Дэниел Мартин - Джон Фаулз

В тот день я едва мог перекинуться с Джейн словом, но наблюдал за ней очень внимательно. Нервы её были явно напряжены гораздо больше, чем во время дознания, может быть, потому, что ей приходилось играть роль, которая, как она утверждала, была теперь не по ней: надо было отвечать на множество вежливых вопросов, улыбаться в ответ на выражение сочувствия, участвовать в интеллектуальной болтовне. На отпевании и потом, на кладбище, Джейн была в чёрном пальто, однако сумела выразить свой протест хотя бы тем, что под пальто на ней было коричневое с белым, в «крестьянском» стиле, платье и ожерелье из яшмы; из-за элегантного наряда и неестественно оживлённой манеры вести себя с не самыми близкими из гостей она казалась резкой и отчуждённой. Наряд её лишь в самой малой степени символизировал презрение к условностям, но это было заметно. На кладбище, когда — прах к праху, пепел к пеплу240 — гроб опускали в могилу, я взглянул на Джейн. Она стояла, держа Пола за руку, глаза её были совершенно сухи. Две её дочери и Каро, стоявшая между мной и Нэлл, да и Нэлл тоже, едва сдерживали слёзы; но лицо Джейн до последнего момента, когда она склонила голову, оставалось почти безразличным, хранило следы той неприязни, которую я заметил в нашу первую встречу в Оксфорде. Думается, всякий в подобных ситуациях инстинктивно бросает взгляд на вдову, так что я, несомненно, был не одинок. И здесь она провозглашала что-то. Я подумал о том, кто сейчас был в Гарварде: интересно, знает ли он, как вести себя с этой женщиной, ставшей теперь такой неподатливой? Я успел перекинуться парой слов с Роз до того, как мы все собрались у могилы, и знал, что он не приехал. На поминках я попытался заставить Джейн приподнять маску, когда она подошла к нам наполнить бокалы. Я стоял с Каро и какой-то престарелой тётушкой Энтони.

— С тобой всё в порядке, Джейн?

— Всё прекрасно. Это я ещё могу вытерпеть. — Она оглянулась: среди гостей там и сям видны были католические священники — друзья Энтони, некоторые в облачении. Джейн состроила гримаску: — Ты, конечно, не знаешь, как бы потом получше десанктифицировать помещение?

— Посмеяться над этим. Помогает.

— Ты думаешь?

И она снова двинулась в гущу гостей, словно ей всё равно, выглядит она как принято или нет.

Перед поездкой в Комптон я повёл Роз в ресторан — пообедать вдвоём. Это несколько обидело Каро, любопытство которой разгорелось, как только я дал ей понять, что о некоторых вещах, сказанных мне Энтони, я хотел бы сообщить Роз наедине; однако мне удалось её утихомирить, заставив как-то вечером вместе со мной потратить целый час в ювелирной лавке, выбирая вещицу, которая могла бы прийтись по вкусу Розамунд: подарок должен был стать символом покаяния за все те годы, что Роз ничего не получала от меня ко дню рождения. В конце концов мы выбрали ожерелье — зеленоватый агат в серебре; кое-что унесла из лавки и Каро (если не можешь выпороть, попробуй подкупить!), хотя и менее значительное, чем то, что она для себя углядела.

По всей видимости, подарок Роз понравился, к тому же она явно этого не ожидала; она сразу же сняла бусы, которые на ней были, и надела ожерелье. Вечер получился удачным. Я кое-что услышал о её жизни — о работе, о личных делах, — потом завёл разговор о прошлом. Рассказывал я гораздо обстоятельнее, чем намеревался поначалу, но ни малейшим намёком не выдал, что наши отношения с её матерью были хоть сколько-нибудь более чем дружескими. Я винил во всём себя, постарался объяснить, каковы были мотивы, заставившие меня написать злосчастную пьесу, и всячески убеждал её поверить, что считаю реакцию её родителей на мой поступок единственно возможной. Кажется, она уже говорила об этом с Джейн, хотя и не так подробно; во всяком случае, она сказала, что однажды Джейн обмолвилась, что мне не следовало жениться на Нэлл и что не только я виноват в нашем разрыве. На миг мною овладело любопытное ощущение, что когда-то Джейн и сама в разговоре с дочерью остановилась у самого порога признания.

— А она сказала тебе почему?

Роз улыбнулась:

— Ну, я ведь всего лишь племянница. Но даже и я иногда с трудом переношу Нэлл.

— Она изменилась. Гораздо больше, чем твоя мама. Так мне кажется.

— Вот это и есть главная проблема. Проблема Джейн. Она не меняется. Хоть всё время говорит об этом.

— А ты это всерьёз не воспринимаешь?

— Я в это поверю, когда увижу собственными глазами. Знаете, всё дело в её католицизме. Где-то в глубине души он всё ещё теплится. Ну пусть она прослушала заупокойную мессу с таким видом, будто ей под самый нос поднесли что-то весьма дурно пахнущее. Называет священников воронами и всякое такое. А в глубине души она всё ещё там. Странная какая-то психология. Приверженность понятию греха и вины.

— Но с переносом понятия в другую сферу?

— Мы об этом спорим постоянно.

— А она, конечно, не соглашается?

— Она обычно уходит от ответа. Я не прожила её жизнь, мне не понять. И тэ дэ и тэ пэ.

После того как я сам открыл ей душу (или почти открыл), мне не трудно было заставить Роз продолжать разговор о родителях. На самом деле я не обнаружил ничего такого, что не было бы мне известно со слов Энтони и Джейн… или о чём я сам не догадывался. Просто известные факты представали под иным углом зрения, в каком-то драматически-ироническом свете. У Роз была о многом говорящая привычка называть мать по имени, а об Энтони говорить не иначе как «мой отец»; по всей видимости, это отражало реальную ситуацию в семье в последние годы, а она вовсе не сводилась к примитивному противостоянию женской части семейства его главе-мужчине: существовала некая словесно не выраженная зона отчуждения между интеллектами. Роз практически повторила то, что я уже слышал от Джейн: было столько всего, что так и осталось несказанным. Вряд ли она не любила отца; просто не знала, как подойти к нему, как переступить строго установленные границы; порой это было «просто ужасно, будто мы — приёмные дети и он по обязанности проявляет к нам интерес». Я спросил, огорчило ли отца их отступничество, на которое они решились вслед за матерью.

— Очевидно, да. Но тогда это до меня не дошло. Мне было шестнадцать, Джейн знала, как я отношусь к католичеству… как-то мы отправились — вдвоём, он и я, — в поход за орхидеями, и я всё ему выложила… Он был на высоте. Говорил о сомнениях, о вере… ну вы представляете… говорил так, будто это философская проблема. Попросил, чтоб я ещё подумала. А когда я ему сказала — это было уже в конце следующего семестра, — что отношение моё не изменилось, он и спорить не стал. Повёл себя очень разумно, даже не пытался меня отговорить. Думаю, с Энн он окончательно сдался — понял, что происходит то же самое. Сейчас-то я понимаю, что он тогда оказался в невыносимой изоляции. Абсурд какой-то, но он сам старался оберечь нас, чтобы мы и не вспоминали никогда о существовании этой проблемы. Его друзья-католики, которые были не в курсе, бывало, придут обедать или там ещё что-нибудь… начинается разговор, ну они ведь не знали… так, болтовня на католические темы. Он не давал им и слова сказать, сразу прекращал разговор. — Она помолчала, потом добавила: — Я заговорила с ним об этом, когда мы виделись в последний раз. Об утрате веры.

— Спросила, причинила ли ему боль?

— Просила простить за причинённую боль.

— И что он ответил?

— Что он предпочитает видеть меня такой, какая я есть, а не такой, какую он пытался из меня сделать.

Тут лицо её дрогнуло, и она потупилась.

— Давай поговорим о другом.

— Нет. — Она покачала головой и, взглянув на меня, улыбнулась: — Я… ну просто… теперь уже слишком поздно.

— Он был очень честным человеком, Роз, и стеснялся проявлять свои чувства. Это — летальная смесь, если имеешь дело с простыми смертными.

— Я понимаю.

— А твой потенциальный отчим, он человек более открытый?

— Питер? О, он просто прелесть. Считается, что у него блестящий ум, но он к тому же умеет наслаждаться жизнью. Иногда он ведёт себя просто как шут гороховый.

Роз немного рассказала мне о нём. Он родом с севера, из Тайнсайда, сын рабочего с верфи, «только по нему этого не скажешь»; получил именную стипендию в Оксфордском университете, был студентом Энтони, на прошлое не оглядывался. Был женат, имел от первого брака двух детей; в разводе выступал как виновная сторона: в то время он считал себя этаким негодяем-сердцеедом. Та девица раньше училась у него, недавно окончила, так что вышел довольно большой скандал.

— Почему же он на ней не женился?

— По правде говоря, я толком не знаю. Джейн говорит, он собирался, но что-то у них не заладилось. Его бывшая жена ужасная зануда, по-прежнему живёт в Оксфорде, рядом с нами — за углом.

— Да, я слышал.

Она с насмешливым любопытством взглянула мне в лицо:

— Кажется, в тот вечер вам удалось услышать много интересного!

— Мог бы гестапо за пояс заткнуть.