Трагедия армянского народа. История посла Моргентау - Генри Моргентау

Я предложил военному министру обговорить все это с Фалькенгайном во время предстоящей встречи и по возвращении рассказать мне о результатах. Каким-то образом содержание нашей беседы стало известно новому немецкому послу – графу Вольф-Меттерниху, который сразу же прибыл ко мне для беседы. Он явно хотел внушить мне две вещи: что Германия никогда не отдаст Эльзас-Лотарингию и что она будет настаивать на возврате всех своих колоний. Я сказал, что бесполезно говорить о мире, пока Англия не одержит большую военную победу.

– Возможно, это так, – ответил граф, – но вы вряд ли можете ожидать от нас, что мы позволим Англии одержать такую победу только для того, чтобы она сочла себя готовой к мирным переговорам. Хотя, я думаю, вы ошибаетесь. Было бы ошибкой утверждать, что Великобритания еще не одержала ни одной серьезной победы. По моему мнению, на ее счету уже есть ряд побед, и весьма существенных. Посудите сами: она установила безусловное господство на море и вытеснила оттуда всю немецкую торговлю. Она не только не потеряла ни пяди своей территории, но и приобрела новые владения. Она аннексировала Кипр и Египет и завоевала все немецкие колонии. Она владеет большей частью Месопотамии. И вы утверждаете, что Англия ничего не получила от этой войны? Абсурд!

1 декабря Энвер прибыл в американское посольство, чтобы сообщить о результатах переговоров с Фалькенгайном Немецкий начальник Генштаба сообщил, что Германия выступает за мирные переговоры, но не может сформулировать свои условия заранее, поскольку такой акт был бы интерпретирован как признак слабости. И лишь одно очевидно: в настоящий момент союзники могут рассчитывать на значительно более выгодные условия, чем в будущем. Энвер сказал, что немцы не возражают против сдачи всей территории, отвоеванной у Франции и практически всей Бельгии. Еще они настаивают на постоянном разделе Сербии. Не только ни одного акра македонской земли не будет возвращено Сербии, но и отторгнутых частей ее старой территории. Иначе говоря, размеры Сербии значительно уменьшатся, если сравнивать с периодом, предшествовавшим Балканским войнам, и она фактически прекратит свое существование как независимое государство. Суть этих требований была ясна уже тогда: Германия получила то, ради чего затевала войну, – путь от Берлина до Константинополя, а затем и наВосток. Таким образом, германизация части, причем немалой, Средней Европы становилась свершившимся фактом. Очевидно, Германия хотела отдать провинции Северной Франции и Бельгии, чтобы, взамен этого, Антанта согласилась на сохранение ею этих завоеваний. Предложение Фалькенгайна, по существу, не отличалось от выдвинутого Германией в конце 1914 года. Беседа Энвера и Фалькенгайна, в изложении Энвера, показала, что это был не спонтанно возникший план, а схема, разработанная немцами в самом начале.

Во всем этом я не видел предпосылок для раннего мира. Но считал, что должен изложить все эти факты президенту, почему и обратился в Вашингтон с просьбой об отпуске, который и был мне предоставлен. 13 января я имел прощальную встречу с Энвером и Талаатом. Оба чиновника находились в превосходном настроении. Очевидно, они, как и я, вспоминали важные события, происшедшие в Турции и в мире за время, прошедшее после нашей первой встречи с ними два года назад. Тогда Талаат и Энвер были всего лишь отчаянными авантюристами, которые достигли некоторых высот посредством убийств и интриг; их положение было шатким, поскольку в любой момент могла начаться новая революция, которая сбросила бы их в безвестность, из которой они, собственно говоря, и появились. Теперь же они были бесспорными руководителями Оттоманской империи, союзниками сильнейшей в мире (на тот момент) военной державы, победившими – абсурдно, но они всерьез считали так – английский флот. В момент своего наивысшего триумфа – экспедиционные силы союзников ушли из Дарданелл за две недели до этого – и Талаат, и Энвер снова называли свою страну мировой державой.

– Я слышал, что вы отправляетесь домой, чтобы потратить много денег и переизбрать вашего президента, – сказал Талаат. Это был шутливый намек на то, что я был председателем финансового комитета Демократического национального комитета. – Это очень глупо с вашей стороны. Лучше бы вы остались здесь и отдали эти деньги нам. Турции они нужнее. Но мы надеемся, – добавил он вежливо (и неискренне), как восточный человек, – что вы скоро вернетесь. Мы с вами, в полном смысле, выросли и возмужали вместе. Вы приехали сюда примерно тогда же, когда мы пришли к власти, мы хорошо узнали друг друга, не думаю, что нам удастся быстро сойтись с другим человеком. Вы нам нравитесь. Конечно, у нас были разногласия, и временами немалые, но вы всегда оставались честным и справедливым человеком. Мы уважаем американскую политику в Турции такой, как вы ее представляли. Нам не хотелось бы, чтобы вы уезжали даже на несколько месяцев.

Я ответил, что мне приятно слышать эти слова.

– Вы мне доставили большое удовольствие, – сказал я. – И поскольку вы мне так здорово польстили, не сомневаюсь, что вы мне кое-что пообещаете. Вы оба сейчас передо мной, и это мой шанс получить обещания от вас обоих. Будете ли вы относиться к людям, за которых я отвечаю, так же внимательно, как если бы я оставался здесь?

– Если вы имеете в виду американских миссионеров и учителей в колледжах и школах, мы даем вам твердое обещание, – сказал Талаат, а Энвер кивнул. – Их никто не потревожит, и они могут спокойно продолжать работать. Можете не переживать о них.

– А как насчет англичан и французов?

– Ладно, – улыбнулся Талаат, – возможно, у нас и были некоторые трения, но и здесь вы можете быть спокойным. Мы позаботимся и о них.

После этого я в последний раз поднял вопрос, уже много месяцев тяжким грузом лежавший на моем сердце:

– А что вы скажете об армянах?

Приветливость Талаата мгновенно исчезла, его лицо окаменело, а в глазах загорелся звериный огонек.

– Зачем об этом говорить? – сказал он и махнул рукой. – С ними все кончено.

Таким было мое прощание с Талаатом. «Все кончено» – таковы были его последние слова, адресованные мне.

На следующий день я явился на прощальную аудиенцию к султану. Это был все тот же приветливый, добродушный старый джентльмен, которого я впервые увидел два года назад. Он принял меня неофициально, одетый в европейский костюм, и предложил мне сесть рядом с ним. Мы беседовали около двадцати минут, обсудили ряд насущных вопросов, в том числе и дружественные отношения, установившиеся между Америкой и Турцией. Он тепло поблагодарил меня за интерес, проявленный к его стране, и выразил надежду на мое скорое возвращение. Потом он перешел к проблеме войны и мира.