Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря - Юрий Пастернак

Алик очень рано научился читать. Ещё до войны моя подруга Маруся (Мария Витальевна Тепнина. – Ю.П.) показала ему буквы в акафисте, который мы читали каждую пятницу, и первой фразой, которую он прочёл, было его название: «Акафист Страстем Христовым».

В 1943 году Алику исполнилось восемь лет. Он к этому времени уже хорошо читал. Помню, с каким восторгом он говорил мне о том, как прекрасна «Песнь о Гайавате». Я записала детей в библиотеку и брала им интересные детские книжки, которые Алик читал Павлику вслух. Это помогало им не думать о пище.

В субботу, в воскресенье и в праздники мы с Верочкой и детьми ходили в церковь. Сначала мы все ходили к Иоанну Воину, а в дальнейшем дети одни ходили в церкви, которые им больше нравились. Павлик после второй смены, с ранцем за плечами, чаще всего ходил к Скорбящей Божией Матери. Алик ходил в разные церкви. Изредка ездили в Загорск, примерно раз в месяц приобщались. К нам приходили наши друзья, и мы старались приучать детей к церковному богослужению и вообще к жизни в Церкви. Мы все как бы погрузились в церковную жизнь, и это нам давало огромную радость. Детей я с раннего возраста приучала к праздничным песнопениям, они быстро выучили тропари всех двунадесятых праздников и рождественские ирмосы знали наизусть. Алик был очень устремлён к духовной жизни и с любой темы мог перейти на духовные темы. Павлик не отставал от него. Евангелие я читала им ежедневно.

Мариам Мень

У нас в семье рассказывали, каким дядя Александр был в детстве. Однажды, когда Алик был маленьким и у него был день рождения, ему подарили игрушечного слонёнка. Через какое-то время пришёл ещё один гость и вручил ему точно такого же слоника. Маленький Алик, получив на день рождения две одинаковые игрушки, и не подумал сказать что-то вроде «у меня уже есть такой». Он с радостью сказал: «Вот и второй слоник пришёл!»

Отцу Александру не впервые было удивлять больничный персонал. Однажды в детстве его положили в больницу с воспалением. Время было послевоенное, иммунитет ослаб. Его горло было завязано повязкой. Моя бабушка Лена (мать Александра и моего отца) отправилась проведать его. Приходит в больницу, идёт по коридору, видит: нет никого, тишина. Ни персонала не видно, ни пациентов. Странно, куда все подевались? Заходит в палату Алика и видит картину: полно народу, весь персонал с пациентами набились в эту палату. Сам Алик стоит на своей кровати, театрально завернувшись в больничную простыню. С завязанным горлом, в простыне, он что-то вдохновенно рассказывает и представляет своим слушателям, иллюстрируя не то Понтия Пилата, не то какого-то героя Античности, а «публика», позабыв обо всём, внимает его речам не дыша!

Он с детства умел очень интересно рассказывать. Всё, что он прочитал в книжках, он увлекательно рассказывал другим. И всю жизнь потом люди будут слушать его так, как тогда, в больничной палате.

Павел Мень

Мои первые яркие детские воспоминания: деревня, вечер, замёрзшее заснеженное озеро, оно мне кажется огромным, мы с Аликом, старшим братом, следим за воздушным боем: на фоне пылающего заката видно, как перестреливаются два маленьких самолётика. Наверное, не так высоко, потому что видно на одном из них, на крыльях, красные звёздочки, на другом – чёрная свастика. Мы видим – самолеты стреляют, мы болеем за звёздочки. Вдруг хвост у немецкого задымился, и он колом начинает падать. Мы, счастливые, бежим рассказать маме, что наш победил.

Мы уже переехали в маленький домик в Загорске. Мама ушла на рынок обменять что-то из нашей одежды или обуви на еду. Дело к вечеру, а её нет. Алик в тревоге, я хнычу. Тогда он решил сходить к знакомым, которые жили недалеко. Может быть, мама зашла к ним и задержалась. Но тогда Алик должен был оставить меня одного… А мне страшно, как я закрою наружную дверь изнутри, в сенях темно, как я закрою!

И тогда Алик говорит: «Не бойся, просто молись по дороге!» И я возвращаюсь с молитвой и с чувством полной безопасности – страх исчез, задвинул щеколду, прошёл через холодные тёмные сени в нашу комнату, где светила под потолком тусклая лампочка. Это был первый урок молитвы, который я тогда, конечно же, не осознал. Но зёрнышко упало…

Нас, детей, в семье было двое. Верующей была только мама, Елена Семёновна. Ещё девятилетней девочкой она прочла Евангелие и уверовала. Только в двадцать восемь лет мама крестилась. Её вера была необыкновенной, живой. Наше окружение с детства – это люди катакомбной православной церкви, многие из которых прошли лагеря, ссылки. Мама, конечно, повлияла на Александра. Она учила, что «если к тебе кто-то приходит и просит что-то, знай, что это просит Христос».

Мы жили в трёхэтажном дореволюционном доме на Серпуховке, 38. Дом был из красного кирпича. Мы жили на втором этаже в четырёхкомнатной квартире, занимали комнату в двадцать квадратных метров. Папа как будто гордился, что у нас такая большая комната. В квартире жили ещё три семьи. За стенкой справа жил одинокий пожилой мужчина из бывшего купеческого сословия – Иван Иванович Кудин. До революции была известна его мануфактура – «Кудинские платки».

Однажды – я был ещё маленький – ему похвастал: «Я родился 1 декабря, в день смерти Кирова. А брат мой родился 22 января, на следующий день после смерти Ленина, как будто ему на смену…» Старик, по-волжски налегая на «о», мне ответил: «Довольно одного».

В 43-м году с продуктами было очень плохо. И мама, поскольку она работала и одновременно училась, оставляла нам еду, ну, естественно, поровну, и я быстро съедал своё, а потом жаловался, что я голодный, начинал ныть. Александр говорил: «Ну ладно, съешь мою порцию». Я съедал, мало думая об этом. А он всё время читал книги и, если видел, что я не могу найти себе какое-то занятие, читал мне вслух и со мной занимался. Сызмальства у нас были очень тёплые отношения, которые мы сохранили до самого конца. У нас не было никогда никаких конфликтов.

Папа не был практикующим иудеем, но старался соблюдать традиции. Мама рассказывала, когда родился Алик, на восьмой день, по еврейскому обычаю, мальчик должен быть посвящён в Завет Израиля с Богом через обрезание крайней плоти. По этому случаю из Киева приехал отец папы, наш дедушка Герш-Лейб. И однажды папа ему пожаловался: «Ты знаешь, Лена увлекается христианством». «Христианством? – ответил благочестивый иудей. – Надо бы почитать Евангелие. Я никогда не читал». И отец дал ему почитать Евангелие. Почитав, дедушка сказал буквально следующее: «Не волнуйся, сын. Иисус был настоящим евреем».

Уже в детстве мы были полностью воцерковлены. В девять лет я уже сам ездил в Загорск. Ходили мы и в московские храмы, которые Сталин после войны частично открыл.

В доме собирались мамины друзья из мечёвцев[9] и из общины отца Серафима. Мы с Аликом и другими детьми ходили домой к Борису Васильеву (он был тайным священником), и его жена Татьяна Ивановна замечательно проводила с нами занятия по формам и смыслам православного богослужения. Её уроки для нас были настоящей воскресной школой.

По благословению схиигуменьи Марии Алик начал прислуживать в алтаре храма Рождества св. Иоанна Предтечи на Пресне. Настоятель храма отец Димитрий Делекторский знал отца Серафима. А после того как брата перевели учиться в Иркутск, матушка благословила меня прислуживать вместо него.

Мария Тепнина

Алику было около четырёх лет, когда он написал мне: «Не будь побеждён злом, но побеждай зло добром». По этому можно судить, какая была обстановка дома, если маленький ребёнок мог воспроизвести полностью слова апостола Павла, осознать их значение и повторить. Такую атмосферу создавала Елена Семёновна у себя в доме, таким образом она его воспитывала.

Нина Трапани

С Леной Мень я познакомилась, когда её сыну Алику было полтора года. Это был миниатюрный мальчик, общительный и довольно разговорчивый.

Вскоре они приехали на Лосинку, где мы жили. Первый, на кого Алик обратил внимание, был белый котёнок, который по собственному почину водворился в мансарде. Алик ахнул и, указывая на котёнка, воскликнул: «Рыжий телёнок!» Не знаю, где он видел это существо, только всё живое ассоциировалось у него с этим телёнком. Все рассмеялись.

На следующее лето Лена с семьёй поселилась на Лосинке. Хозяева сдали им, собственно, единственную комнату с выходом на террасу, а сами поселились на кухне. Дом стал оживлённым, что было очень кстати. Присутствие о. Иеракса (Бочарова) как-то скрадывалось в общем оживлении. Дочь Ивана Алексеевича, хозяина дома, Марьяна подружилась с Аликом. Она только начала говорить, но, когда Алик обрушил на неё целый каскад слов, сразу онемела и перестала говорить совсем. Это не мешало их играм, и постепенно Марьяна разговорилась. Странные возгласы раздавались подчас: «Ой, батюшки, что у тебя вышло?» «Ох, Господи помилуй!»