Была ли альтернатива? (Троцкизм: взгляд через годы) - Вадим Роговин

В известном смысле, «конечно, можно сказать, что сталинизм вырос из старой большевистской партии, ибо новые формации не падают с неба, а питаются формациями предшествующего периода. Но в старой большевистской партии было три элемента: революционная динамика пролетарского авангарда, централизованные организации и марксистская доктрина. Из всех этих трёх элементов сталинизм унаследовал только централизованную организацию, переключив её из классовой борьбы пролетариата на социальные интересы нового господствующего слоя. Формы, обрядность, фразеология, знамена остались до некоторой степени старые, и эта внешняя шелуха обманывает поверхностные взоры»[787].

Использование сталинизмом марксистской фразеологии мешало видеть коренное изменение политической доктрины. Повторение официальной пропагандой традиционных формул о ведущей роли рабочего класса, диктатуре пролетариата и т. д. камуфлировало изменение социальных функций государственной власти, ставшей орудием подавления рабочего класса не в меньшей мере, чем крестьянства и интеллигенции.

Даже единственный, на первый взгляд, сохранившийся элемент большевистской партии — централизованная организация — стал также служить принципиально иным социальным целям. При Ленине «партия в условиях величайших трудностей, грандиозных сдвигов и потрясений, каковы бы ни были колебания в ту или другую сторону, сохраняла необходимое равновесие элементов демократии и централизма. Лучшей проверкой этого равновесия явился тот исторический факт, что партия впитала в себя пролетарский авангард, что этот авангард сумел через демократические массовые организации, как профсоюзы, а затем Советы, повести за собою весь класс и даже больше, весь трудящийся народ. Этот великий исторический подвиг был бы невозможен без сочетания самой широкой демократии, которая даёт выражение чувствам и мыслям самых широких масс, с централизмом, который обеспечивает твёрдое руководство»[788].

Нарушение этого равновесия между демократией и централизмом явилось не логическим результатом ленинских организационных принципов построения партии, как традиционно утверждала антикоммунистическая пропаганда, а политическим результатом социального перерождения партии, превратившейся в орган защиты корыстных интересов бюрократии. Утрированный централизм стал орудием самообороны бюрократии против народных масс, у которых она узурпировала власть. «Революционный централизм стал бюрократическим централизмом; аппарат, который для разрешения внутренних конфликтов не может и не смеет апеллировать к массе, вынужден искать высшую инстанцию над собой. Так бюрократический централизм неизбежно ведёт к личной диктатуре»[789].

Противоположность двух социально-политических режимов — большевистского и сталинистского — находит как бы зеркальное отражение в противоположности политического облика Ленина и Сталина.

Первое коренное различие между ними состояло в отношении к идейным принципам и к массам. «Несокрушимую верность принципам и веру в массу Ленин действительно пронес через всю свою жизнь, несмотря на маневренную гибкость своей политики. В этих обоих отношениях Сталин составляет прямую противоположность Ленину, его отрицание и, если позволено сказать, его поругание. Принципы никогда не были для него ничем иным, кроме прикрытия. Никогда в течение своей жизни он не имел общения с действительными массами, т. е. не с десятками, а с сотнями тысяч… У него не было органов и ресурсов для такого общения, и из его неспособности «объясняться с массами» и непосредственно влиять на них, вырос его страх перед массами, а затем и вражда к ним»[790]. Эти личные качества Сталина совпали с социальными качествами бюрократии, условием существования которой является отчуждённость от масс. Тоталитарный сталинский режим вырос из страха бюрократии перед массами, показавшими свою действительную силу в Октябрьской революции и гражданской войне.

Второе фундаментальное различие между Лениным и Сталиным состояло в отношении к власти. «Ленин очень ценил власть как орудие действия. Но чистое властолюбие, борьба за власть были ему совершенно чужды (как явствует из всего контекста рассуждений Троцкого, речь здесь идёт о личной власти, власти над партией и другими её руководителями. — В. Р.). Для Сталина же психологически власть всегда стояла отдельно во всех задачах, которым она должна служить. Воля господства над другими была основной пружиной его личности»[791].

С этим коренным различием тесно связано третье различие между Лениным и Сталиным, заключавшееся в нравственной окраске и направленности их политической непримиримости. Ленинская непримиримость не несла в себе ничего личного. Она была направлена против враждебных ему идей и действий, а не против лиц и поэтому была полностью лишена элементов коварства, мстительности, амбициозности. Эта непримиримость органически сочеталась с толерантностью, терпимостью по отношению к товарищам по партии даже в моменты острых политических споров с ними. «У Ленина настойчивость и непримиримость вытекали из большой исторической перспективы. Они, эти качества, направлялись на большие проблемы, личные конфликты вытекали только из этих больших проблем. И как только Ленин обеспечивал политическое торжество своих идей, он проявлял величайшую уступчивость… в области личных отношений. Наоборот, общие идеи всегда были для Сталина только приправой, украшением, дополнением некоторых эмпирических непосредственных целей. Именно в осуществлении этих практических целей, всегда пропитанных личным началом, он проявлял величайшую непримиримость, перешедшую впоследствии в прямое зверство»[792].

Каковы же были объективные социальные и субъективные, личные факторы победы сталинизма над большевизмом или — более узко — победы Сталина над своими идейными противниками, которым он несомненно уступал в интеллекте, эрудиции, культуре, ораторском искусстве и других качествах, необходимых руководителю революционной партии? Ответ на этот вопрос мы найдём лишь при учёте того, что победа Сталина не была только его личной победой. Во внутрипартийной борьбе победили определённые социальные силы, носители грандиозной бюрократической реакции на Октябрьскую революцию. Сталинизм вырастал из постепенно складывавшегося всемогущества партийного аппарата, присвоившего себе право решать за партию, склонного к жёсткому администрированию по отношению к нижестоящим и к угодничеству по отношению к вышестоящим. По мере того, как бюрократия поднималась над обществом и над партией, Сталин поднимался над бюрократией, нуждавшейся в своём увенчании в лице «вождя».

Именно потому, что сталинизм вырастал не на почве, подготовленной Октябрьской революцией и всей прошлой историей большевизма, ему пришлось пробивать себе дорогу в ожесточённой борьбе с теми силами в партии, которые защищали её политические, идейные и нравственные принципы, разрушаемые аппаратным бюрократизмом.

Непредвзятое изучение внутрипартийной борьбы опровергает ходячие обывательские представления о том, что все соратники Ленина были «одним миром мазаны», в одинаковой степени боролись не за принципы, а за личную власть и поэтому любой исход этой борьбы привёл бы к утверждению тоталитарного режима. Напротив, партия сумела бы подчинить себе и перестроить свой аппарат, если бы в своём стремлении к перестройке внутрипартийных отношений она не столкнулась с сопротивлением значительной части правящей верхушки, прошедшей полосу политического и нравственного перерождения и подавившей не только Троцкого, но и многих других руководителей партии.

Именно эта верхушка, навязавшая в 1922—1924 годах партии режим своей фракционной диктатуры, сыграла решающую роль в возвышении Сталина. Сталин «сам был застигнут врасплох собственным подъёмом. Он ступал неуверенно, озираясь по сторонам, всегда готовый к отступлению. Но его в качестве противовеса мне поддерживали и подталкивали Зиновьев и Каменев, отчасти Рыков, Бухарин, Томский. Никто из них не думал тогда, что Сталин перерастёт через их головы»[793]. В продвижении Сталина в те годы «наибольшую горячность проявлял неизменно Зиновьев: он на буксире тянул за собой своего будущего палача»[794]. Все эти люди оказались не на высоте своей исторической задачи. В период пребывания у рычагов власти на равных ролях со Сталиным они безответственно играли с жупелами «троцкизма» и «фракционности», применяли методы политической интриги в борьбе со своими идейными противниками, ставили свои личные и групповые интересы выше интересов партии и революции.

Сталин — гений политической провокации — искусно использовал все эти моменты, натравливая одних лидеров на других, играя на их личных амбициях и разжигая между ними личную неприязнь. А его союзники — политики, достаточно искушённые в исторических уроках прежних революций, — тем не менее в своём фракционном ослеплении не желали видеть, чему они прокладывают дорогу своими потайными ходами и верхушечными комбинациями, и уж во всяком случае не предполагали, что запущенная ими аппаратная механика в конце концов нанесёт беспощадные удары по ним самим.