Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном - Гастон Леру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я был так испуган, что, увидев идущего в мою сторону Робера Дарзака, невольно попятился, чем и обнаружил свое присутствие. Он заметил меня, узнал, схватил за руку и заговорил:
– Вы здесь, Сенклер, вы не спите? Все мы бодрствуем, мой друг. Вы все слышали? Знаете, Сенклер, такого горя я не выдержу. Мы уже были почти счастливы, даже она поверила было, что грозный рок от нее отступился, – и тут снова появляется он. И вот все кончено, у нее нет больше сил для любви. Она покорилась неизбежности, ей кажется, что рок будет преследовать ее всегда, точно вечная кара. Только драма минувшей ночи доказала мне, что эта женщина и в самом деле любила меня… раньше… Да, в какие-то секунды она боялась за меня, а я – увы! – совершил убийство только ради нее. Но к ней снова вернулось ее убийственное безразличие. Теперь она думает – если вообще может о чем-нибудь думать, – что будет когда-нибудь молча гулять со стариком, и все.
Он вздохнул так печально и так искренне, что ужасная мысль тут же меня покинула. Я размышлял теперь только о его словах, о горе этого человека, которому казалось, что он окончательно потерял любимую жену, в то время как к ней вернулся сын, о существовании которого он до сих пор не знал. В сущности, он так и не разобрался в поведении дамы в черном, так и не понял, почему она на первый взгляд столь легко отринула его. Он объяснял эту страшную перемену измученной угрызениями совести дочери профессора Стейнджерсона только любовью к отцу.
Тем временем господин Дарзак продолжал сетовать:
– Что толку, что я схватился с ним? Зачем я его убил? Зачем она заставляет меня молчать, словно какого-то преступника, если не хочет отблагодарить меня своею любовью? Боится, что меня снова станут судить? Увы, Сенклер, дело не в этом, совсем не в этом. Она опасается, что ослабевший рассудок отца не выдержит нового скандала. Отец! Вечно отец! А меня словно и вовсе нет. Я ждал ее двадцать лет и не успел получить, как отец снова ее у меня отнял.
В голове у меня пронеслось: «Отец? Нет, отец и сын». Он сел на древние камни обвалившейся часовни и проговорил как бы про себя:
– Но я вырву ее из этих стен… Не могу видеть, как она бродит под ручку с отцом, словно меня и вовсе нет!
Пока он это говорил, перед моим мысленным взором встали два горестных силуэта – отец и дочь, гуляющие на закате в громадной тени башни, которую косые лучи вечернего солнца удлинили еще больше, и я подумал, что гнев Небес безжалостно обрушился на них, словно на Эдипа и Антигону, что они напоминают знакомых нам с юности героев Софокла, живущих в Колоне с грузом нечеловеческого несчастья на плечах.
А потом вдруг – не знаю даже, по какой причине, быть может из-за жеста Дарзака, – страшная мысль снова пришла мне в голову, и я в упор спросил:
– А как получилось, что мешок оказался пустым?
Дарзак невозмутимо ответил:
– Возможно, об этом расскажет Рультабийль.
Затем пожал мне руку и задумчиво пошел в глубину двора.
Я смотрел ему вслед.
Кажется, я схожу с ума.
Глава 16
«Открытие Австралии»
В лицо ему светит луна. Возможно, теперь, полагая, что остался один, он сбросит свою дневную маску. Днем его неуверенный взгляд заслоняют темные стекла очков. И если он, играя комедию, устал горбиться и опускать плечи, то теперь настала минута, когда Ларсан может дать отдых своему массивному телу. Скорее бы он расслабился! Я слежу за ним из-за кулисы – притаившись за фиговыми деревьями, откуда мне видно каждое его движение.
Вот он стоит, словно на пьедестале, на западном валу, луна заливает его холодным и мертвенным светом. Это ты, Дарзак? Или это твой призрак? А быть может, это тень Ларсана, восставшего из мертвых?
Я схожу с ума… Ей-богу, всех нас нужно пожалеть – все мы сходим с ума. Нам повсюду видится Ларсан, и, быть может, Дарзак однажды тоже смотрел на меня и думал: «А вдруг это Ларсан?» Однажды! Я говорю, словно мы заперты в замке уже невесть сколько, а прошло-то всего четверо суток. Мы приехали сюда 8 апреля, вечером.
Когда я задавал себе этот ужасный вопрос относительно других, сердце мое не билось так сильно – быть может, потому, что и вопрос звучал не так ужасно, когда речь шла о других. И потом, со мной делается что-то странное. Мой ум не только не сопротивляется изо всех сил столь невероятному предположению; напротив, он тянется к нему, поддается его страшному очарованию. Он буквально помутился, и спасения от этого нет. Он заставляет меня не сводить глаз с этого призрака, стоящего на западном валу, отыскивать знакомые позы и жесты – сначала когда тот стоит спиной, потом – в профиль, потом – лицом ко мне. Вот так он очень похож на Ларсана… Да, но вот этак он похож на Дарзака…
Почему эта мысль впервые пришла ко мне только сегодня ночью? Ведь если поразмыслить как следует, это – первое, что должно было прийти нам на ум. Разве во времена событий, связанных с тайной Желтой комнаты, Ларсана не принимали несколько раз за Дарзака? Разве Дарзак, пришедший в 40-е почтовое отделение за ответом мадемуазель Стейнджерсон, не был на самом деле Ларсаном? Разве этот король перевоплощений уже не выдавал себя за Дарзака, притом с таким успехом, что ему удалось обвинить в своих преступлениях жениха мадемуазель Стейнджерсон?
Да, конечно… Но если я все же прикажу своему беспокойному сердцу замолчать и прислушаюсь к голосу разума, он мне скажет, что это мое предположение безумно. Безумно? Но почему? Постойте-ка: вон призрак Ларсана зашагал своими длинными ногами, зашагал походкой Ларсана. Да, но плечи у него – как у Дарзака.
Я сказал, что мое предположение безумно, и вот почему: если он не Дарзак, то должен стараться быть все время в тени, в укрытии, как тогда, в Гландье, а тут мы все время сталкиваемся с этим человеком, живем рядом с ним!
Живем рядом с ним? Нет!
Во-первых, среди нас он показывается не часто – то сидит у себя в комнате, то корпит над своей никому не нужной работой в башне Карла Смелого. Честное слово, рисование – прекрасный повод отвечать на вопросы не оборачиваясь, так чтобы твоего лица не было видно.
Но ведь не все же время он рисует. Да, но, выходя из помещения, он всегда надевает темные очки. Вообще этот несчастный случай в лаборатории – выдумка остроумная. Можно подумать – мне, например, всегда так казалось, – что эта взорвавшаяся горелка знала, какую услугу окажет она Ларсану, если тот станет выдавать себя за Дарзака. Теперь он может избегать яркого света, ссылаясь на слабое зрение. Ну как же, как же! Даже мадемуазель Стейнджерсон и Рультабийль стараются выбрать для него местечко в тени, где его глазам не причинит вреда яркий дневной свет. Если вдуматься, то он чаще всех нас ищет тени, и мы видим его мало, причем всегда в полутьме. В нашем зале военного совета очень темно, в Волчице темно, в Квадратной башне он выбрал комнаты, в которых всегда царит полумрак.
И все же… Ладно, посмотрим. Так просто Рультабийля не проведешь, водить его за нос три дня подряд не удастся никому. Однако, как говорит Рультабийль, Ларсан родился раньше его, он ведь его отец…
Но вот что я вспомнил: когда в Кане Дарзак зашел к нам в купе, он первым делом задернул занавески. Полумрак, всегда полумрак!
Вот призрак на западном валу повернулся в мою сторону. Я хорошо его вижу, очков на нем нет. Он неподвижен, словно стоит перед фотокамерой. Не двигайтесь. Готово: это Робер Дарзак! Робер Дарзак!
Он снова двинулся. Не знаю, но все же его походка чем-то отличается от походки Ларсана. Только вот чем?
Разумеется, Рультабийль заметил бы. Заметил бы? Да он больше рассуждает, чем смотрит. И было ли у него время понаблюдать?
Нет! Не нужно забывать, что Дарзак пробыл три месяца на юге. Это верно. Тут можно рассуждать так: три месяца его никто не видел. Он уехал недужным, вернулся здоровым. Неудивительно,
