаж, сверху и по бокам открытый, ехал с довольно приличной скоростью. Наш покровитель уступил уговорам обучить меня вождению и показал, как действуют газ, тормоза и сцепление. За рулем я получала громадное удовольствие. Мы миновали одну за другой череду деревень. Утки и гуси, подпускавшие иногда нас слишком близко, потом с пронзительными криками улетали прочь. У бедной Герты, сидевшей сзади, душа, должно быть, уходила в пятки.
Вскоре, уже в Эслингене, мы свернули на извилистую горную дорогу, ведущую к конному заводу «Вайль». Встретили нас настороженно — о таких визитах обычно договариваются заранее, но, когда убедились, что я хорошо разбираюсь в родословной этих чистокровных животных, разрешили осмотреть все. Конный завод располагался на холме, а на выгонах паслись великолепные лошади.
Долго оставаться здесь мы не могли, поскольку боялись не поспеть в Штутгарт на поезд. Торговец украшениями снова уступил мне место шофера. Дорога, крутая и узкая из-за множества поворотов, плохо просматривалась. Я не имела никаких навыков вождения, и давать мне вести машину по извилистому крутому уклону было крайне легкомысленно. Вдруг с противоположного конца нам навстречу выехала повозка, запряженная волами. В испуге я попыталась затормозить. Последней мыслью было: «Только бы не искалечить животных». Я рывком развернула машину вправо и крикнула: «Герта, прыгай!»
Последовал сильнейший толчок, и я кубарем полетела вниз, под уклон. Машина уткнулась радиатором в землю, задние колеса крутились в воздухе. Владелец экипажа, прижав к уху карманные часы, раз за разом повторял не своим голосом: «Они больше не идут». Его было очень жалко. Герта лежала в опасной близости от совершенно искореженной колымаги, но осталась целой и невредимой, если не считать нескольких царапин и ссадин. Попутная машина подобрала нас и доставила на штутгартский вокзал. Там у водителя пришлось занять денег на два перронных билета.
Мы отыскали место в купе второго класса. Когда вошел проводник, я показала ему перронные билеты. Герта превратилась в сплошной поток слез. Сквозь рыдания, сбивчиво я наплела, будто билеты мы потеряли, а на оставшиеся деньги купили перронные. С сочувствием поглядев на нас и сказав, к нашему большому облегчению, что мы можем оставаться в поезде, проводник пообещал попросить своего коллегу, который скоро его сменит, спокойно довезти нас до Берлина.
Из дома, не без помощи добрых людей, нам удалось добраться до Варнемюнде,[32] на Балтийское море, чтобы после всех приключений провести какое-то время в более спокойной обстановке. Мы много купались, загорали, и я, когда не сильно припекало, тренировалась на пляже, поставив перед собой цель: осенью хотя бы раз выступить в концертном зале. Профинансировать этот вечер я надеялась уговорить отца. Мне уже сейчас очень хотелось знать, как меня принимает публика и над чем нужно еще поработать.
За моими экзерсисами на пляже долго наблюдал один молодой человек. С узким аристократической лепки лицом и темными волосами. Однажды он решился представиться: «Гарри Зокаль,[33] из Инсбрука»,[34] и, сделав несколько комплиментов по поводу моих импровизированных пляжных танцев, сказал:
— Хотите, я помогу вам с ангажементом на несколько вечеров в Инсбрукском городском театре?
— Вы художественный руководитель или директор театра? — удивилась я.
Он усмехнулся:
— Ни то ни другое, но у меня есть деньги, чтобы арендовать театр, и я убежден, вы будете иметь большой успех.
На что я сдержанно ответила:
— До этого еще далеко, нужно много лет учиться.
— Вы играете в теннис? — поинтересовался он. Я ответила утвердительно. Вечером он пригласил нас с Гертой на ужин в необычный ресторан с рыбным меню. Герта была непривычно раскованной. Этот мужчина ей явно понравился.
С той поры мы стали неразлучными друзьями. Гарри отлично играл в теннис, и мы ежедневно бывали на корте. Скоро выяснилось, что он симпатизирует мне, а не Герте, но я не разделяла его чувств.
И вот отпуск подошел к концу. В последний день Зокаль спросил меня напрямик, не выйду ли я за него замуж. Я всегда испытывала неловкость, когда в меня влюблялся мужчина, а я не могла ответить взаимностью. Но Зокаль не переставал надеяться; он, кажется, решил бороться за меня.
Когда мы вернулись домой, выяснилось, что мои родители еще в Бад-Наухайме, родители Герты тоже пока в отпуске. Нам повезло. Лишь много лет спустя мы поведали своим близким о наших приключениях.
Конкурс красоты
В залах для праздничных мероприятий берлинского Зоологического сада устраивали конкурс красоты. Отец проводил конец недели на охоте, так что мы с матерью могли посетить это шоу. Она сшила мне красивое серебристо-зеленое шелковое платье, отороченное белыми лебедиными перьями. На тумбах для объявлений можно было прочесть, что в конкурсе примут участие звезды экрана и среди них Ли Парри,[35] известная в то время киноактриса, яркая блондинка родом из Мюнхена. Театр и кино манили меня все больше и больше, а ведь я воспитывалась в строгих бюргерских правилах.
Залы оказались переполнены, пришлось протискиваться сквозь толпу. Никакого удовольствия это мероприятие, казалось, не предвещало. Все наступали друг другу на ноги, а то и дело мелькавшие перед глазами люди заслоняли сцену. Со всех сторон протягивали карточки, которые я, однако, не брала, так как считала их лотерейными билетами, а мне не разрешалось брать ничего от посторонних людей. Меня в основном интересовали кинозвезды, которые должны были появиться на украшенном цветами подиуме. Лишь после того, как удалось протиснуться поближе к сцене, я узнала, что девушки — обладательницы наибольшего числа карточек получат призы. Вот тут-то я и пожалела, что не брала записок, теперь я от них не отказывалась.
Вдруг заиграли туш, и какой-то господин на сцене попытался установить тишину.
— Дам, получивших больше двадцати записок, — воскликнул он, — прошу подняться на подмостки.
Я с волнением пересчитала свои бумажки — их было даже больше, чем требовалось, — и, ослепленная светом прожекторов, поднялась на сцену. Снизу мне под ноги продолжали бросать записки, столько, что я даже не могла все их собрать и удержать в руках. Рядом со мной стояло еще тридцать молодых девушек. Снова заиграли туш, и начался окончательный подсчет голосов.
Первый приз, как и ожидалось, получила блондинка Ли Парри — в белом тюлевом платье с серебряными блестками. Второй приз — я думала, что провалюсь сквозь землю, — достался мне. Раздались бешеные аплодисменты, меня стащили со сцены и, к ужасу матери, понесли на руках через зал. Больше толкотни я боялась вспышек аппаратов репортеров. Боже, что будет, если отец увидит в газетах мою фотографию!
Протягивая цветы и карточки, многие интересовались, как меня зовут, и просили дать адрес. С большим трудом удалось выбраться из толпы. Совесть у нас с матерью была нечиста, но, к счастью, отец ни тогда, ни позже так ничего и не узнал.
Среди визиток мне бросились в глаза две с очень известными именами. На одной значилось Ф.-В. Кёбнер, на другой — Карл Фолльмёллер,[36] автор пьесы «Чудо», с большим размахом поставленной Максом Рейнхардтом.[37] Я знала, что драматург дружит с Рейнхардтом. Кёбнер же был главным редактором популярного журнала мод, кажется, «Элегантная дама».
На своей карточке Фолльмёллер приписал от руки: «С удовольствием познакомлюсь с Вами и обещаю всяческую помощь».
Ему словно бы вторил Кёбнер: «Вы очень красивы, я помогу Вам сделать блестящую карьеру».
Однажды во второй половине дня я попросила доложить о себе господину Кёбнеру, который жил в западной части города на первом этаже довольно необычного дома. Дверь открыла молодая девушка. Помещение, куда она ввела меня, показалось каким-то странным. Все стены были сплошь увешаны фотографиями — ни торсов, ни лиц, только ножки. Скоро в комнату вошел Кёбнер — стройный, довольно высокий, одетый небрежно, но стильно. Приветствуя меня, он улыбнулся как-то уж очень многозначительно. Я сразу насторожилась.
— Прелестная дева, приподнимите-ка вашу юбочку.
Юбка моя и так была коротка.
— Пожалуйста, поднимите ее немного повыше, выше колен, — настаивал Кёбнер.
По глупости я послушалась его, но быстро опомнилась и гневно спросила:
— Что все это значит?
Он покровительственно ухмыльнулся и произнес, словно собирался сделать грандиозный подарок: