Том 14. Критические статьи, очерки, письма - Виктор Гюго

Для брата Наполеона это было сказано неплохо, и так как чернильница должна уничтожить меч, мы можем оценить эти слова по достоинству.

Спад значения воителей, людей силы и добычи, беспрерывный и величественный рост людей мысли и мира, возвращение на сцену истинных титанов — вот одно из величайших явлений нашей великой эпохи.

Нет зрелища более патетического и более возвышенно-прекрасного: человечество освобождается сверху, тираны обращены в бегство мыслителями, пророк побеждает героя, идея вытесняет силу, небо очищается, происходит величественное изгнание.

Смотрите, поднимите глаза: свершается последняя эпопея. Легион света гонит орду пламени.

Угнетатели уходят, наступает пришествие освободителей.

Мучители народов, люди, влачащие за собой армии, — Нимрод, Сеннахериб, Кир, Рамзес, Ксеркс, Камбиз, Аттила, Чингисхан, Тамерлан, Александр, Цезарь, Бонапарт, — все эти свирепые гиганты исчезают.

Они медленно гаснут, вот они уже коснулись горизонта, темнота таинственно притягивает их; у них есть что-то общее с мглой, и в этом причина их неизбежного заката; они похожи на другие явления ночи и сливаются со страшным единством слепой бесконечности, поглощающей всякий свет. Их ожидает забвение — эта тень, отбрасываемая мраком.

Они повержены, но все еще грозны. Не будем оскорблять то, что было великим. Во время похорон героев свистки непристойны. При этом погребальном обряде мыслитель должен глубоко задуматься. Старая слава отрекается от престола; могучие идут на покой: будем милосердны к побежденным победителям! Мир усопшим воителям! Могильная тишина отделяет нас от этих угасших огней. Когда мы видим, как светила становятся призраками, нас охватывает священный ужас.

В то время как эта пылающая плеяда людей силы, спускаясь к закату, все глубже и глубже погружается в бездну и, мертвенно бледнея, постепенно исчезает, на противоположном краю пространства, там, где только что растаяли последние облака, в глубоком, отныне лазурном небе будущего, в ослепительном блеске восходит священная группа истинных звезд — Орфей, Гермес, Иов, Гомер, Эсхил, Исайя, Иезекииль, Гиппократ, Фидий, Сократ, Софокл, Платон, Аристотель, Архимед, Эвклид, Пифагор, Лукреций, Плавт, Ювенал, Тацит, апостол Павел, Иоанн Патмосский, Тертуллиан, Пелайо, Данте, Гутенберг, Жанна д'Арк, Христофор Колумб, Лютер, Микеланджело, Коперник, Галилей, Рабле, Кальдерон, Сервантес, Шекспир, Рембрандт, Кеплер, Мильтон, Мольер, Ньютон, Декарт, Кант, Пиранези, Беккариа, Дидро, Вольтер, Бетховен, Фультон, Монгольфье, Вашингтон; и чудесное созвездие, с каждой минутой все ярче сверкающее венцом небесных алмазов, горит на светлом горизонте и поднимается все выше, сливаясь с этой безграничной зарей — Иисусом Христом.

ПАРИЖ

I

Грядущее

В двадцатом веке будет существовать необычайная нация. Эта нация будет великой, что не помешает ей быть свободной. Она будет знаменитой, богатой, мыслящей, мирной и дружественной по отношению к остальному человечеству. Она будет спокойной и рассудительной, словно старшая сестра. Ей покажется удивительной та слава, которой пользуются ныне конические снаряды, и она с трудом постигнет разницу между генералом и мясником: пурпурный мундир одного мало чем будет отличаться для нее от окровавленного фартука другого. Какая-нибудь битва между итальянцами и немцами, англичанами и русскими, пруссаками и французами будет для нее тем же, чем является для нас битва между пикардийцами и бургундцами. Расточительную трату человеческой крови она сочтет бесполезной. Восторг, вызываемый огромными цифрами убитых, встретит с ее стороны весьма умеренное одобрение. Она пожмет плечами при слове «война», как мы — при слове «инквизиция». На поле битвы при Садове она взглянет с тем же видом, с каким мы стали бы смотреть на аутодафе в Севилье. Ей покажутся бессмысленными и эти колебания стрелки весов военной удачи, неизменно и зловеще уравновешивающей каждую победу поражением, и вечная расплата за Аустерлиц ценой Ватерлоо. Она будет испытывать примерно такое же уважение ко всякому «авторитету», какое мы испытываем к правоверию; преследование книги будет казаться ей тем же, чем нам показалось бы дело о ереси; гонения на писателей она будет допускать не больше, чем мы допускаем гонения на астрономов, и, не видя ничего общего между Беранже и Галилеем, кроме их заточения, она одинаково не сможет представить себе ни Беранже в тюремной камере, ни Галилея в темнице. Для нее Eppur si muove [186] будет не предметом страха, а источником радости. Она будет обладать высшей справедливостью доброты. Всякая жестокость вызовет у нее чувство стыда и возмущения. Вид эшафота ее оскорбит. У этой нации казни и кары растают и исчезнут с ростом просвещения, как тает лед под лучами восходящего солнца. Застою предпочтут движение. Никто никому не будет ставить преград. На смену рекам-границам придут реки-артерии. Взорвать мост будет так же невозможно, как и отрубить голову. Пушечный порох станет порохом для бурения, а селитра, с помощью которой ныне сокрушают человеческие жизни, будет применяться, чтобы сокрушать горы. Никого не станут интересовать преимущества пули цилиндрической над круглой пулей, кремня над фитилем, пистона над кремнем и патрона над пистоном. Люди будут равнодушны к замечательным тринадцатифутовым чугунным кулевринам, окованным стальными обручами и стреляющим по выбору как полыми, так и литыми ядрами. Они не будут испытывать благодарности ни к Шасспо, превзошедшему Дрейзе, ни к Боннену, превзошедшему Шасспо. А то, что в девятнадцатом веке Европа пожертвовала населением целой столицы — семьюстами восемьюдесятью пятью тысячами человек — ради того, чтобы разрушить небольшой город Севастополь, — покажется им событием хотя и примечательным, но весьма странным. Эта нация больше оценит туннель в Альпах, чем зарядный картуз Армстронга. В своем крайнем невежестве она даже не будет знать, что в 1866 году была отлита пушка весом в двадцать три тонны, названная Big Will. [187] Забудутся и другие красоты и роскошества наших дней; так, например, у этих людей не будет уже бюджетов, подобных бюджету современной Франции, достигающему ежегодно размеров золотой пирамиды десяти квадратных футов в основании и тридцати футов высоты. А такой бедный островок, как Джерси, не раз подумает, прежде чем позволит себе прихоть, — как он сделал это б августа 1866 года, — повесить человека,[188] чья виселица обходится в две тысячи восемьсот франков. Люди перестанут бросать деньги на подобные излишества. Законодательство этой нации будет точным воспроизведением скрижалей естественного права. Под влиянием этой нации-зачинательницы необъятные девственные просторы Америки, Азии, Африки и Австралии будут предоставлены несущим цивилизацию эмигрантам; те восемьсот тысяч быков, что ежегодно сжигаются в Южной Америке при производстве кож, будут съедаться; люди поймут, что если по одну сторону Атлантического океана имеются быки, то по другую его сторону имеются голодные рты. Под воздействием этой нации длинные вереницы обездоленных потянутся к неизведанным пространствам и разольются величественным потоком по богатым и тучным землям; люди будут устремляться в Калифорнии и Тасмании не за золотом — грубой и призрачной приманкой нынешнего дня, — а в поисках земли; эти голодные и разутые, эти достойные уважения страждущие спутники нашей недальновидной роскоши и нашего эгоистического благоденствия, вопреки Мальтусу, найдут себе пропитание под одним и тем же солнцем; из города-матери, ставшего тесным, вылетят людские рои и понастроят свои ульи на всех континентах; этому благотворному расселению, вероятно, будет способствовать и разрешение назревающих ныне проблем: разумно руководимое передвижение по воздуху, небо с его воздушными кораблями — все это будет со всех сторон вливать жизнь в этот огромный муравейник тружеников; земной шар станет для человека его собственным домом, и ничто в этом доме не будет пропадать даром; так, например, Корриентес, эта гигантская, самой природой созданная водонапорная машина, эта разветвленная сеть рек и потоков, эта огромная, уже совершенно готовая система каналов, Корриентес, чьи воды, ныне пересекаемые вплавь лишь стадами бизонов, несут стволы деревьев, — создаст и будет питать сотни городов; всякий, кто захочет, получит на девственных землях кров, пашню, достаток, богатство, и все это при одном только условии — распространить идею родины на всю вселенную и считать себя гражданином и пахарем мира; таким образом, собственность, это великое право человека, эта высшая свобода, это господство духа над материей, эта верховная власть, недоступная животному, отнюдь не будет уничтожена, а демократизируется и станет всеобщей. Исчезнут все препоны: не будет больше ни поборов у мостов, ни пошлин у городских ворот, ни таможен на границах, ни перешейков между океанами, ни предрассудков в умах. Словно рой трудолюбивых пчел, зажужжит повсюду пробужденная к жизни пытливая инициатива. Нация, находящаяся в центре этого движения, откуда оно лучами разойдется на все материки, будет среди остальных наций тем же, чем является ныне образцовая ферма среди хуторов. Она будет более чем нацией — она будет цивилизацией; она будет лучше, чем цивилизация, — она будет всеобщей семьей. Единый язык, единая монета, единая система мер, единый меридиан, единый свод законов; обращение бумажных денег в его высшей форме; ценные бумаги с купонами, превращающие в рантье любого, у кого есть в кармане жилета двадцать франков; неисчислимо выросший доход как результат уничтожения паразитизма; отсутствие праздных с оружием в руках; отмена гигантских расходов на оборону границ, благодаря чему в кармане у населения останутся четыре миллиарда, затрачиваемые ежегодно на регулярные армии; возвращение в сельское хозяйство, в промышленность и торговлю четырех миллионов молодых тружеников, которых с почетом приносят в жертву солдатскому мундиру; повсеместная перековка мечей и оков на орала; воцарение над людьми величественной восьмигрудой богини мира; никакой эксплуатации, ни малых великими, ни великих малыми, и сознание каждым достоинств и полезности каждого; идея служения друг другу, очищенная от идеи принуждения; равенство, возникающее на основе всеобщего бесплатного и обязательного обучения; осушительный канал там, где была сточная канава; обучение вместо наказания; тюрьма, превращенная в школу; конец невежества, этого крайнего предела нищеты; не умеющий читать — столь же редкое явление, как и слепорожденный; понимание истины jus contra legem; [189] растворение политики в науке; низведение противоречий к их простейшей форме, и как следствие — упрощение самих событий; упразднение всего того, что искусственно и что ложно; законом станет неоспоримое, единственным авторитетом — наука. Правительство, чья деятельность ограничивается одной лишь важной задачей — заботой о путях сообщения, в которой главное — передвижение людей и их безопасность. Государство, заявляющее о себе лишь для того, чтобы безвозмездно предложить проект и дать образец. Ничем не стесненная конкуренция человеческой мысли при наличии одного типического вида, характеризующего уровень прогресса. Нигде никаких пут, повсюду приближение к единому образцу. Все по единому типу: школа, мастерская, склад, лавка, ферма, театр, общественное мнение и, наряду со всем этим, — свобода. Свобода человеческого сердца, охраняемая в той же мере, что и свобода человеческого разума, ибо любить так же священно, как и мыслить. Широкая поступь толпы — Идеи, возглавленной духом — Легионом. Обмен, возросший в десять раз и влекущий за собой возросшие во сто крат производство и потребление; чудо умножения хлебов, ставшее явью; воды, укрощенные плотинами, что предотвратит наводнения, и изобилующие рыбой, что удешевит жизнь; промышленность, порождающая новую промышленность, рабочие руки, призывающие новые рабочие руки, сделанная работа, предполагающая множество предстоящих, беспрерывное возобновление, рожденное постоянным завершением, и повсюду ежечасно волшебное возрождение голов священного чудовища — труда, отрубленных оплодотворяющим топором прогресса. Взамен войны — соревнование. Мятежное устремление умов навстречу грядущему дню. Нетерпеливость добра, порицающего медлительность и робость. Исчезновение всякого другого повода для гнева. Народ, вторгающийся в недра ночи и добывающий там на благо человечеству огромные запасы света. Вот какова будет эта нация.