Новая история города Чуханска. Однажды в городе - Виталий Глухов

Ехать пришлось недолго. На двенадцатом километре свернули вправо и через несколько минут были на месте. Художник Михаил Игоревич был дома, встретил гостей радушно, видно, одиночество его тяготило, и ему хотелось общения. К Степану он относился по-отечески, любил его, как сына, и всегда был ему рад. У него самого детей не было. Жена умерла от родов еще в молодости. Он сильно любил ее и больше так и не женился. В середине 70-х годов, продав свою городскую квартиру, он купил этот домик лесника, чем был весьма доволен.

Дом располагался на взгорке, и поэтому вид из него был просто изумительным. Это в свое время и повлияло на решение о приобретении этого дома. Из большой комнаты видны были поля с небольшими перелесками и проходящая вдалеке автострада. Окна спальни выходили в сад, за которым с любовью ухаживал художник, несмотря на свои семьдесят с лишним лет. С веранды, которая была мастерской художника, открывался вид на лес, спускающийся к небольшой реке. Словом, место было прекрасное.

– Что-то ты, Степан, забыл старика, перестал приезжать. Когда был последний раз? Прошлым летом? – укорял Михаил Игоревич, обнимая Степана.

– Дядя Миша, последнее время закрутился. – Степан, повернувшись к стоящим рядом дамам, представил их дяде Мише: – Вот, принимай гостей…, это Жанна, а это, что все время улыбается, – Сашенька.

– Буду только рад…, а меня, как вы уже знаете, кличут Михаилом Игоревичем, можно просто дядя Миша, – ответил Михаил Игоревич.

– Давайте будем выгружаться, – предложил Валентин. – У нас сегодня будет великолепный стол, к тому же на природе.

– Жанна, как ты смотришь, если мы прогуляемся по лесу вон до той реки, – Степан показал рукой на речку.

– Степан, ты что, как всегда, убежать хочешь, а кто готовить будет?

– Валентин, не приставай. Ты же знаешь, что я кулинарными способностями не обладаю, вот тебе и карты в руки. К тому же у тебя есть сегодня прекрасная помощница, Саша.

– С удовольствием пройдусь, – улыбнулась Жанна. – А повар из меня тоже неважный.

– Идите, идите, – улыбаясь, сказала Саша, – мы справимся.

Лес почти весь состоял из берез, только местами зеленели ели. Березы стояли стройными рядами, видимо, это были посадки, сделанные лесником.

– Хорошо здесь, тихо, светло, и на душе так же. А какой удивительный этот старик, какой светлый у него взгляд, и душа, похоже, такая же светлая. Кто он?

– Я не так много знаю о нем. Предки его были известными в Москве купцами. В двадцатые годы их семью выслали в наш город, а в тридцатые почти всех расстреляли. Отец его чудом спасся. Но и его в 41-м забрали на фронт, и уже через три месяца пришла «похоронка». Сам дядя Миша окончил наше художественное училище, потом учился в Ленинграде. Вернувшись, преподавал в художественном училище, много написал картин. После разгона выставки художников-нонконформистов в Москве, при Хрущеве, был причислен к враждебному направлению, противоречащему социалистическому реализму, и уволен с работы. Подрабатывал тем, что оформлял на заводах красные уголки. Он талантлив и оригинален, но за всю жизнь не имел ни одной персональной выставки. Буквально совсем недавно вышел альбом с репродукциями его картин.

– Печально, сколько судеб переломано, загублено, и все ради чего? – Жанна смотрела в сторону реки. – А ты, почему один живешь? Видный, умный мужик, неужели женщину найти не можешь?

Степан с удивлением посмотрел на Жанну, он совсем не ожидал, что она заговорит об этом.

– А ты бы стала жить со мной?

– Я не знаю.

– Вот видишь, а ведь я тебя люблю. Да, да. Все последнее время только и думаю о тебе, влюбился, как мальчишка, места себе не нахожу. – Степан взял Жанну за руки и пристально посмотрел в глаза.

– Не надо, Степан. Ты милый, симпатичный человек, но мне кажется, ты совсем ребенок. С тобой надо возиться, ухаживать, жалеть, а я этого не хочу. Я со своим прежним мужем намаялась, и второй раз не хочу наступать на такие грабли.

– Значит, расчет. А как же чувство, любовь, все побоку?

– Любовь – это хорошо в семнадцать лет, а теперь больше думаешь о земном, обыденном. И потом, Москва, я даже представить себя не могу в каком-то Чуханске. Как ты-то тут застрял?

– Не всем же жить в Москве, – обиделся Степан.

– Степа, ты, пожалуйста, не обижайся, мы ведь взрослые люди и можем быть откровенными.

– Я не обижаюсь. Но я ложусь спать с мыслью о тебе и встаю с мыслью о тебе.

– Ты специально привез нас сюда, чтобы сказать мне это.

– Да!

– Давай будем возвращаться, а то они нас потеряют, и, пожалуйста, не торопи время, любовь не терпит суеты.

– Ты где в Москве живешь? Я ведь Москву хорошо знаю, – поднимаясь на взгорок, спросил Степан.

– На Черногрязской, недалеко от площади трех вокзалов.

– Мне нравится Москва. Раньше, когда выдавалась командировка в Москву, я обязательно просился. Больше всего любил гулять по вечерней Москве, вдоль набережной. Душа отдыхает.

– Знаешь, Степан, я в этом лесу хочу побывать, когда лес распустится и травы поднимутся.

– Если приедешь, то обязательно побываешь. Жанна, у тебя в Москве, наверно, масса поклонников? Похоже, ты разбила не одно сердце? Ну-ка, сознавайся, – весело проговорил Степан и обнял ее за талию. – Пусть я буду еще одним поклонником твоей красоты.

– Степа, ты начинаешь задавать некорректные вопросы, а это уже плохой признак.

– Какая может быть корректность, когда я весь переполнен страстью. Каждая клеточка моего организма жаждет близости с тобой.

– Степа, – просительно проговорила, Жанна, – мы уже подходим к дому, держи себя в руках.

– Я тебя хочу держать в руках, а не себя, – громко сказал Степан и, провернувшись, как мальчишка, на одной ноге, запел:

В том саду, где мы с вами встретились,

Ваш любимый куст хризантем расцвел.

И в моей душе расцвело тогда,

Чувство нежное светлой любви.

– Ты, оказывается, любитель русского романса.

– Обожаю!

– Вот и наши туристы явились! – воскликнул Валентин, увидев выходящих к дому Степана и Жанну. – А стол давно накрыт. Мы с дядей Мишей уже пропустили по стаканчику, для поднятия настроения. Жанна, проходи на веранду, а ты, Степан, захвати сумку с вином из багажника.

Стол накрыли на веранде, где было просторней, чтобы всем хватило места. Шашлыки получились отменными. Особенно, если учесть, что поедались они на свежем воздухе и запивались хорошим вином. Валентин постарался от души и заслуженно принимал похвалы сидящих за столом.

Послеобеденное солнце заливало веранду, отражаясь в картинах, расставленных вдоль стен, и от этого казалось, что персонажи на картинах оживают, становясь участниками общей трапезы.

– Жанночка, – обратилась к ней Саша, – я тут, пока вы гуляли, посмотрела картины Михаила Игоревича, это что-то грандиозное! Мне кажется, если устроить выставку в Москве, это будет фурор. А сколько денег можно заработать, ведь в Москве уже давно сформировался слой достаточно богатых людей, интересующихся живописью.

– Саша, для этого необходимы большие деньги, – ответила Жанна.

– А может, с финансами нам поможет Валентин?

– Вы видели, на какой машине я езжу? Будь у меня достаточно денег, стал бы я ездить на этом ведре. Наш город нельзя сравнивать по доходам даже близко с Москвой. Там за день прокручиваются суммы большие, чем у нас за год.

– Вот так. За что ни возьмись, все упирается в деньги.

– Эх, Саша, Саша, – включился в разговор Михаил Игоревич. – Уж лучше в деньги, их все-таки можно заработать, а не в какого-нибудь чиновника или идеологию, как это было в наше время.

– Дядя Миша, – обратилась Саша к Михаилу Игоревичу. – Покажите, какую картину вы сейчас пишете.

– Да я, милая моя, сейчас почти ничего не пишу, глаза стали плохо видеть, и в руке твердости нет. Иногда возьму кисть, постою перед холстом, сделаю несколько штрихов и чувствую: не получится. Очень слаб я стал, а живопись требует большого напряжения сил.

– А как же вы один-то живете? – поинтересовалась Саша.

– Ко мне из соседнего хутора женщина ходила, где надо, приберет, белье постирает, покушать приготовит, но вот уже две недели не приходит. Тут давеча мальчик прибегал из хутора, говорит, что заболела. Но не это пугает. Кашу сварить или чайку я еще способен сам. Меня больше беспокоит судьба моих картин, сколько трудов в них вложено, сколько дум передумано и души отдано. Можно сказать – в них вся моя жизнь и весь мой опыт. Очень не хотелось бы, чтобы все это пошло прахом и не послужило людям. Раньше я все надеялся, что у тебя, Степан, появится интерес к моим работам, но, видимо, у тебя другое предназначение. Хотя сейчас и не до искусства, времена другие, все грызутся да делят имущество, будто собираются жить вечно. Только я почему-то уверен, что и на картины придет спрос. Вот набьют брюхо, удовлетворят примитивные потребности, тогда и появится интерес к искусству.