Звезды. Неизвестные истории про известных людей - Михаил Грушевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2
Я приехал в семью сестры моего папы – тети Шуры. У нее уже было двое детей, третий только родился, ему было несколько месяцев. Отец ушел на фронт, ни одного письма не пришло, так он и исчез. А нам с братом пришлось взять на себя всю мужскую работу. Мы вдвоем поднимали тридцать пять соток земли. Вскапывали, сажали картошку, пололи, окучивали, ночами перетирали мешки картошки на крахмал. Картошка была у всех, и никто ее не покупал. А крахмал покупали. Когда уже нас освободили, мама прислала мне такой красивый ватник, что мне завидовала вся наша околица. Я ходил как король! Когда я смотрю на сегодняшних 10-летних, мне кажется, что они пустой лопаты не поднимут, а мы пахали.
Как-то сидим дома, заходит немец. Курица бежит. Он ее застрелил, унес. А когда маленькому Аркадию достали манной каши, тоже пришел немец, заметил кашу и хотел забрать. Когда немец отвернулся, бабушка цапнула кашу обратно, потому что ребенка нечем было кормить. Немец увидел, что каша исчезла, поволок бабушку в сарай и стал угрожать. Пришлось кашу отдать ему обратно.
Однажды мы жгли костер, бросали в него патроны, и они там взрывались. Вдруг из темноты выныривает немец с автоматом, громадный, в каске, в плаще: «Партизаны!» И на нас замахнулся автоматом. Хорошо, он рассмотрел, что дети. А мы кричим: «Нет, каштаны!» Нас спасло чудо. Когда каштаны бросаешь в огонь, они тоже взрываются, конечно, не так, как патроны. И на глазах у немца кто-то бросил каштан, а в это время взорвался лежавший в костре патрон. Немец ошалел, что каштаны так сильно взрываются, и ушел.
Ну а самое страшное – это когда везли на расстрел. Закрытые машины, у каждого столба стоят немцы и полицаи. И один раз люди выпрыгнули, побежали в разные стороны, и их всех перебили. Иду в школу – убитый человек лежит, пошел с другой стороны – тоже убитый человек. А перешагнуть невозможно! Однажды, когда на улице стреляли, пуля залетела в школу и врезалась в стенку недалеко от учителя.
Как-то пошел слух, что один пленник убежал. Такое было счастье думать, что хоть один убежал. Потом приехали каратели и жгли заживо тех, кто жил вдоль дороги. Нам сказали, что мы тоже входим в ту зону, которую жгут. Они в один дом запирали людей, а дом поджигали. Выстрелы, страшные крики, огонь. Мы влетели в хату, схватили бабушку за руки: «Бабушка, бежим!» А она: «Детки, а куда мы пойдем? Здесь у нас хата, здесь у нас картошка. Кто нам даст кров? Кто нас будет кормить? Нам некуда бежать». Ничего страшнее в жизни у меня не было, потому что мы сидели и ждали, когда нас сожгут заживо. К счастью, каратели до нас не дошли и прекратили эту экзекуцию. Уехали. А мимо нас шли нагруженные крестьянским добром грузовики. У меня до сих пор стоит перед глазами грузовик, полный добра, а наверху – прялка.
3
Когда наши войска освободили Чернигов, мама прислала мне из Ленинграда вызов. Чтобы меня, 11-летнего парнишку, пустили в Ленинград, я должен был получить справку в райкоме партии, что я не сотрудничал с оккупантами. Я получил такую справку. Мама хотела за мной кого-то прислать, а мне не терпелось ее увидеть. Она прислала деньги, а тетка их от меня хотела спрятать, но выронила. Когда я увидел деньги, то побежал на станцию и купил билет. И все думали, что я пропал.
Я вместе с ранеными, в вагоне с выбитыми стеклами поехал в Ленинград. А мама-то не ожидала. Я приехал, нажимаю звонок и слышу мамин голос, два года его не слышал: «Кто там?» Я говорю: «Откройте». Тогда не открывали дверь, потому что это было опасно. Она потом рассказывала: «Слышу детский голос, думаю: если воришка, я с ним справлюсь». Открывает дверь, я кидаюсь ей на шею, а она – от меня! Она догадалась, что не тетка меня отправляла, а я сбежал: у меня не было ни одной пуговицы, вся моя одежда на резиночках и на веревочках держалась.
Школа. Поскольку в оккупации не было врачебного обслуживания, в школе меня привели в зубной кабинет и за один раз вставили девять пломб, половина из которых вылетела на следующий день. Это был такой ужас, больше я об этой школе ничего не помню. Потом я перешел в знаменитую школу Мая. Там я полюбил точные науки – математику, физику, химию. В старших классах я уже изучал их по вузовским учебникам. Однажды я залез под стол в кабинете физики и оттуда помогал ученикам во время экзамена. Как-то мы забрались на крышу. Я собирался в телескоп смотреть на звезды, а мой друг решил, что смотреть в окна – интереснее.
4
Поскольку родители работали, меня отдали в детский садик, где надо было жить неделю, а на выходные меня забирали. Сколько мне было лет? Может, пять. Мы ложились спать вместе: и мальчики, и девочки. У нас были чулочки и безрукавочки, к которым пристегивались резинки. И надо было обязательно сзади расстегнуть. Я всегда подходил к одной девочке и просил расстегнуть – это был знак любви.
Когда мы уже стали юношами, началось увлечение танцами и девушками. Такие страсти разгорались – любовь до гроба или, наоборот, измена. А я привык во время оккупации к игрушкам в виде пистолетов, ружей, самопалов. Я ходил стрелять в тир, на танцы не ходил. Меня приглашали, а я говорил: «Да что там под музыку топтаться на одном месте, я лучше постреляю!» А папа мне сказал: «Хорошо, вот собирается общество, все будут танцевать, а ты начнешь стрелять?» Мы купили чудо техники – патефон с ручкой, с одной иголкой и пластинкой, на одной стороне «Рио-Рита», а на другой «Вальс под дождем»…
Можете представить себе радость моей мамы, когда в 9-м классе я вернулся из цирка и заявил ей, что буду воздушным гимнастом. Целый год она отучала меня от этой мысли. Когда шли фильмы о танкистах, я, естественно, хотел быть танкистом, фильм о снайпере – хотел быть снайпером. Всю войну мы стреляли, это было наше развлечение. Не по людям, конечно, стреляли по бутылкам, по банкам. До середины войны я хотел быть танкистом. Подбили немецкий танк, и я туда залез. Немцы его бросили. Я закрыл за собой люк – темно, в смотровую щель ничего не видно. Нет, не буду танкистом. А в это время на поле сел самолет. Мы к нему побежали, и я решил: буду летчиком. Потом стал читать научно-фантастические книжки о ракетах. Решил стать ракетостроителем. Казалось, что космонавты появятся, когда мой сын или даже внук будут взрослыми. А потом нам предложили пройти медкомиссию – на космонавта. Крепкие ребята, спортивные перворазрядники – не прошли. А я прошел. Долго не понимал, но потом понял, что меня не комиссия отобрала – война отобрала.
Андрей Дементьев
...Андрей Дмитриевич Дементьев родился 16 июля 1928 в Твери. Окончил Литературный институт имени Горького. В 1981–1992 годы – главный редактор журнала «Юность», продолживший либерально-оппозиционную линию издания, начатую в период «оттепели» В. П. Катаевым. В 1990-е годы – представитель Государственной телерадиокомпании РТР в Израиле. Известный русский поэт.
1
Тверь переименовали в Калинин в 1928 году, в год моего рождения. Город этот совершенно удивительный. Когда я стал заниматься историей Твери, я поразился, сколько замечательных людей дала эта земля.
Я помню своего деда. Он был грузчик, потрясающего здоровья. Зубы – как кукурузные зерна. За всю жизнь – а прожил он 64 года – не принял ни одной таблетки. Такой был крепкий человек. Погиб в тюрьме, по политической статье, как и двое моих дядек. Тогда это все было, к сожалению, повсеместно и почти в каждой семье. Дед погиб в лагере, его задавило деревом на лесозаготовках. Дерево начало падать, а он слишком поздно это увидел, повалился в снег, а там оказался пень. Дед еще двадцать дней жил – не пил, не ел, а сердце работало. Он бы совершенно спокойно прожил до 100 лет.
У деда был хороший голос, он пел в церкви. И дома с мамой они пели каждый вечер. Это было еще до войны. Каждый вечер пели романсы, русские народные песни. Я вырос в атмосфере музыки. Отсюда, может, и стихи пошли. Стихи мои оказались музыкальными, поэтому на мои стихи написано много песен.
У нас был частный дом на улице Салтыкова-Щедрина. В свое время его купили дед с бабушкой. Дом был, не скажу, что такой уж богатый, – нет. Внизу три комнаты, наверху мезонин. Человек десять, мы жили единой семьей. Никаких распрей, никаких раздоров не было. Война разбросала, ну и 1937 год – тоже прошелся по нашему дому, по семье. У нас при доме был небольшой сад. Этот сад помогал нам в тяжелые годы войны. Картошку сажали, были яблоки. Вы знаете, так хотелось есть! Голод – страшная вещь. Я его познал полностью. Это ужасно, когда, кроме еды, ты ни о чем не можешь думать. Нам давали в школе булочку, а так – целый день голодный. И мать не может ничего сделать. А где она возьмет? Поэтому я каждый вечер ходил в библиотеку. Я брал интересную книгу, читал и забывал про еду. Я уходил в этот книжный мир, в чьи-то судьбы, трагедии. Можете представить: я приходил туда в шесть часов и сидел до закрытия, до одиннадцати вечера. Сидел и читал, и это меня спасало.