Тайны Второй мировой - Борис Соколов

Итоги и выводы

Присущий русским коллаборационистам в 1941–1945 годах стереотип Германии и немцев опирался на реальные факты и в своей положительной части, в общем, соответствовал действительности. Он сформировался еще до непосредственного контакта будущих участников РОД с немцами и базировался на традиционных, в том числе литературных представлениях о Германии. Немцы, с их высоким уровнем жизни, в сопоставлении с очень низким уровнем жизни советского населения, рассматривались как образец для подражания.

Знакомство с теорией и практикой расовой теории национал-социалистов, в том числе геноцидом евреев и цыган и уничтожением психически больных, привело к возникновению параллельного отрицательного стереотипа, относящегося в первую очередь к тем немцам, которые, по мнению русских коллаборационистов, разделяли национал-социалистическую идеологию. При этом положительный стереотип немцев как народа сохранялся, хотя порой Власова и его друзей охватывали сомнения, не большинство ли немцев сочувствует планам Гитлера.

Следует отметить, что подобный отрицательный стереотип, как кажется, так и не появился у коллаборационистов-казаков, которые ориентировались на рейхсминистерство Восточных территорий, а не на вермахт, и никак не были связаны с заговорщиками 20 июля. Казаки даже разделяли некоторые политические ценности национал-социализма.

Коллаборационисты так и не смогли дать рационального объяснения, почему немцы почти до самого краха рейха не рассматривали их в качестве полноправных союзников. Уже в 70-е годы К. Кромиади пришел к весьма парадоксальному выводу:

«…Когда на политическом горизонте появился генерал А. Власов, Гитлер с упорством маниака продолжал быть нетерпимым по отношению к русским национальным формированиям, хотя тогда уже ясно и бесспорно в перспективе было поражение Германии. Очевидно, он думал, что, раз Германия проиграла войну, то пусть и Россия останется коммунистической, ибо после войны разбитая Германия скорее станет на ноги, чем коммунистическая Россия, если даже она выйдет из войны победительницей»{530}. Трудно сказать, действительно ли Кромиади и кто-либо из его соратников именно так думали о мотивах действий фюрера в годы войны. Скорее можно предположить, что подобная оценка намерений Гитлера учитывала послевоенные события — «экономическое чудо» в Западной Германии и выявившуюся экономическую слабость СССР и стран Варшавского пакта, а также политическую нестабильность в ряде стран Восточной Европы (ГДР, Венгрия, Польша).

В целом, повторим, стереотип Германии и немцев у русских коллаборационистов во многих пунктах совпадал с действительностью. Это тем более удивительно, что их знакомство с немецкой жизнью было достаточно поверхностным и ограничивалось туристическими поездками в рейх и общением с немцами-переводчиками, поскольку подавляющее большинство коллаборационистов немецкого языка не знало. Данный опыт позитивного восприятия вчерашнего противника на поле боя не имел никакого продолжения и не вошел в русскую культурную традицию, поскольку с гибелью третьего рейха погибло и коллаборационистское РОД.

Довольно реалистический и положительный стереотип восприятия Германии и немцев служил до некоторой степени оправданием коллаборационизма. Однако параллельно сформировался отрицательный стереотип Гитлера и национал-социализма, имевших слишком много общих черт с новым противником — Сталиным и коммунизмом. Вспомним, как в романе Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» (1960) майор Ершов, возглавивший антифашистскую организацию в немецком лагере, размышляет о власовской пропаганде: «Власовские воззвания писали о том, что рассказывал его отец (об ужасах раскулачивания. — Б.С.). Он-то знал, что это правда. Но он знал, что эта правда в устах у немцев и власовцев — ложь. Он чувствовал, ему было ясно, что, борясь с немцами, он борется за свободную русскую жизнь, победа над Гитлером станет победой и над теми лагерями, где погибли его мать, сестры, отец». Точно так же участники власовского движения верили, что победа Германии над Сталиным покончит также с национал-социализмом, приведет к власти в рейхе «здоровые силы» заговорщиков 20 июля и обеспечит союз свободной России и свободной Германии. Россия при этом мыслилась ни коммунистической, ни капиталистической, но с сохранением основных демократических свобод. Ошиблись и ершовы, и власовцы. Что же касается казаков-коллаборационистов, то у многих из них присутствовало более глубокое родство с национал-социализмом. Отсюда идеал казаков Краснова, во многом скопированный с «государства Фюрера»: автономные казачьи области под протекторатом Германии Адольфа Гитлера, построенные на основах «вождизма», с казаками в качестве «высшей расы» (к казакам термин «унтерменш» не применялся) и «свободные от евреев». Этот идеал был столь же недостижим, как и власовский.

СОВЕТСКИЕ ВОЕННЫЕ ПОДВИГИ В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ: ОТ МИФОВ ВОЙНЫ К МИФАМ ЛИТЕРАТУРЫ{531}

В России в XX веке военная мифология была связана главным образом с двумя мировыми войнами. При этом между мифами Первой мировой и Великой Отечественной войны существует принципиальная разница. В 1914–1917 годах российская пропаганда акцентировала внимание на подвигах солдат и офицеров, которые спасли раненых товарищей или уничтожили несколько неприятельских военнослужащих, оставшись при этом в живых. Напротив, в 1941–1945 годах советская пропаганда делала упор на те подвиги, когда красноармейцы ценой своей жизни уничтожали врагов или обеспечивали успех своим товарищам. Мы рассмотрим в качестве образцов таких жертвенных мифов подвиг 28 гвардейцев-панфиловцев во главе с политруком Василием Клочковым у разъезда Дубосеково под Москвой 16 ноября 1941 года, подвиг пяти моряков-севастопольцев во главе с политруком Николаем Фильченковым у селения Дуванкой 7 ноября 1941 года и подвиг рядового Александра Матросова у деревни Чернушки недалеко от Великих Лук 23 февраля 1943 года Их критический анализ приводит к выводу, что в действительности все эти подвиги либо вовсе не имели места в действительности, либо происходили совсем иначе, чем гласит официальная патриотическая традиция. При этом прослеживается трансформация мифов первых двух подвигов в художественной литературе — в очерке Александра Кривицкого «О 28 павших героях», поэме Николая Тихонова «Слою о 28 гвардейцах» и рассказе Андрея Платонова «Одухотворенные люди». Для сравнения привлечены материалы о мифологизированных подвигах периода Первой мировой войны — подвиге донского казака Кузьмы Крючкова, летчика Петра Нестерова и некоторых других, также отразившихся в художественных произведениях, в частности в романе Михаила Шолохова «Тихий Дон». Советские героические мифы также сравниваются с немецкими героическими мифами Второй мировой войны.

Все три выбранные нами жертвенных мифа характерны еще и тем, что позволяют установить истинный ход событий. В случае с 28 гвардейцами-панфиловцами подлинные обстоятельства боя у разъезда Дубосеково оказывается возможны выяснить благодаря материалам следствия по делу одного из участников. Подвиги же пяти моряков-севастопольцев и Александра Матросова в их официальной трактовке не выдерживают критики с точки зрения здравого смысла, законов природы и некоторых твердо установленных фактов, связанных с боевыми действиями в Крыму в ноябре 1941 года и в районе деревни Чернушки в феврале 1943 года.

Подвиг 28 гвардейцев-панфиловцев: истину устанавливает суд

О подвиге 28 гвардейцев-панфиловцев страна впервые узнала из корреспонденции В. Чернышева «Слава бесстрашным патриотам», появившейся в «Комсомольской правде» 26 ноября 1941 года. Там фигурировало некое «гвардейское подразделение», подвергшееся атаке 60 вражеских танков и нескольких батальонов пехоты. Командовал подразделением, успешно отразившим немецкие атаки, продолжавшиеся «весь день, всю ночь и весь следующий день», лейтенант Безвременный, вместе с которым боем руководил старший политрук Калачев. Тогда, по утверждению Чернышева, «получив основательную трепку на этом участке обороны, противник решил взять реванш на другом участке». 54 немецких танка атаковали оборонительный рубеж, который занимала «группа красноармейцев во главе с политруком Диевым». По словам корреспондента, эта группа сдерживала неприятеля более четырех часов.

Как родилась эта легенда, почти ничего общего не имевшего с действительностью, Чернышев поведал на допросе 17 апреля 1948 года, в ходе следствия по делу одного из «28 героев-панфиловцев» — сержанта Ивана Евстафьевича Добробабина (Добробабы), который не погиб в бою 16 ноября, а попал в плен и позднее служил в германской вспомогательной полиции. Корреспондент показал: «В 1941 году, в ноябре месяце… мы вместе с корреспондентом газеты «Красная звезда» Коротеевым выезжали на фронт… То, что было написано потом мною в «Комсомольской правде», рассказал мне инструктор-информатор в штабе Панфиловской дивизии». Поскольку на участке дивизии шли тяжелые бои, Чернышев и Коротеев не рискнули проверить сообщение политрука у очевидцев событий. Чернышев признался следователю: «Я только перед отъездом в Москву еще раз говорил с инструктором (фамилию его не помню) и пытался установить сражавшихся с немецкими танками. Он в то время назвал мне фамилии лейтенанта Безвременного, старшего политрука Калачева и политрука Диева…»{532}