Избранное - Эрнст Сафонов

— Ничего, — вслух сказал Степан и пошел от этого места прочь. — Эт ищо не та прилюдия… Не такое кино видывали!

А в грудь словно клин вогнали, и не так больно было, как что-то мешало, раздирало надвое, обнажая его запекшееся нутро…

Стоял, навалившись на калитку; дым от папиросы ел глаза. Посреди улицы орава ребятишек с гиканьем, воплями гоняла мяч. Городские сынки — у дедушек-бабушек на каникулах тут. Самым крикливым был толстенький, коротконогий, но очень шустрый парнишка — в красной кепочке, со свистком на шнуре. Он пронзительно свистел и орал:

— Дави ушастых! Дави навозников! Вперед, флибустьеры!..

Степан попытался определить, кто же тут «навозники», а кто эти самые «флибустьеры», но ребятня вдруг приостановила свою игру — все дружно уставились на вывернувшегося из-за осокорей человека.

Шел враскачку, подметая дорожную пыль широкими клешами, грузный моряк с чемоданчиком в руках. На голове у него твердо сидела тяжелая флотская фуражка с большим козырьком и сияющим крабом; белая куртка была с черными погончиками, разукрашенными золотом нашивок.

Моряк, сказав что-то веселое ребятам, отчего они засмеялись, направился к Степану.

Улыбался, как знакомому, как своему, но Степан все никак не мог признать…

И лишь когда тот совсем приблизился к калитке, на расстоянии двух-трех шагов был, и сказал: «Не угадываешь, Чикальдаев?» — Степан ахнул:

— Ефимок?! Сальников!

Обнялись, расцеловались.

— Ну, кипит-т твое… — Степан дивился. — Был ты, Ефимок, как гороховый стручок — стал как арбуз!

— Тридцать лет прошло…

— Неуж тридцать?

— От звонка до звонка, Степа.

— И в отпуска не приезжал…

— Вот приехал.

— На пароходе плаваешь?

— Рыбу ловим.

— Командир, глянуть…

— Мы не военные — командиров нет. Главный на судне капитан. А я, Степа, тоже главный, только не надо всем кораблем, а над матросами. Боцманом я.

— Навроде ротного старшины…

— Пусть так…

— Што выстаиваем-то? Айда в избу!

— Не-е, Степа, я на свое пепелище вначале. Так задумано.

— Пусто там, Ефим.

— В душе не пусто…

— Эт понятно… Проводить?

— Будь другом. И вот что, Степа… Целый век нашего прогалинского кваску не пил. Из ржаной муки, на мяте… Имеется в наличии, Степа?

— Как не быть, Ефим?

— Прихвати жбанчик. Пару огурчиков — и больше ничего. Порядок?

Ефим Сальников остался у калитки, а Степан затрусил в избу. Квасу, слазив в погреб, налил в чайник и, собрав все остальное в сумку, снял с гвоздя свою летную фуражку: пусть Ефим видит, что нынче в деревне занятия есть не хуже, чем на море. И Ефим действительно заметил:

— На чем летаешь, Степа? На каком агрегате?

— Сельскохозяйственная авиация, — сказал Степан. — Опыляем поля. Я там навроде тебя, тож как боцман при авиации… Счас улетели, а должность при мне.

Они рядышком пошли на край деревни, к колхозному амбару, напротив которого когда-то стоял просторный, с резными наличниками дом Сальниковых, окруженный садом. Теперь тут образовался выгон для коз и телят; пять-шесть ободранных, задичавших яблонь кое-как держали листву, давно уже перестав цвести, множась сухими ветками; а на месте бывшей избы темнела ложбина, поросшая бурьяном и крапивой.

Ефим сел на краю этой ложбины, снял фуражку.

Степан увидел, что Ефим стал совсем лысым: волосы остались лишь на висках, над ушами.

Сидел Ефим, смаргивал глазами, носом шмыгал. Большой плешивый мужик, который когда-то здесь родился и в ребятах бегал. И Степан спросил:

— Жинка, дети имеются, Ефим?

— Все было, Степан, все на проклятое море променял. Помолчи, прошу…

Молчали. Долго.

Потер Ефим мясистое лицо рукой, будто смывая с него что-то невидимое, стал говорить глухо, себе в колени:

— Дед меня кузнецом хотел сделать. Чтоб ремесло свое было кому передать. А я боялся, что когда-нибудь конь при ковке копытом ударит, изувечит… А до меня Сашка в город брызнул, до войны еще, в ремеслуху. У тебя, Степа, был зуб на нашего Сашку. Помню я. Ты не таи… Где он, Сашка-то, брательник мой? Чего на него зуб иметь! Глупо даже…

— Очень даже глупо, — согласился Степан. — Где он, Александр? За Родину погиб. Все мы люди, все мы одинаковы…

— Нету гнезда нашего, Степа. Сашку убили на войне, мать — последняя держала — померла, я как бродяга, оторванный листок… под горочку, под горочку… Дед у нас какой был! Все прахом пошло…

— Без пользы, што ль, живешь… брось, Ефим!

— Как это без пользы? Кто сказал? У меня два ордена за рыбу… Меня весь Дальний Восток знает.

— Ну вот…

— Океан — мой дом.

— Во как… океан?

— Океан! А вот этого дома навсегда теперь нет… Я плаваю, подумаю: этого дома у меня нет! Издали, из чужих морей, гляжу — нет!

— В избе, што ль, дело, Ефим! Нет — срубил, поставил…

Ефим погладил ладонью траву возле себя; нагнулся — и поцеловал землю. Тут же надел фуражку, посуровел лицом, строго промолвил:

— Ты меня не осуждай.

— Зазря ты… кто осудит.

— Как бы не помереть — уж очень сюда звало.

— Молодой ищо ты, Ефим. Живи.

— Постараюсь. Где квасок-то, Степа? Дай приложусь… Хор-рош, зараза! Угадываю. Расстилай самобранку. Помянем деда моего, Сашку помянем и много чего еще помянем…

Потянул Ефим к себе чемодан, дернул замок-«молнию», откидывая крышку, — у изумленного Степана радужно зарябило в глазах. В чемодане поверх всякой там боцманской одежды тесно, одна к одной — как снаряды при подаче в автоматическую пушку, — лежали бутылки. Мощная батарея.

Двумя-тремя часами позже на прогалинскую дорогу со стороны Тарасовки выехал милицейский — с красной опояской и надписями по бортам — «Москвич». За рулем был начальник райотдела внутренних дел капитан Горобец, а рядом, держась прямо, с хмурым лицом, сидел участковый инспектор старший лейтенант Кукушкин.

Горобцу чуть за тридцать, Кукушкину под пятьдесят. Горобец спортивен, крутоплеч, белозуб, с темными, настороженно-цепкими, ускользающими от чужого взгляда глазами, и Кукушкин перед ним — со своей худобой, морщинами, блеклой кожей, изъеденными цингой в войну зубами — почти старик.

Начальник, пока ехали, уже сделал участковому несколько въедливых замечаний по службе — и тот, страдая и стыдясь, изредка покашливал, томимый желанием закурить. Но начальник не курил — приходилось терпеть.

Стыдно было инспектору не от замечаний начальника, от другого… Каким увидел его капитан, неожиданно нагрянув в воскресный день. Вот что терзало!

Он, Кукушкин, босиком, в грязной майке, таких же заляпанных штанах (до этого обмазывал глиной плетень на задах огорода), загонял во двор гусыню с гусенятами. Жена, приоткрыв дверь терраски, выставила наружу детский горшок, крикнув: «Выплесни, отец!» Генку, внука, на горшок сажала…

Он взял горшок, пошел с ним к помойной яме — и тут услышал: «Можно вас?» У ограды стоял новый, не так давно присланный из Рязани начальник райотдела капитан Горобец, к которому они еще не успели привыкнуть, — и неизвестно было, как долго тот стоял, наблюдая…

Растерявшись, он метнулся к ограде: «Товарищ капитан… Сергей Остапович… вы?!» И, дьявол побери, этот распроклятый горшок в руках: будто припаяло к ладони — так с ним и подбежал к начальнику! Опомнился, когда тот сказал: «Потрудитесь привести себя в надлежащий вид. Я к вам по службе». Повернулся и пошел в переулок, где была оставлена им машина.

Кукушкин закашлялся с надрывом, затяжно, и начальник, скосив глаза, обронил:

— На медкомиссию надо…

— Что вы, совсем нет… — Багровея, с трудом сдерживая новый приступ кашля, инспектор стал оправдываться: — От курения это. Курильщик я. Не те сигареты с утра, вот и рвут горло.

— А если преследовать придется? Какой из вас бегун? Так… называть не хочется.

— Я жилистый. — Кукушкин насупился. — А это временно, товарищ капитан.

— Бросайте курить. Впрочем…

— Слушаюсь, товарищ капитан. Постараюсь.

— …впрочем, посмотрим. Придется серьезно проанализировать вашу работу, Кукушкин.

— Пожалуйста.

— Разрешаете, значит? — В голосе начальника прозвучала издевка.

— Вам видней.

— С фактом драки на полевом стане разобрались?

— А чего там… По пьянке, товарищ капитан. Наутро помирились. Я побеседовал, внушил…

— Как у вас все просто, инспектор. «Побеседовал, внушил…» А за месяц на вашем участке шесть происшествий на почве алкоголя. Это в сводку вошло. Шесть!

— Пресекаю…

— Профилактикой надо заниматься, опираясь на общественность. Профилактикой! Создавая атмосферу презрения пьяницам… А вам где же… гуси!

— При чем здесь гуси, товарищ капитан? Сегодня выходной…

— Кто вам его дал?

— Как кто?.. Закон!