Кумир - Стив Сомер

Армия Гондураса однажды произвела налет на деревню и убила двоих. Мужчин. Вот когда начались в ней эти перемены. Их убивали варварским методом, а она наблюдала, и в ней жило лишь сдержанное любопытство. Мужчин "ласточкой" привязывали к дереву так, что лопались жилы и трещали позвоночники. Они рыдали, молились и просили пощады. А она — она наблюдала, как солдаты стреляли в них. Одному в ухо. Другому — он мог еще держать голову — в рот. А потом кромсали их тела. Но когда солдаты принялись за детей Лагримаса, тут она не выдержала. Она встала грудью против офицера, их командира. За что получила затрещину. Ее попросту отшвырнули на дорогу, чтоб не мешалась.

Четко встал в памяти тот день в 1976 году, когда Терри привез ее в особняк " La Reserva ", чтобы представить полковнику Хулио Рамиресу. Тому было тогда около шестидесяти. В белом костюме и темных очках, худой, благообразный. С нею он был вежлив и предупредителен, как обычно все латиноамериканцы по отношению к женщине другого мужчины.

Рамирес со страстью говорил о страданиях никарагуанцев из-за войны, которую, мол, развязали эти сандинисты. Он все пытался убедить ее, поскольку и сам, и Терри были твердо убеждены в этом: стоит сандинистам сесть за стол переговоров с сомосовцами и все здраво обсудить, столько человеческих жизней будет спасено! Да только к тому моменту уже не один десяток лет обе стороны раздирали лживые наветы и кровная месть. Возможность мирной договоренности давно исчезла. Так что никакого желания встречаться на самом деле не было. Война продолжалась, а значит, лилась кровь и старых, и малых.

В ту ночь, когда они с Терри остались в спальне одни, она прижалась к нему и прошептала:

— Я ему не верю. Давай вернемся в Хьюстон.

— Мы должны ему верить,— сказал Терри.— Это единственный шанс прекратить войну в Никарагуа.

— Не верю я в это.

— Он мне нужен,— сказал Терри.— Нужна его помощь, чтобы добиться того, чего мы хотим. Не бросай меня.

— Разве я тебя когда-нибудь брошу?

И на другое же утро она пустилась в путь. Самолетом из Майами в Тегусигальпу, оттуда на чихающем местном ДС-3 в Кабо-Грасиас-а-Диас, откуда она бежала пять лет назад. Мысленно она вернулась к душным ночам, снова увидела вьющихся над свечой насекомых, услышала кваканье лягушек и словно почуяла сырой зловонный дух болот, несомый западным береговым бризом. Она прожила там неделю в двухдолларовом номере над баром "Эль-Парадор". Ждала, когда наконец приедет он. Она обедала на ветхой веранде, когда увидела его внизу во дворике. В фетровом коричневом берете с темным пропотевшим кругом на макушке. Он отрастил бороду; от дорожной пыли она казалась пятнистой, крапчатой. Одет был в свободную белую ситцевую рубаху — латиноамериканцы любят такие. Она доходила ему почти до колен. Тоже белые хлопчатобумажные штаны сидели на нем мешковато; на ногах были мокасины. Талию перетягивал широкий кожаный пояс, с которого свисало мачете — нож, загнутый на конце, крестьяне обычно рубят таким сахарный тростник. Сперва она даже не узнала его, пока он не поднял голову. И тут увидела его глаза. Глаза Карлоса Фонсеки. Они выражали само терпение. В них читалась его судьба.

Сначала они занимались любовью, потом он принял ванну. Когда стемнело и немного спала дневная жара, они пошли пройтись по набережной, вдыхая прогорклые запахи порта, прислушиваясь к грустной перекличке охрипших старых судов и жалобным стонам стальных тросов. Шли и тихо переговаривались по-испански.

— Как ты узнал, что я вернулась? — спросила она.

— Мне сказали.

— Кто?

— Многие. Они хорошо тебя помнят… Ла Путита — Малышка.

Она улыбнулась и поглядела на свои босые ноги, ступавшие по бетонному молу.

— Все идет хорошо?

— Да нет, не очень. Слишком много убитых.

— А что сомосовцы?

— С каждым днем набирают силу. У них уже есть вертолеты. Они добираются до любой точки мгновенно.

— Почему бы вам не договориться? — спросила она.— Может, начать переговоры?

— Им нельзя доверять.

— Тогда что же делать?

— Ничего. Продолжать борьбу, и все.

— Продолжать? Зачем?

— Как зачем?

На ночь он остался в ее номере. Она вышла на улицу, чтобы купить цветы и бутылку тростниковой водки — "Флер де Канья". Старуха из "Эль-Парадора" приготовила им блюдо с бобами.

Когда раздался выстрел, они сидели в углу комнаты за столом. Лишь дрожащая свеча разделяла их. Стреляли без предупреждения. Этот миг она помнит хорошо.

Стреляли из-за спины, словно кто-то на веранде позади нее откупорил бутылку с шампанским. Ее левого уха коснулся легкий шепот, как будто хотели привлечь ее внимание. Фонсека сидел напротив нее. Вдруг он подскочил на месте, опустился и замер. А на правом виске его медленно расплывалось темное пятно. Потом плечо его дернулось, он упал лицом прямо на блюдо, забрызгав ее своей кровью, вином и остатками еды.

Кто-то распахнул дверь ногой. В комнату ворвались солдаты в незнакомой для нее военной форме. Они сбросили тело Фонсеки на пол и принялись топтать его. И топтали, пока не переломали ему все кости. Но он был уже мертв и не чувствовал боли. Затем они кинулись срывать с него одежду. Один солдат подскочил к ней и приставил дуло револьвера к ее виску.

Она не двигалась. Она даже не взглянула на солдата, продолжая все так же сидеть за столом, пока они терзали тело убитого Карлоса Фонсеки. По лицу ее и рукам были размазаны кровь, вино, еда. Она продолжала сидеть не двигаясь и тогда, когда солдат с револьвером запустил руку в разрез ее рубашки и стал грубо тискать ее грудь. Остальные орали, гоготали, рвали на ней рубашку. Затем солдат схватил ее за локоть и силой заставил встать. Он потащил ее к кровати, и она лежала там не двигаясь, пока он возился с пуговицами на своей ширинке. Справившись, он повалился на нее. Но она была бесчувственна, и у него ничего не получилось. Он давил на нее всей своей тяжестью и так ткнул дулом револьвера в лоб, что голова ее вжалась в матрас.

— Помянешь меня, когда встретишься в раю с Иисусом. Аминь.— Он убрал револьвер.

Салли смотрела в пустые глаза садиста. У всех насильников одинаковые лица: потные, с густыми бровями, расплющенным носом и тонкими усами. Потемневшая ноздреватая кожа и скотские глаза-щелочки. Сколько уж она видела таких лиц. Лицо без имени, вернее, с сотней тысяч имен.

— Заткнись,— сказала она и плюнула в его рожу. Потом закрыла глаза, приготовившись умереть.

Вдруг кто-то крикнул:

— Хватит! Эй вы, хватит!

Солдаты перестали громить комнату. Настала тишина. Солдат, насиловавший Салли, подтянул штаны. Кто-то одернул подол ее рубашки и помог ей сесть. Зажмуренными глазами она ощутила яркий свет. Когда открыла их, увидела на голом полу тело Карлоса Фонсеки и какого-то человека с фотокамерой, склонившегося над ним. Он делал снимки со вспышкой.

— Можете привести себя в порядок? — спросил он.

— Сейчас, подождите.

— Вы мне нужны.

Но она тупо уставилась на тело, распростертое на полу.

— К вам лично это отношения не имеет. Просто нужно для дела, понимаете?

— Понимаю.

— Я работаю на любого, кто платит.

— Это я запомню.

Он попытался ее поцеловать, но она отвернулась. Он заорал на солдат, чтоб те забрали что хотят и убирались. Они повиновались. Старуха из бара вызвала полицию. Полицейские унесли тело и задали Салли несколько вопросов, но было ясно, что она ничего не знает. Они под охраной доставили ее в аэропорт, провели через таможню и уехали. Телеграммой она сообщила номер своего рейса Терри и вылетела домой.

Однако на аэродроме в Хьюстоне ее никто не встречал. Когда она добралась до квартиры на Фэкелти-Роу, оказалось, он ушел на баскетбольный матч. Было уже очень поздно, она успела проспать несколько часов, только тогда он нырнул к ней в постель.

— Терри…

— Я рад, что ты уже дома,— сказал он, привлекая ее к себе.— Ты проявила чудеса храбрости.

Она прижалась щекой к его густо заросшей груди.

— Скажи скорей, что ты меня любишь,— прошептала она.

— Ты с ним спала?

Она не ответила, и он стал настаивать.

— Расскажи мне все.

— Терри, они же убили его.

— Ну как, языком поработала?

— Терри, прошу тебя. Они ведь…

— Ну, как у тебя с ним было?

— Пожалуйста, не надо, Терри,— попросила она.— Не сегодня.

— Ну, так как?

— И так, и эдак.

— Расскажи…

Она не хотела себе признаться, но он занимал важное место в ее жизни — Фонсека. Наивный был. И мечтатель. Но для нее он не пустое место. Она по-своему любила его.

Что ж, возможно, к ней лично это тогда отношения и не имело. Но она двенадцать лет ждала, чтобы отправить ту свою записку Рауху и отомстить Рольфу Петерсену.

Ради этого стоило ждать так долго.

6.00

В кампании Лу Бендера настала третья фаза. Зазвонивший около полуночи красный телефон соединил его с президентом.