Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк

Сейчас его интересовали люди в ненадежном укрытии из металла, веток и тряпок. Особенно пассажир с блокнотом и ручкой.

Несмотря на хорошую физическую подготовку и верный нож, Алексей не хотел рисковать. В автобусе оставались восемь человек: старый профессор, тюзовский бугай, очкарик-физрук, бабуля с внучкой, сестра погибшего мужчины, деревенский разводчик лошадей и женщина с мраморной шеей. Пожалуй, ей он тоже уделит повышенное внимание…

«…никто не придет тебе на помощь в беде, ибо только идиот торопится спасать других»[22].

Разжевывая полосы отварной телятины, Алексей ждал. Ветер выл, ветер звал, ветер пел колыбельные.

Через полчаса или час внутри автобуса заскрипели поручни, люк из веток пошевелился, словно человек под ним примерялся к весу нападавшего снега, и завалился в сторону.

Алексей прикончил бугая, как только тот спрыгнул в сугроб справа от так и не реанимированной печурки. Вскрыл мужчине горло. Смертельная рана исторгла булькающий поток, со свистом вышел воздух. Кровь словно ошпаривала, истязала тайгу-злодейку – от нее змеился пар. Глаза актера читинского ТЮЗа нашли лицо Алексея, укутанное в шарф орнитолога, – в них тлело недоумение.

Потом руки, тщетно пытавшиеся скрепить края раны, отпустили шею, упали. Взгляд потух, оставив в глазах лишь стекло необратимости. Тело бугая последний раз дернулось, будто его покидал огромный червь, и рухнуло в расстеленный бескрайний саван.

Алексей присыпал труп снегом.

«…в воздухе разлито убийство, а этот проклятый дурень выбросил последнюю надежду на спасение» 1.

Убийство взбодрило, согрело. Это было очень кстати, потому что термобелье, три пары носков, теплые штаны, два свитера, бушлат, тройная вязаная шапка и капюшон уже не казались надежной защитой от мороза.

Следующими жертвами Алексея стали учитель физкультуры и коннозаводчик. Мужчины выбрались вместе, видимо решив, что придется поднимать бугая в салон: вдруг подвернул ногу или потерял сознание.

Кровавая полоса вела от автобуса в редкий подлесок. Там Алексей сделал первые засечки к будущим воспоминаниям, к картинкам, иллюстрирующим его болезнь, которую спровоцировали эксперименты профессора. Отрезал субтильному физруку нос, веки и губы. Вскрыл брюшную полость деревенщины ровным крестом. Он жалел, что оба успели умереть до того, как он всерьез занялся ими.

После этого, стерев с лица кровавые отметины и слезы радости, он взобрался по бревнам на автобус, в котором из мужчин остался лишь один профессор.

Нож притаился в кармане бушлата. Алексей с силой отпихнул сапогом импровизированную лестницу, будто по ней карабкалось прошлое. Широкая улыбка, проступившая на его лице, погребла под собой желваки.

«Улыбка – знак здоровья, равновесия. Почему и умалишенный смеется, но не улыбается» 2.

[23] Клайв Баркер. Откровение.

2 Эмиль Мишель Чоран. После конца истории.

Алексей откинул люк и сыпанул изголодавшимся рыбкам заветного корма:

– Помощь прибыла, выбираемся!

Изнуренные и продрогшие, люди, будто по приказу, зашагали к люку «кустарной криокапсулы».

Рассчитывать на то, что старый мудак не сорвется первым, было отчасти рискованным. Не сорвался – помогал остальным.

Алексей вытянул слабо осознававшую происходящее женщину в белых сапогах, следом бабулю, затем ее внучку.

Аделия, скрипачка, изящно поставила ногу на каркас, выпрямилась во весь рост и протянула руки. Она смотрела на Алексея, просила слегка раскосыми глазами: «Ну же, хватай и вытягивай – я тебе доверяю…» Алексей покачал головой – не сейчас. Лезвие полоснуло по запястьям, выглянувшим из рукавов дубленки. Скрипачка, падая, испуганно вскрикнула – люк захлопнулся.

– Там еще женщина и дедушка остались! – напомнила, сражаясь с ветром, наивная девочка.

Ее бабуля была понятливей. Осознала, схватилась за сердце. Крик скрипачки она вряд ли услышала, зато от взгляда не укрылись пятнающие снег красные полосы и мелькнувший из-за спины нож.

– Хочешь, – Алексей вытащил из кармана задубевшую плитку, надкусил сам и протянул девочке, – шоколадку?

– Маша, бег-и-и-и!

Бабуля подскочила и оттолкнула внучку. Та, взмахнув руками, нырнула в сугроб.

Вкусный шоколад, очень. Раз! Два! Три! Алексей губами отсчитывал каждую встречу ножа с морщинистым лицом. Четыре! Старуха задергалась, рухнула и, хрипя, поползла прочь – видимо, решила, что уводит угрозу от внучки. «И откуда столько сил в этом мумифицированном теле?»

Женщина в белых сапогах, умоляюще мотая головой, пятилась назад. Девочка убегала – следовало поторопиться. Сокрушительный удар в лицо опрокинул женщину на спину, нож вспорол овчинный полушубок, свитер… и принялся рисовать на бежевой кофточке причудливые узоры, похожие на те, что показывают психам: пятна Роршаха.

Девочка остановилась и смотрела, плакала и смотрела.

«Должно быть, она полагала, что убить ее можно только из пистолета. Она ничего не знала о войнах и эпидемиях, о насильниках и растлителях малолетних, об автомобильных авариях и автокатастрофах, об ударах свинцовой трубой по голове, раке, яде, многих других способах лишить человека жизни» 1.

Напоследок Алексей вложил ей в рот кусок шоколада.

Дети любят шоколад.

Мертвую старуху он скинул с автобуса – раздражала.

– Ну что, как вы тут? – спросил он, спустившись в салон.

Скрипачка и старик забились в угол. Все предельно ясно: Алексей – удав, они – мыши. Она, бледная и полуживая, с набрякшими кровью платками на запястьях, и он, дрожавший от страха старик, что-то прятавший за спиной.

– Я не с-скажу… отпустите… – тараторила испуганная скрипачка, – честно… ник-к-кому… это все авария… мы выберемся… нас найдут…

«Случайные слова, сцепленные вместе. Цепочка слов. Простых и беспорядочных. Безо всякой подлежащей структуры, без осмысленных повторов и логики» 2.

Алексей внезапно выкинул вперед ногу и ударил скрипачку в живот – женщину отбросило на профессора. Прыжок – и Алексей прижал старика коленом к полу. Сжимавшая блокнот рука беспомощно рассекала воздух. Кашлявшая скрипачка напоминала эмбрион размером с взрослого человека. Алексей снял с плеча рюкзак и извлек из него моток веревки.

Старик не сопротивлялся. Алексей сжал ему горло и подтащил к каркасу сиденья.

– Не шевелись, сука, – предупредил он.

Вскоре старик не имел возможности пошевелиться и мог только стонать.

– Ваш выход, Аделия.

2 Алекс Гарленд. Кома.

Всхлипывавшая скрипачка поползла от него, как от прокаженного.

Алексей отыскал глазами то, что она трепетно оберегала даже после аварии – футляр. Он вынул из него скрипку со смычком и протянул Аделии – играй! Докажи еще раз бесплодность музыки, ее надуманную эстетику.

Музыка. Кавалькада разрозненных звуков, мчащихся по разным сторонам наслаждения. Ни структуры, ни концепции. Только жалящие мозг щелчки и трески. Алексей не любил музыку. Другое дело – литература. Калейдоскоп великих размышлений, разноцветный фонтан сентенций. Его мысли давно превратились в систему цитат. Цитатник. Так он себя назвал. Жаль, про это не знали СМИ, для них он оставался безымянным маньяком, пирующим на красных скатертях автокатастроф. Что ж, идеального имиджа добиться трудно. Не записки же оставлять… Хотя почему нет? Цитатник аж присвистнул.

Скрипачка взяла трясущимися руками инструмент и неуверенно поднесла к плечу.

– Играй, – тихо сказал Алексей и достал из рюкзака ножницы.

Смычок едва держался в руке, ей не удавалось зажать струны. Скрипачка заплакала – вместе со скрипкой. Инструмент будто оказался в руках двухлетнего ребенка.

Алексей склонил голову и удовлетворенно улыбнулся.

– Подож… – Преувеличенная сила музыки подвела скрипачку.

Ножницы не резали – кололи, глубоко, долго. Волосы и мраморную шею словно измазали брусничным вареньем, липким и кисло-сладким. Скрипачка протянула безнадежную ноту, последнюю, заменившую слова, и умолкла. Концерт окончен.