Светлый град на холме, или Кузнец - Татьяна Иванько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Коса распустилась, оконечье потеряла что ли? Платье из тонкого теперешнего льна, простое, но с вышивкой, васильки, ромашки, даже рун нет в узоре. Серьги запутались в завившихся у лица волосах. Бледная немного, как все последние дни. И глаза тёмные. И не смотрит на меня.
— Ты… ты прости меня, Боян.
— Простил уже, — я постарался придать голосу бодрости, вроде я не огорчён и не обижен. Хотя я правда и не обижен: пришла ведь.
— Прости, что не могу взять тебя с собой, — говорит она. — Зараза не щадит никого, ни воинов, ни скальдов. Я не могу рисковать тобой.
— Собой можешь, а мной…
— Я всего лишь дроттнинг, — усмехается Сигню, — йофуры приходят и уходят, а ты… — она посмотрела на меня. — Нельзя, чтобы ты погиб так… Ты, такие как ты, живут в веках, рождаются раз в несколько веков и оставляют след навсегда. Твои песни и сейчас поёт вся Свея, будет петь и через тысячу лет, твои сказки разойдутся по миру, их рассказывают и будут рассказывать детям, даже когда имя твоё сотрётся, но то, что ты сделал и сделаешь ещё, будет жить всегда.
Я не был согласен, но не стал спорить.
— Ты надолго?
Сигню смотрит долго, будто не знает, что же сказать:
— Я не знаю, милый. Мы ничего не знаем, что там. Но… — по-моему, она не хочет говорить, что думает о своём походе.
— Ты… — её голос дрогнул немного. — Не тоскуй без меня. А если прижмёт всё же сердце, напиши грустную балладу…
Я подошёл к ней:
— Я люблю тебя.
Она подняла голову:
— И я люблю тебя, — встала, чтобы обнять меня. — Люблю.
Сигню впервые обнимает меня.
Я не один раз носил её на руках, она обнимала мои плечи, склоняла голову ко мне. Но вот так, чтобы прижать свой живот к моему, бёдра, груди, своё лицо…
Боги!.. Жаркий туман застилает моё сознание. Но она отодвигает меня, отступает:
— Нет, что ты… не трогай меня…
Прижала ладонь к глазам, будто свой туман отгоняет…
Так и есть, Боян, свой туман я и пыталась разогнать. Но…
Я вспомнила, куда я еду завтрашним утром…
Что я никогда уже не увижу его после того, как сяду на коня…
И я обняла его снова…
Она обняла меня, она целует моё лицо, мои глаза, мои губы…
— Я люблю тебя. Люблю как… как надо любить тебя… Хочу, чтобы ты знал… Всегда, — прошептала она. — Слышишь? Люблю тебя!
Не голосом даже, даже не дыханием, будто сердцем прямо в моё сердце…
Ничему не надо учить влюблённого человека. Любовь сама всех ведёт и учит. Он поцеловал меня так, что огонь мигом пробежал к моему животу, распахивая меня навстречу ему…
…Боги, я не мог и представить себе, что это так…
Как много песен я спел об этом, но разве я знал, что это такое громадное, такое острое наслаждение… Безбрежный экстаз души и тела…
Стоило ждать столько лет, чтобы, наконец, узнать…
Узнать, как запутываются пальцы и поцелуи в распустившихся волосах…
Как вибрирует струнами гуслей её живот навстречу моим прикосновениям, моим губам, моему животу…
Увидеть свет желания из её глаз и слёзы блаженства на её ресницах…
Как в гармонию сущего сливаются чресла, разгораясь огнём и будто растворяясь в этом сладостном пламени. Взмыть в небеса и дали, где только она, её аромат, тепло, её дыхание, голос, её руки, её бёдра и ты сам растворён в ней…
Что сладость медов, цветов, что тепло солнца, когда узнал это блаженство… После можно только умереть, если больше не знать его…
И теперь, когда она уехала, я остался с воспоминанием об этих нескольких часах, которое будет приходить ко мне днями и ночами. И только поэтому я смогу жить все эти долгие-долгие дни и дни разлуки.
Только это чудо, это испытанное блаженство, вкус её губ, её кожи на моих губах, её аромат, стон и вскрик её… Она наслаждалась мной… И желала меня. Только мысль об этом и удержала меня на этом свете, когда она уехала будто навсегда. Только мечта вновь увидеть её, повторить то, что теперь только и оживляло меня, пока я не мог видеть её…
Глава 5. Бедствие
Первые недели прошли в мучительном ожидании новостей. Долго-долго просыпаясь, каждое утро в холодной одинокой постели, я лежал и думал, умолял Богов, чтобы сегодня, наконец, пришла весть от Сигню, весть, что они справились, что едут назад, как бывало много раз, когда она ездила в такие вот поездки на эпидемии. Две-три недели и они возвращались.
Но прошли и две и пять недель, а не было ни их, ни вестей от них. И наконец, пришло письмо, переданное через нескольких гонцов.
Это было самое страшное письмо, с самыми страшными новостями в моей жизни. Весь Норборн охвачен эпидемией, несколько деревень на северо-западе Брандстана. Все северо-западные области, прилегающие к Западным горам. Во всех бывших йордах. Кроме Эйстана и Асбина.
Сигню писала, что необходимо сделать в ближайшее время. Поставить кордоны на всех обозначенных ею областях. Такие кордоны, через которые проехать может только она со своим отрядом и никто больше. Цепью вооружённых ратников закрыть поражённые чумой области. Что обозы будут подходить к этим границам в заранее оговоренных местах, и люди Сигню будут забирать то, что привезут обозы.
Города все приказано закрыть и не впускать никаких пришлых людей, только жителей ближних известных деревень, которые тоже не должны допускать никого из неизвестных им людей в свои селения. Для этого в каждом селе должно присутствие ратных людей.
Гуннара и Исольфа они не нашли до сих пор.
Вся Свея оказывается в осаде чумы теперь. Чуть ли не треть моей страны объята огнём заразы. И посреди этого Сигню, моя дроттнинг… Сигню…
Железные обручи шипами внутрь, что сдавливают мне грудь столько недель, сжимаются ещё.
Когда Сигурд думал об огне заразы, он и не представлял, насколько это слово буквально отражает то, где мы с Торвардом и нашими ратниками оказались.
На севере мы поначалу увязли в распутице — земля здесь была другая, жирнее, чем у нас и держала ещё влагу, а может быть, дожди тут
