Махабхарата. Рамаяна - Автор неизвестен

Друзья идут к столице обезьяньего царства Кишкидхе. Рама и Лакшмана прячутся в лесу, Сугрива вызывает Валина. Начинается жестокая битва. Рама, не замечаемый Валином, кружит среди лесных зарослей вблизи сражения. Но братья очень похожи друг на друга, а пыль от битвы так густа, что Рама опасается выстрелить, чтобы не попасть в Сугриву. Валин побеждает брата и возвращается во дворец…

Битва Сугривы и Валина. Барельеф из храма Лоро Джонгрант Ява, IX в.

Рама и Лакшмана находят Сугриву, омывают его раны, утешают его.

Сугрива по просьбе Рамы надевает цветочную плетеницу — ради отличия от брата — и вызывает Валина на новый бой. Валин вновь одолевает Сугриву, но Рама выбирает мгновенье: его стрела поражает Валина в самое сердце. Умирающий царь говорит: «Я многажды бился с тобой, Сугрива, но ни разу не отнимал жизни. Ты же поступил вдвойне дурно: поспешил отправить меня в царство Ямы, да при этом призвал на помощь Раму. Прежде я был наслышан о благородстве и доброте сыновей Дашаратхи. Теперь я знаю, что это ложь! Царевич Кошалы убил меня из засады, когда я честно сражался с братом».

Рама, сражающий Валина. Барельеф из храма Лоро Джонгрант Ява, IX в.

Рама говорит, что Валин первым преступил закон, ибо, не спросив разрешения Бхараты, который владеет всеми здешними землями, изгнал Сугриву из Кишкиндхи и отнял у него дом и жену. «Ты первый поступил дурно и тем навлек на себя гибель! Кроме того: ты — всего-навсего обезьяна, а я человек, и я вправе сколько угодно охотиться на обезьян, стреляя в них из засады!»

Кишкиндха охвачена скорбью. Плачет жена Валина, луноликая Тара, плачет его сын Ангада… Сугрива печален, его мучают угрызения совести. «Я избавлюсь от них, — говорит он Раме, — лишь взойдя вместе с братом на погребальный костер». — «Никто не властен, — отвечает ему Рама, — над великим Временем-Судьбой, и оно само не ведает своего течения. Валин обрел заслуженное им в этой жизни, а быть может, — и в предыдущих рождениях; он пал на поле битвы, как доблестный муж и, несомненно, достигнет неба…»

Хануман просит Раму и Лакшману войти в город и возвести Сугриву на царский престол. Они отказываются: они дали обет Дашаратхе не переступать городских пределов, пока не минует четырнадцать лет изгнания.

Божественный царевич Кошалы и мужественный, верный Лакшмана удаляются в горную пещеру, ибо наступает пора дождей.

Рама и Лакшмана. Деталь фронтона храма Бантеай Среи. Камбоджа, X в.

[Слово Рамы о поре дождей]

(Часть 28)

«На горы походят, клубясь, облака в это время,Живительной влаги несущие дивное бремя.

В себя океаны устами дневного светилаВсосало брюхатое небо и ливни родило.

По облачной лестнице можно к Дарителю СветаПодняться с венком из кута́джи и а́рджуны[230] цвета.

Мы в сумерки зрим облаков розоватых окраску,Как будто на рану небес наложили повязку.

Почти бездыханное небо, истомой объято,Желтеет шафраном, алеет сандалом заката.

Небесными водами, точно слезами, омыта,Измучена зноем земля, как невзгодами — Сита!

Но каждого благоуханного облака чревоБогато прохладой, как листья камфарного древа.

Ты ветра душистого можешь напиться горстями.Он а́рджуной пахнет и ке́таки[231] желтой кистями.

Чредою летучей окутали черные тучиГрядою могучей стоящие горные кручи:

Читающих веды, отшельников мудрых фигурыЗастыли, надев антилоп черношёрстые шкуры.[232]

А небо, исхлестано молний златыми бичами,Раскатами грома на боль отвечает ночами.

В объятиях тучи зарница дрожащая блещет:В объятиях Раваны наша царица трепещет.

Все стороны неба сплошной пеленою одеты.Исчезла отрада влюбленных — луна и планеты.

Тоской переполнено сердце! Любовных услад же,О младший мой брат и потомок великого раджи,Я жажду, как ливня — цветущие ветви кутаджи…

Воды небесной вдоволь есть в запасе.Кто странствовал — стремится восвояси.Прибило пыль, и, с ливнями в согласье,Для воинов настало междучасье.

На Ма́нас-озеро в лучах денницыКазарок улетают вереницы.Не скачут по дорогам колесницы:Того и жди — увязнешь по ступицы!

Небесный свод, повитый облаками, —Седой поток, струящийся веками!И преграждают путь ему бокамиГромады гор, венчанных ледниками.

Павлин кричит в лесу от страсти пьяный.Окрашены рудой темно-багряной,Уносят молодые воды рьяноЦветы кадамбы желтой, сарджи[233] пряной.

Тебе дано вкусить устам желанный,Как пчелы — золотой, благоуханный,Розовоцветных яблонь плод медвяныйИ, ветром сбитый, манго плод румяный.

Воинственные тучи грозовыеБлистают, словно кручи снеговые.Как стяги — их зарницы огневые,Как рев слонов — раскаты громовые.

Обильны травы там, где ливень, хлынувНа лес, из туч, небесных исполинов,Заворожил затейливых павлинов,[234]Что пляшут, опахалом хвост раскинув.

На пики, на кремнистые откосыПрисядут с грузом тучи-водоносы —И побредут, цепляясь за утесы,Вступая в разговор громкоголосый.

Небесный свод окрасила денница.Там облаков блистает вереница.По ветру журавлей летит станица,Как лотосов атласных плетеница.

Листву червец обрызгал кошенильный[236].Как дева — стан, красотами обильный, —Одела покрывалом, в чан красильныйОку́нутым, земля свой блеск всесильный.

На миродержца Вишну, по причинеПоры дождей, глубокий сон отнынеНисходит[235] медленно; к морской пучинеСпешит река, и женщина — к мужчине.

Земля гордится буйволов четами,Кадамбы золотистыми цветами,Павлинов шелковистыми хвостами,Их пляской меж душистыми кустами.

Слоны-самцы трубят на горных склонах.Густые кисти ке́так благовонныхСвисают с веток, влагой напоенных,Громами водопада оглушенных.

Сверкают мириады капель, бьющихПо чашечкам цветов, нектар дающих,По сотням пчел, роящихся и пьющихМедовый сок в кадамбы мокрых кущах.

Дивлюсь розовоцветных яблонь чуду!К ним пчелы льнут, слетаясь отовсюду.Их плод — нектара дивному сосудуПод стать, а цвет похож на жара груду.

Клубясь потоками вспененной влаги,Неистовые, как слоны в отваге,Несутся в небе грозных туч ватаги.Их осеняют молнии, как стяги.

Приняв за вызов — гром, вожак слоновийВполоборота замер наготове.Соперничества голос в этом ревеПочуяв, он свирепо жаждет крови.

Меняется, красуясь, облик чащи,С павлинами танцующей, кричащей,С пчелиным роем сладостно жужжащей,Неистовой, как слон, в лесу кружащий.

Леса, сплетая корни в красноземе,Хмельную влагу тянут в полудреме.Павлины ошалелые, в истоме,Кричат и пляшут, как в питейном доме.

Пернатым ярким Индра благородныйПодарок приготовил превосходный:Он в чашечки цветов налил холоднойКристальной влаги, с жемчугами сходной.

Мриданги туч гремят в небесном стане.С жужжаньем ищут пчелы сладкой дани,И кваканье лягушечьих гортанейНапоминает звук рукоплесканий.

Свисает пышный хвост, лоснится шеяПавлина, записного лицедея.Плясать — его любимая затеяИль припадать к верхушке древа, млея.

Мридангом грома и дождем жемчужинОт спячки род лягушечий разбужен.Весь водоем лягушками запружен.Все квакают блаженно: мир остужен!

И, наглотавшись ливней, как дурмана,Обломки берегов качая рьяно,Бросается в объятья океанаРека, супругу своему желанна.

А цепи туч, водою нагруженных —Как цепи круч, пожаром обожженных,Гряды холмов безлесных, обнаженных,Подножьем каменистым сопряженных.

Где тик в соседстве с а́рджуной прекраснойРастет, мы слышим крик павлинов страстный,И по траве, от кошенили красной,Ступает слон могучий, трубногласный.

Када́мбы хлещет ливень и толчкамиКолеблет стебли с желтыми цветками,Чей сок медвяный тянут хоботкамиРои шмелей с мохнатыми брюшками.

Утешены лесных зверей владыки,Цари царей — земель, морей владыки:Сам Индра, царь богов прекрасноликий,Играя, льет с небес поток великий.

Из туч гряды, гонимой ураганом,Грохочет гром над вздутым океаном,И нет преград гордыней обуяннымСтремнинам, с дождевой водой слиянным.

Наполнил Индра облаков кувшиныИ царственные окатил вершины,Чтоб красовались горы-исполины,Как после бани — смертных властелины.

Из облаков лиясь неугомонно,Поток дождей поит земное лоно,И заслонила мгла неблагосклонноОт глаз людских светила небосклона.

Свой гром даря природным подземельям,Громада вод, искрящихся весельем,С громады скал жемчужным ожерельемСвисает, разливаясь по ущельям.

Рождают водопады гор вершины,Но побеждают их напор теснины,Жемчужный блеск несущие в долины,Что оглашают криками павлины.

Небесные девы[237] любви предавались и, в тесныхОбъятьях, рассыпали нити жемчужин чудесных.

Божественные ожерелья гремучим потокомНа землю низверглись, рассыпанные ненароком.

Сомкнувшийся лотос, и царство уснувшее птичье,И запах ночного жасмина — заката отличье.

Цари-полководцы забыли вражду[238], и в чертогиСпешат по размытой земле, повернув с полдороги.

Пора благодатных дождей — для Сугривы раздолье!Вторично супругу обрел и сидит на престоле!

Не царь, а изгнанник, в разлуке с возлюбленной Ситой,О Лакшмана, я оседаю, как берег размытый!»

Сугрива словно бы не помнит про обещание, данное горестному сыну Дашаратхи. Он соединился наконец с любимой женою Румой и, следуя древнему обычаю, взял в жены и прекрасную Тару. Он пренебрег делами царства и предается любовным утехам.