Через тернии – к звездам. Исторические миниатюры - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это еще что! Ты бы, милок, внутрь заглянул: там у Ступина всяких Венерок да леших понаставлено… во где срам-то! И ведь не просто глядят на них, еще и рисуют всяко…
Среди учеников Ступина появился миловидный мальчик – из мещан Пензенской губернии, звали его Колей Алексеевым, он полюбился Ступину небывалым усердием, какого учитель не мог добиться от своего сына-гуляки. Александр Васильевич с женою смотрели из окна, как в саду Коля играет с их Клавочкой, и что-то неясное вдруг растревожило душу мастера.
– Стареем мы, Катенька, стареем.
– Типун тебе на язык, Сашка, – обиделась жена…
Ученики из крепостных называли себя крепаками. Повзрослев, они впадали в печаль, ибо предстояла разлука со школой, следовало возвращаться к барину, от которого можно ожидать всего, и даже палок. Ступин понимал их нужды, но оставался бессилен помочь, сказывая жене:
– Коли даже медалей нельзя им давать за успехи в живописи, так я думаю: не отказаться ли мне от учения крепостных?..
Зато как радовались юнцы, попавшие в его школу. Иван Зайцев, тоже крепак, описывал свое счастье: “Началась новая жизнь – и какая жизнь! Не та отвратительная, подлая и грязная, нет, совсем не та. Я жил теперь между такими людьми, какими я воображал их себе, читая романы… Эх, славное было время, незабвенное, беззаботное и веселое…”
Александр Васильевич позвал Зайцева в кабинет:
– Ванюшка, помещик твой Ранцев затребовал тебя обратно, почему за учение твое перестал деньги выплачивать.
Зайцев упал на колени перед учителем:
– Удавлюсь! Зарежусь! После жития при искусствах не могу вернуться в ненавистное прозябание…
Вот оно, горе горькое! Всем остались памятны похороны талантливого Гриши Мясникова, которого барин, обучив в школе Ступина, послал на кухню супы варить, велел сапоги чистить. Гриша бежал обратно в Арзамас и покончил с собой – в окружении антиков, среди живописных полотен. Провожали его на кладбище всей школой, а Ступин даже спотыкался от горя:
– Ах, Гриша! Две тыщи рублей просил за тебя помещик, а ты не дождался, доколе соберем выкупные…
Сколько восторгов в искусстве, но сколько трагедий в жизни! Не выдержав возвращения в рабское состояние, ученики спивались, их, бунтующих, запарывали плетьми на конюшнях, иные ударялись в бега, влекомые к свободе музами Арзамаса. Я снова раскрываю мемуары Ивана Зайцева, которые он писал в глубокой старости, будучи учителем рисования в Полтаве: “Скажу еще несколько слов о Клавдии Александровне, дочери нашего дорогого учителя. Она была милая, добрая и приветливая особа, хорошенькая брюнетка”. Все ученики считали своим непременным долгом пылать к ней любовью, сочиняли ей мадригалы. Но, кажется, средь многих она уже выбрала единственного…
Труппы бродячих актеров обходили Арзамас стороною:
– Нам в Арзамасе только гусей воровать, а играть нечего, ибо школяры Ступина лучше нас трагедии ставят…
Пожалуй, что верно. Ступин не забывал о любви к театру. Ученики его играли на сцене как заправские актеры, даже в женских ролях бывали столь искусны, что однажды заезжий в Арзамас поручик гвардии граф Бутурлин похитил из-за кулис прекрасную Дульцинею: каково же было его удивление, когда героиня гусарского романа оказалась пригожим парнем из школы Ступина, да еще крепостным!
В 1824 году Ступин со всей школой выезжал на Макарьевско-Нижегородскую ярмарку: на раздолье всероссийского торжища, под музыку балаганов, ученики расписывали храм по рисункам Доменикино, а над алтарем разместили “Тайную вечерю” по известным мотивам Леонардо да Винчи. Свою долю заработка Ступин потратил на приобретение новых книг и эстампов, истратив на них тысячу рублей, чем даже вызвал недовольство жены:
– Где бы тебе о приданом для Клавочки подумать, а ты на картинки этакую прорву деньжищ ухнул…
На следующий год Ступин выехал в Петербург с отчетом об успехах своей школы. “Свободные опять получили медали от совета Академии художеств, а крепаки, как всегда, довольствовались одобрением их талантов”. Обратно в Арзамас Ступин возвращался целым обозом – столь велик был багаж, собранный из мрамора и гипса, живописных полотен, гравюр и литографий. Нижегородский губернатор Бахметьев указал Ступину написать вид Арзамаса, чтобы этим видом порадовать императора:
– Заодно и меня порадуешь, ибо подносить вид Арзамаса его величеству, конечно, не ты, а сам я осмелюсь…
Не знаю, как наградили подносителя, но царь переслал в дар Ступину бриллиантовый перстень. Вскоре пришло время прощаться с Колей Алексеевым, уезжавшим учиться в Академию художеств, и тут Клавочка устроила в доме такие рыдания, такие стоны, что всем стало ясно, кого избрало ее сердечко.
– Ну, езжай с Богом, – благословил Ступин Алексеева.
– Я вернусь в Арзамас, – обещал ему Алексеев.
– Дурак! – ответил Ступин. – О том, что вернешься в Арзамас, ты не мне, моей дочке сказывай…
Каждую осень, после обмолота хлебов, окрестные помещики, разбогатев с продажи зерна, съезжались в Арзамас, заполняя номера в гостиницах Белянинова и Подсосова. В 1830 году Арзамас навестил и Пушкин, переживший Болдинскую осень. Ступин радушно принял его в апартаментах своей школы:
– Дивлюсь, что вы наведались в наши Палестины.
– А чему тут дивиться? – отвечал поэт. – Пушкины в Арзамасе всегда были своими людьми. Здесь живал мой предок Евстафий Пушкин, которому царь подарил село Болдино, где ныне и проживаю. Никита Пушкин был даже воеводою в Арзамасе, а Борис Пушкин служил здесь со своим полком. Так что, Александр Васильевич, я, как и вы, коренной арзамасец! А проездом в Болдино не миновать ваш город, и как не заглянуть к вам?..
Все наезжавшие в Арзамас спешили посетить музей при школе Ступина (наверное, побывал в нем тогда и Пушкин). Между тем в семье самого Ступина не все было тихо и гладко. Клавочка с нетерпением ожидала Алексеева, а с сыном отец жил в разладе. Рафаил еще со времен Петербурга возлюбил шум и гам трактиров, все осенние ночи пропадал в кругу дворян, бражничал с ними, играл в карты. “Искусство требует жертв” – пусть это выражение банально, но кто откажет ему в справедливости? Не раз отец внушал сыну, что талант и вино несовместимы, ибо вино всегда оказывается сильнее таланта.
– Всю жизнь утруждая себя заботами, – говорил Ступин, – я вправе требовать от тебя чистого служения непорочным музам. Если не исправишься, то вот тебе Бог, а вот и порог.
– Учтите, папенька, если уйду, уже не вернусь.
– Моя школа в бездельниках не нуждается.
– Ах, даже так? – вспыхнул гневом Рафаил.
– Именно так, – жестко отрезал Ступин…
За сыном хлопнула дверь, и – навсегда! Екатерина Михайловна, как мать, не могла вынести ухода сына.
– Как ты мог? – рыдала она. – Чужих детей бережешь, а своего же родимого сыночка выгнал из дому!
– Не плачь, – отвечал ей Ступин. – Искусство или берет всего человека, или отшвыривает его прочь…
– Да ведь пропадает кровинушка наша!
– Пусть пропадает, – решил Ступин…
Рафаил Ступин, уйдя из дому, бродяжил по России, менял города и клиентов, делал миниатюры и писал акварельные портреты с дворян Поволжья, нахлебничал у купцов, гулял и пил, но все-таки пропал, оставив для наших музеев столь мало, что мне до сих пор жаль его погибшего таланта…
Был год 1834-й, когда, закончив Академию художеств, в Арзамас вернулся Николай Алексеев, ставший для Ступина не только хорошим зятем, но и верным помощником, заменив старику пропащего сына. Алексеев ревностно делил с тестем руководство школой, читал ученикам лекции, насыщая их теми знаниями, которые с мраморных берегов Невы вывез на травяные берега Теши, заселенные полчищами гусей. Он был талантлив, что и доказал своими работами. За картину-панораму “Академик А. В. Ступин с его учениками” торжественное собрание Академии художеств избрало Алексеева в академики! Его ранний автопортрет был настолько хорош, что долгие годы считался автопортретом Ореста Кипренского; позже Алексеев написал себя в романтическом духе пушкинского “Алеко”. В третьем томе “Трудов Всероссийского съезда художников” опубликована речь нижегородца А. А. Карелина от 2 января 1912 года, в которой приведен загадочный случай: в одну из веселых минут жизни Алексеев привез в Арзамас чересчур веселого Карла Брюллова, и великий маэстро кисти запечатлел приятеля на фоне города… Что это? Легенда? Неужели и прославленный Брюллов не миновал Арзамаса?
В январе 1838 года Ступин овдовел.
– Жизнь кончилась, и одна утеха в горечи – это музы. Никому зла не делал и не пойму, откуда недоброжелатели?..
Враги были. Осенью 1842 года ночью подпалили сарай, но пожар затушили. Потом поджигали школу, но ученики забили огонь. Наконец в ноябре 1842 года враги или завистники (кто их знает) своего добились: школа Ступина запылала. Из пламени спасали что могли, эстампы и книги, но музей сильно пострадал, множество картин было расхищено набежавшей толпой, часть скульптур в суматохе разбили. Спасибо друзьям из Петербурга: выхлопотали пять тысяч серебром на возрождение школы, и на эти деньги школа Ступина продолжила работу. Но возник перерыв в учении, который скверно подействовал на зятя.